Жизнь как что-то весёлое

Прямое включение

«Бомонд» на студии «Эхо Москвы». У нас в гостях из Санкт-Петербурга – Вадим Жук.

Матвей ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вадим, я приветствую вас в Москве и рад приезду сюда замечательного санкт-петербуржца. Хотя сейчас сюда рванули многие представители – я не очень люблю это название, но оно существует – «весёлого цеха»...

Вадим ЖУК: Весёлого цеха? Куют, значит?

М. Г. Да, куют; особенно эго относится к Жуку. И потому перейдём прямо к его замечательному детищу, которое теперь уже как бы немного отошло в прошлое, но честно могу сказать – буду высокопарным, как вы обычно! – оставило след в сознании современников. Я имею в виду театр «Четвёртая стена». Честно говорю, я перед вами преклоняюсь.

В. Ж. Неудобно. Перестаньте наклоняться, микрофон вышибете.

М. Г. Не мешайте мне! Ну хорошо, я распрямился. И всё-таки, «Четвёртая стена» – это было так иронично, так здорово, с таким вкусом, на таком блистательном литературном материале... Сколько лет это существовало?

В. Ж. Лет, не соврать, пятнадцать-семнадцать.

М. Г. Почти двадцать лет заставлять зал подыхать от смеха – это, конечно, высокий класс! У меня вопрос: извилиста судьба, мой могучий коллега начинал, кажется, в заводском радиоузле, – так вот, как это было? С чего началось? Истину, правду! Это «момент истины», «час пик»...

В. Ж. Учился я в Ленинградском театральном институте – точнее, ЛГИТМИК он назывался, Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии, – на театроведческом факультете. Мои тихие родители думали, что из мальчика вырастет театральный критик или даже, не дай бог, театральный историк, чего и я по глупости желал и хотел...

М. Г. Нормально, да? Начинается, начинается!..

В. Ж. ...пока не попал в атмосферу театрального института шестидесятых лет, где проклятая «оттепель» всё ещё капала с потолков.

М. Г. (смеётся). Или, сказать круче, подтекала!

В. Ж. Да, подтекала. Вот в этих лужах волей-неволей чирикалось, понимаете, и у меня были изумительные старшие товарищи: Исай Котляр, Сандро, Товстоногов, Владимир Маслов. Впоследствии они выбрали себе разные режиссёрские и драматургические профессии, а тогда они звались вместе Исай Маслоногов и делали удивительно смешные капустники. Один из них назывался «Куём чего-то железного» и произвёл на меня совершенно необыкновенное впечатление. Волей-неволей выбралась судьба.

Я с ними подружился и уже, по-моему, на третьем курсе института самостоятельно написал капустник «Птицы», который стал моим последним капустником на дневном отделении Театрального института, потому что я по дурости своей начал сразу с политической сатиры. Это был 1966 год. И «Птицы» пародировали весь тогдашний праздничный день, от начала, от сбора несчастных птиц (А. Г. смеётся) – ясно, что это была аллегория, птички-то люди были! – на демонстрацию, где им зёрна давали, тёплые и бесплатные...

Вадим Жук собственной персоной

М. Г. Это было в стихах или в прозе?

В. Ж. И в прозе, и в стихах. Потом шла демонстрация, на трибуне у нас стоял – кукольники нам дали – Крокодил, две Мартышки и ободранный Орёл. И Мартышки кричали – Крокодил только разевал пасть, а Мартышки орали: «Куры и утки, жирнейте! Кря-кря!» И демонстрация отвечала (очень жалобно): «Кря-кря-я!..» «Петухи, повсеместно включайтесь в будёж! Кря-кря!» И они отвечали (так же): «Кря-кря-я!..» «Цыплята, повышайте свою жареность и пареность! Кря-кря!» (Ещё более жалобно и протяжно): «Кря-кря-а!..» А последней оставалась на этой демонстрации Цапля, которую я как раз играл. Я ху-уденький был мальчик. 50 килограмм весил при росте 176 сантиметров. Это я только недавно так страшно растолстел...

