Заявление об отставке
Понимаю, что в нынешний, как обычно кризисный, момент моя просьба кощунственна. Я всем мешаю. На 1/6 части суши я как бельмо в глазу. Меня нечем кормить, поить, отапливать, лечить и развлекать. Я лишний человек, а таких, как я, в нашей стране ещё сотня-другая миллионов. Не скрываю и отягчающих обстоятельств: я русский, родился в Москве, то есть валюты у меня нет, стало быть, для государства я абсолютно бесполезный человек. Я подло подвожу родимый парламент, который ради меня ж корячился, как Папанин на льдине, принимая священный закон о выезде. А я, видите ли, эмигрантом стать не хочу! Да ведь эмигрант... это звучит как никогда гордо. Последнее, что хоть как-то спасает Ленина в глазах народа: тоже был эмигрантом.
Но сотоварищи мои дорогие! Всё это можно обделать прямо здесь, в стационаре, разыграть мистерию ностальгии. У нас нынче полстраны считают себя эмигрантами из дореволюционной России. Я тоже стану со всеми орать надтреснутым голосом «поручика Голицына» и белогвардейски заглатывать талонную сивуху, я научусь, выходя из рестораций, по-купечески щедро блевать на все четыре стороны. Для правдоподобия могу даже застрелиться. Но зачем ради этого уезжать в Париж? Холодно и одиноко в католических храмах, сплошной целибат.
Крысы бегают по метро. Таксы какают прямо на тротуары. Люди не пьют, не читают, не дерутся. Поезда и женщины не опаздывают. Разве это жизнь, я вас спрашиваю? Разве нам уже прописан санаторный режим? Кореш мой Лёнька звонит из Штатов: «Старик, тут в умывальник можно выбрасывать что угодно, хоть слоновые кости! Мясорубка порубает, мощный напор воды в канализацию смоет... А больше, старик, ни хрена интересного, гуд бай!»
Вот и вся разница: у них в умывальник, у нас – по старинке – в окно, у них в клозете, у нас в подъезде, у них в баре, у нас опять же в подъезде... А на кой она мне сдалась, мясорубка в умывальнике, если у меня слоновых костей нет и не предвидится? Зачем мне комфорт? Мне, ветерану игр доброй воли, мне, вечнопавшему, но и вечноживому? В разрежённой атмосфере свободы, комфорта и вседозволенности я буквально расползусь по всем швам.
Короче, я вынужден остаться. Здоровье моё не позволяет надолго покидать родную флору-фауну. А кто её будет лелеять, нежить, а порою пинать любовно? Кто, если не я? может, вон тот в галстуке, но он же на свет Божий не вылезает пятый год из своего бункера, где одна перманентная сессия... Почему я должен подаваться за тридевять земель, а эти дяди подземелий останутся? На каком основании они?
Докладываю: я провёл трудное детство в подмосковных окраинах. Гололёд посыпал песком, в переулке фонарь подвесил, через гать бревно перекинул. И когда я лягу на стылые рельсы, то Иван Бугров и все его братья – машинисты нашего летящего с утробным воем пустопорожнего паровоза – тормознут во все тормоза, завидя меня лежащего... вот и не бывать тогда гражданской войне!
Сограждане кинулись колотиться в ворота иноземных амбассад. Надеются срезать углы, расчистить перспективу и разглядеть путь до самой-самой точки. Они похерили уроки русского пейзажа, где только вороны прямо летают. «Кажется, что может быть кривее и извилистее великорусского просёлка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу», – предостерегал один добрый поводырь-историк. Жизненный путь краток, финал общеизвестен. Тому, кто попёр напрямки, сдаётся, что он достигает какой-то цели, а на самом деле в нашей странной игре побеждает тот, кто финиширует последним.
Игорь Мартынов. Из журнала «Юность»
Ещё в главе «Гражданин - государство - мир»:
Заявление об отставке