М. Г. Да, ужасно!

В. Ж. ...бросив курить. И вот эта Цапля, такая интеллигентная, не кричала, не праздновала, на одной ноге стояла, и к ней подходил милиционер, которых тогда ещё не называли ментами, и говорил: «Цапля, ты что не празднуешь, иди как все!» И она грустно уходила. Начинался праздничный день, птицы собирались на съезд, пели песню (бодро напевает):

Летят перелётные птицы на юг,
в Анкару и в Каир.
У них оживлённые лица,
а мы вот за дружбу и мир!
Мы разных врагов победили,
над лесом заря занялась.
Пусть коршуны рядом кружили –
орлиная сдюжила власть!
А мы остаёмся с тобою,
овеянный славою лес!
Победа досталася с бою,
и крыльев торжественный плеск.
Разнесся по разным широтам,
спугнув фабрикантов и бар!
Ликует родная природа,
и мы собрались на базар!

(М. Г. смеётся)

Открыта возможность полёта,
и мы собрались на базар!

Потом объявлялось: «Птичий базар, посвящённый Дню птицы, считаем открытым!» И начиналась прямая пародия на съезд партии, который совсем недавно тогда отшумел.

М. Г. Очередной!

Вот так выбиралась судьба...

В. Ж. Выступал, значит, на этом съезде от демократического болота Вальдшнеп – это был как бы Вильгельм Пик тогдашний (М. Г. – О-о!); выступал Мухаммед Мария Колибри – от угнетённых стран; выступала Дрофа – это была откровенная пародия на Шолохова (М. Г. хохочет), степная птичка, учившая всех жить; выступал Глухарь, который видел Ленина. Он говорил: «Лечу это я на ток, а он мне навстречу. И говорит: «Молодец, глухарь!» А я тогда молодой был глухарь и глухой, но вот эту его фразу всю жизнь в зобу проносил!»

Выступал ударник долбонистического труда Дятел... В общем, прямая, наглая, юношеская – даже не пародия, а натуральное кривое зеркало. Только в юности возможна такая наглость подрасстрельная! Вот.

А потом шёл праздничный торжественный концерт, в котором тоже много было забавного и злобного. И представляете, педагоги в институте и деканат до того одурели, что на просмотре только повыкидывали какие-то отдельные слова и даже разрешили два раза сыграть. А мы от глупости начали играть по городу, и в частности в Институте Арктики и Антарктики, в холодноватом Фонтанном доме. Тут-то они – у них же там всё время холод, они люди трезвые – они открыли свои ясные глаза...

М. Г. Они прочувствовали!..

В. Ж. ...и обалдели! Стукнули в обком, а из обкома уже полетел голубок к нам на Моховую, в Театральный институт...

М. Г. Ну да, прямо в вашем жанре, в «Птицах»!

В. Ж. Да. И вот (нараспев) иду я по коли- дору, и идёт мне навстречу – вы слушайте, какой человек – Николай Кузьмич Децик. Отчество «Кузьмич» раскрылось в последующие годы, когда явились Иван Кузьмич Полозков, Егор Кузьмич Лигачёв – а тогда ещё непонятно было, каков он, Кузьмич. А фамилия у него, посмотрите – Децик! То есть Де, а дальше идёт Центральный Исполнительный Комитет!

(смеётся). Ах, вот оно что!

В. Ж. Это я, помню, позднее сообразил. И Николай Кузьмич говорит мне... он был секретарь какой-то там организации... чёрт его душу помнит! «Жук, – говорит он, – это вы написали капустник «Птицы»?» А я гордый – значит, в городе был звон!..

М. Г. И с честным взглядом говорите: «Я, мой дорогой!»

В. Ж. Я расправил цыплячью свою синюю грудь минус двадцать второго размера и говорю: «Да!» – «Пройдите в деканат, принесите текст!»

М. Г. Вы думали: ну, для похвалы, как бы!

В. Ж. ...После чего только благодаря, так сказать, любви и глубине моих подлинных учителей – а на театроведческом факультете были блестящие педагоги! – меня оставили на заочном факультете...

М. Г. Пришлось перевести!

Силуэт Маэстро

Работа Василия Аземши

В. Ж. Да, как написано в одном романе: «Умырнул Филька в милицию». А я умырнул на заочный факультет.

М. Г. Итак, это была первая часть – «Детские годы Жука».

В. Ж. Жука-отца!

М. Г. Кстати, у него на визитной карточке написаны, совершенно в пушкинском стиле, какие-то завитушки и так далее, потом написано: «Вадим Жук», а внизу приписка: «Отец Ивана».

В. Ж. Матвей, мне очень нравится ваш сын, Миша, и я очень люблю своего сына, Ивана, потому что он существо весёлое, вдумчивое, владеющее языками...

М. Г. ...играющее на гитаре! Я был у Вадима дома, там 150 гитар... Ну, переходим ко второй части, то есть собственно к театру «Четвёртая стена». Я не спрашиваю, как вы это организовывали. Это ясно: собрались актёры, потому что «над страной догорает...» (смеётся) как это? Не могу!

В. Ж. Это были другие праздничные стихи, из поздних.

В золотых небесах догорает заря
коммунизма.
Мы, как прежде, одну за другою
высо́ты берём.
С добрым утром тебя, дорогая Отчизна!
С Первым мая тебя, с самым-самым
Седьмым ноябрём!
Вот по площади Красной
проходят два-три демонстранта.
Любо-дорого глянуть на списанных пушек
парад!
Если что, мы б опять победили Антанту,
А металла нам хватит на выплавку
новых наград!
Горняки у обкома стоят всем составом
забоя,
Будто там, за высокою дверью, залёг уголёк.
С Днём шахтёра, страна, не страшны нам
преграды с тобою!
Как высок твой полёт, как твой путь,
понимаешь, далёк!

(М. Г. хохочет)

Как рубиновым светом
над Спасскою башней сияет,
Пять концов растопырив на все континенты,
звезда!
С Днём железнодорожника нас
горячо поздравляют,
В необъятных просторах столкнувшись
лоб в лоб, поезда!
Как там дальше? А...
Сейнер в порт поспешает, гордясь
выполнением плана,
Предпоследнюю кильку схватив
за худые бока...
И что-то такое потом: «...с Днём рыбака!»

А любимое у меня там:

Вот в холодной воде одноразовый шприц
кипятится.
Закалённым в борьбе, нам зараза
уже не страшна!
Двести раз он сегодня по разным гулял
ягодицам.
Медицинский работник, твой день
отмечает страна!

Ну и так дальше. А вот вы что думаете, Матвей, что это словоблудие? Фигушки! Вот прежде, чем эта строчка, красиво скажем, родилась, – где «шприц кипятится»...

М. Г. (торжественно декламирует). «Вот в холодной воде одноразовый шприц кипятится...» Какая эпичность в этой картине!

В. Ж. Так вот, я видел телерепортаж из какого-то дальнего города, где натурально показывали, как тётки медицинские кипятили одноразовые шприцы! Представляете себе?! Да нет, хуже даже! Вот знаете, есть такие рукомойнички сельские, с пальчиком...

М. Г. Да, да!..

В. Ж. Так вот, она мыла шприц под этим рукомойничком!

М. Г. Сколько восхищения в этом человеке тем, что происходит вокруг нас!.. Актёры совершенно уникальные в вашем театре: я не говорю «были», потому что хотя активно сейчас театр как бы не работает, но я видел их совместное выступление. Вот скажите: когда коллектив расходится, ну, когда люди ссорятся, – а как-то ведь уже накатано всё, и выступаешь, и успех, и в данном случае успех во многом зависит от вас, потому что движущая машина всего этого – вы...

Театр «Четвёртая стена»: действующие лица и исполнители

В. Ж. Ту-ту-ту-у-у!

М. Г. ...Вы пишете тексты, плюс ещё какие-то там ироничные слова касательно постановки – и вдруг всё остановилось!

В. Ж. Нет, всё никогда не останавливается! Будучи всё-таки театроведом, я вам напомню вечный и совершенно непереступаемый закон театра: театр, как живое существо, имеет возраст. Мне кажется, что у него предельный возраст – как у собаки. Отношения в театре часто бывают собачьи, и возраст у него такой же. Лет пятнадцать-семнадцать.

Если посмотреть даже на огромные театры, на МХАТ могучий – как он там сначала существовал, у Станиславского с Немировичем? Ну, лет пятнадцать он мощно работал. Потом – дырка, связанная с отвалом МХАТа, так сказать, гастрольным... Потом – рождается новый МХАТ, опять какое-то время мощно работает, потом – надолго умирает. Потом приходит Олег Николаевич на новом витке, Ефремов, и опять театр несколько времени мощно работает, и опять сейчас он не в лучшем состоянии. Большой Драматический театр – та же история!.. Таганка!.. А чем меньше коллектив, тем меньше у него в принципе возраст, потому что люди быстро притираются и надоедают друг другу. Я ещё страшно благодарен и актёрам, и себе, честно скажу, что мы так долго пробыли вместе! Это отчасти из-за моего тряпочного характера...

М. Г. А что это значит?

В. Ж. А в данном случае это хороший характер. Об меня можно вытирать ноги, что артисты с удовольствием и делали, и долгое время это шло как бы на пользу. Понимаете, я беру всю лажу, всю дрянь театральную на себя – ну вытирайте об меня ноги, чёрт с ним, вытерплю истерики и всё такое! Ну а потом, конечно, получается плохо. Ведь губка вбирает, а что она обратно выдаст, когда ты её выдавишь? Всякую дрянь. И получилось так, что мы немножко устали друг от друга...

М. Г. Вот вы сказали очень точное слово. Во всяком случае, я, как человек, безумно любящий такой театр, очень надеюсь, что вы просто устали и что-то новое ещё будете делать... Для меня просто праздник, когда московское телевидение показывает повторы, то, что записано в Доме актёра, какие-то главные вечера, – они, слава богу, остались записаны.

В. Ж. Я тоже очень благодарен изобретению видео, потому что, хоть, конечно, капустник, как и любой театр, теряет обаяние в теле- и видеоверсиях, но всё-таки что-то остаётся. И самому-то (со слезой в голосе) и больно, и сладко!..

М. Г. Да, кстати, о моменте прощания с таким вот, ну, как бы это сказать, активным капустником. Итак, жизнь остановилась; вы договорились, что пока отдыхаете; и вот на таком энергичном уровне, на котором вы трудились, выступали и имели успех, нужно было жить и дальше. Вот эта остановка, она всегда загадочна и, мне кажется, всегда для творческого человека сложна.

В. Ж. Нет, я внутри себя не остановился, у меня те же колёсики работают, но если раньше они активно обрабатывали «капустный» жанр, то теперь перемалывают, перемалывают информацию... У меня так голова устроена, что явления внешнего мира, поступающие ко мне посредством моих жалких органов чувств и информации...

М. Г. Вот сразу говорю: когда он произносит такие высокопарные фразы, он при этом улыбается, так что это всё несерьёзно!

В. Ж. Так вот, у меня это всё невольно перерабатывается в иронические такие образы, понимаете? Но вообще мне кажется, что существует то или иное театральное время, когда воспринимается такой театр, такой смех. И по-моему, вот этот, до известной степени интимный смех, которым мы смеялись, – ведь его расширение шло ему только во вред – кстати, о расширении аудитории! Что ему сейчас как бы не место.

Но совсем немного времени пройдёт, говорю это как абсолютный оптимист, – и организм мой захочет чего-то солёненького. Понимаете, кто-то меня с небес трахнет – не по голове, разумеется! – я залечу, мне захочется солёненького – и что-нибудь родится!

М. Г. Хорошо, тогда немножко конкретнее. И чем же сейчас занимается Жук?

В. Ж. А сейчас мне хватает! Я вот полюбил телевидение очень. Мне всегда недоставало возможности болтать. Я очень люблю болтать, вы заметили?

М. Г. Я бы не назвал это именно болтовнёй...

В. Ж. Нет, но художественно разговаривать, понимаете? Самое большое счастье, которое я ощущаю в своей жизни, это то, что я владею русским языком. Мне кажется, что я прилично умею на нём разговаривать, и просто каждое утро – праздник, что можно говорить этими словами!

М. Г. Я видел его несчастную жену, которая кричала: «Замолчи! Я брошусь в окно! Я не могу уже!»

В. Ж. Да, я очень люблю разговаривать. И вот на телевидении мне пришлось делать «Шахматную лихорадку», и я имел возможность много говорить вслух. Какое это мне доставляло удовольствие! Я даже о зрителе забывал.

М. Г. А почему тогда на родном Санкт-Петербургском телевидении не родилась передача, которая, как мне кажется...

В. Ж. А, понимаете, у меня не сложились отношения с Санкт-Петербургским телевидением с давних, с доперестроечных ещё времён. Рыло моё признать телегеничным в те годы было, видимо, невозможно, и своё красивое лицо Санкт-Петербургское телевидение от меня отводило. А Российское телевидение с первых его шагов... нет, сначала я «Останкино» оплодотворил...

«Вокруг смеха» я там вёл пару раз... и ещё передачу «Театральный капустник», а потом я очень подружился с Российским телевидением, я даже сочинял его презентацию и частью вёл, и «Артель», с которой я работаю, – Виктор Крюков и его товарищи – очень близкие мне люди. Они принимают мои предложения, доверяют мне, что очень важно. Понимаете, я отношусь к такого рода художникам – прошу прощения, что я себя назвал художником, это всё равно, что себя хорошим человеком назвать...

М. Г. Да вы и этим грешны. Вы вот говорили как-то, я слышал, что вы хороший человек! Но неважно!

В. Ж. Ну хорошо, скажем, я принадлежу к такого типа людям, которых надо хвалить. Понимаете, есть люди, которых надо ругать – тогда они будут лучше работать: а меня надо хвалить. Вот.

М. Г. Наш дорогой гость сейчас перейдёт... то есть наш любимый, талантливый и всеми обожаемый»... перейдёт к третьей части. Тут его роль, наверное, звучит так – он со-создатель. Речь идёт о фестивале «Золотой Остап». Слава Богу, есть фестиваль, который учитывает и оценивает какие-то смешные вещи, которые творят разные талантливые люди, и переводит их в категорию искусства. То есть: если напишешь хороший юмористический рассказ, то это искусство. Или если фильм смешной сделаешь, это не «низкий жанр», а тоже искусство.

В. Ж. Матвей, то, что вы сейчас говорите, очень справедливо. Когда мы только начинали «Золотого Остапа», инициатор этого, ленинградский сатирик и замечательный организатор различных шоу Виктор Белевич и его товарищ Владимир Николенко, я уже позже пристегнулся к ним, так вот, когда мы пришли к Михал Михалычу Жванецкому, он очень загорелся и говорил, что как отвратительно было, когда юмор запихивали куда-то – «Уголок юмора», «Страничка юмора»...

М. Г. Да, да, «Страничка»!..

В. Ж. Юмор – это суть жизни. Это одно из главных противлений человека грядущей бесконечности. Да что я говорю очевидные вещи! Юмор – это свойство, отличающее человека от животных! Не смешно зверьку, не умеет он смеяться, не понимает, что такое смешно! Юмор – это ощущение человеком собственной нелепости, собственного несовершенства. Это замечательное человеческое качество!

М. Г. Странно, я обладаю гигантским чувством юмора, но ни разу не замечал собственного несовершенства! (В. Ж. хохочет). Это странный парадокс, но, думаю, мы его выясним за рамками передачи! Так вот, фестиваль. До чего они там только не додумались! Вот выходит, к примеру, Михал Михалыч Жванецкий и ему вручают премию. Я удивляюсь: как? Жванецкий разве до сих пор не получил премию? Выясняется: нет! Премию за активное творчество – не получил, а ваш фестиваль его отметил!

В. Ж. Да, да! У нас по литературе первым лауреатом был Сергей Довлатов, ни много ни мало – покойный уже, к сожалению! Но он же не писатель-юморист – он просто человек с фантастическим юмором, с фантастическим ощущением жизни, как чего-то весёлого!

М. Г. Вот сейчас ваш фестиваль даёт многим премии как бы в хорошем смысле за выслугу лет, и очень справедливо!

В. Ж. (многозначительно). А-га!..

М. Г. (протестующе). Нет! Очень справедливо!

В. Ж. За выслугу лет, если хотите, у нас существует такой «Орден Золотого Руна». Его получил Сергей Юрьевич Юрский – как непревзойдённый Остап, прежде всего! Его получил Зиновий Ефимович Гердт – как изумительный Паниковский... Да мало ли! И ещё у нас «Тринадцатый Остап» был придуман в прошлом году Оргкомитетом, тоже, если хотите, за выслугу лет, – но разве только лета определяют вклад в нашу жизнь Фазиля Искандера, который получил его в прошлом году, и Юрия Никулина, который получил его в нынешнем году? Для них как бы и мал наш приз – они абсолютны!

М. Г. Вы понимаете, мал не мал, но это, что ли, отмечение, – прошу прощения за это слово! – отмечание... нет, не так! ...некая дань одной определённой грани человека многогранного, который себя проявил самым, так сказать, разнообразным образом – тот же Искандер или тот же Никулин, – дань именно этой грани его таланта, именно тому, о чём вы только что сказали, – умению быть ироничным к самому себе, чувству юмора...

В. Ж. Знаете, я вам скажу, я люблю очень серьёзно говорить. Есть ещё такое качество, помимо юмора, как весёлость. Весёлость есть жизнь. Вот у Блока: «Быть может, юноша весёлый в грядущем скажет обо мне...» – это в грустнейшем стихотворении; или Гамлет, когда он вступает в жуть трагедии, он говорит: «За последнее время я растерял всю свою привычку к занятиям и всю свою весёлость». Вот человек, потерявший весёлость, уже не человек.

М. Г. А сейчас, в настоящее время, эта, будем говорить, абстрактная весёлость требует усилия.

В. Ж. Ну как вам сказать... Я не люблю ругать настоящее время...

М. Г. Здесь я даже не хочу с вами спорить, нет, вы не поняли меня, просто требует усилия!

В. Ж. Весёлость – это мужество в определённой степени.

М. Г. Вот на этом как бы и сойдёмся!.. Да, ещё о фестивале. Эти сумасшедшие не нашли ничего другого, как придумать совершенно гениальный ход – они сделали памятник Чижику-Пыжику! Причём мой Мишаня, когда смотрел этот репортаж, думал, что это обязательно будет птица размером с коня, а потом выяснилось, что это на самом деле фигулька такая! Наверное, у вас относительно этой маленькой птички, когда вы её монтировали, главная была задача – украдут или не украдут? Как сделать, чтобы эту вот несчастную птичку...

В. Ж. Сейчас расскажу.

М. Г. Ну?

В. Ж. Во-первых, идея не наша, а блистательного Резо Габриадзе, навстречу которой мы побежали полками и дивизиями. И я, человек, который не умеет общаться с начальниками, самоличной ногой, иногда взяв Габриадзе в кепочке, иногда сам, ходил по каким-то главным архитекторам, по начальникам районов и говорил: «Вот будет у вас птичка стоять!» Мы писали серьёзные бумаги! У меня они все сохранились: «Фольклорный памятник...» Дико смешно! А птичка, как говорит сам Резо, «с катлэтку»!.. И вот «катлэтка» в самом красивом месте города: вот стоит Инженерный замок, за спиной Летний сад, а тут, между двумя мостами, – целуются там два мостика, – маленькая эта птичка-вонючка сидит, Чижик-Пыжик!

М. Г. Я щас за вонючку...

В. Ж. Нет, она бронзовая, совершенно чистенькая!.. Матвей, а я вспомнил стихотворение!

М. Г. Да ну?!

В. Ж. Когда мы открывали эту птичку, – торжественнейшее было открытие! – я прочитал стихотворение. Я написал такое:

М. Г. Серьёзный вид!

В. Ж. Не воробей, не голубок-прелестник,

Не печени взыскующий орёл,
Не гордый и могучий буревестник,
А Чижик здесь приют себе обрёл!
Под ним бежит струя темней
лазури...

М. Г. (хохочет). Сейчас он, мятежный, будет бури искать!

Жванецкий – это голова! Скульптор О. Яновский

В. Ж. Нет, не так.

Шпиль вдалеке сияет золотой,
А он сидит среди всей этой дури,
Как Ленин, человечный и простой.
Минувших дней печальные останки,
Дней нынешних безумный
хоровод...
Он жив. Он бдит. Он на родной
Фонтанке,
И рюмку мимо рта не пронесёт!
Покуда свод небес не закоптится,
И не ушёл под землю Летний сад,
Сиди на страже, бронзовая птица,
И стереги могучий Петроград!
И мы не устрашимся силы чёрной,
Пока ты охраняешь наш покой.
И пред тобою бронзовые зёрна
Всегда насыпем щедрою рукой!

М. Г. (хохочет). Кошмар! И это было произнесено?!

В. Ж. Да! И Ахмадулина счастливо засмеялась!

М. Г. Я ещё хочу, чтобы продлилась на секунду наша художественная часть и вы услышали, правда, в прозе, некоторые заметки нашего гостя Вадима Жука о Жванецком.

В. Ж. Знаете, дело в том, что мы издаём альманах «Золотой Остап» и для него я написал о нашем лауреате, о Жванецком, вот такую миниатюрку.

* * *

Долгие годы он всё не верил, что он писатель. И снисходительные и начитанные товарищи успокаивали его: «Да писатель ты, писатель!» Потом начали выходить его книжки, ничего не добавляющие к его немыслимой славе, но самим своим существованием доказывающие его принадлежность к писательству. Совсем недавно отгремели брежневского размаха его юбилеи. Получены литературные премии. Неоднократно совершена писательская кругосветка. Смотрит он в зеркало – а оттуда на него писатель глядит. Успокоился, слава богу.

Вот тут-то мы, захлёбываясь от злорадства и восторга, и выложили ему: «Никакой ты не писатель! Уйди ты, бога ради, из нашего писательского цеха! Не мешай работать слаженному механизму! Это мы, мы, мы писатели! Мы совесть народная! Интеллектуальные сгустки эпохи, обустраиватели и сеятели! Это мы, мы вышли из гоголевской шинЭли, из-за кафкинского обшлага, из-под набоковской тенниски! А ты, ты, ты кто такой?»

Объяснение Жванецкому надо искать у Брема, в «Определителе растений», в «Справочнике по почвам». Или не искать. Театральные педагоги называют это органикой. Это не купишь. И, к сожалению, этому не научишься. Природность. Сопричастность природе. Соприродность природе. Чего? А всего! Лежит поросший мохом валун, зреет инжир, блестит лужа, петух гоняет по двору подружку, читает Михаил Жванецкий... Природные явления, одним словом. А вы: писатель – не писатель...

Круглое его чичиковское лицо, круглые крупные буквы его рукописи вкатились в нашу жизнь плавно и бесшумно. Речь его, реченька, впадает в море русского языка и несёт ему свою свежесть, и соль, и щёлочи с прибрежных предприятий. Это пока ещё только несколько поколений поняли, которые сидят перед ним в бесконечном зрительном зале. А сколько их ещё впереди, Миша!

М. Г. У нас в гостях был Вадим Жук. Я сразу заканчиваю, потому что мне нечего добавить. Вадим, весёлости вам и продолжения реального в каких-то конкретных делах тех прекрасных талантов, которые Господь вам подарил! Это был «Бомонд»! До встречи!

• Журнал «Социум»
• 1995 год
• №6(49)