Журнал «Социум» №10-11. 1991 год

Западничество как образ мышления реформаторов

От «неистового Виссариона» к неистовому Виссарионычу

В том, что даже самые современные и наинаучнейшие справочники ошибаются относительно времени происхождения «западничества» более чем на век, нет большого несчастья. Жаль только, что они несправедливо отмеривают западничеству исторически обусловленный отрезок в 20 лет – с конца 30-х до конца 50-х годов XIX века – и затем доказывают его исчезновение в бурной эпохе пореформенной России. Но так растворяется – на вид без следа – соль в кипящем бульоне. Западничество – соль мировоззрения большинства реформаторов, тот новый и отличающийся от присущего традиционному обществу стиль мышления, который позволил увидеть Россию в иной системе координат и вести многотрудную работу преобразования общества, соизмеряя свои действия с этой системой.

Но когда мы говорим «западничество», мы рискуем попасть в ситуацию непонимания. Это связано с тем, что вокруг этого понятия с момента его появления, в канун преобразований Петра I, и по сей день ведётся практически непрерывная политическая борьба. Вначале западники – это уничижительная кличка, связанная с забытой ныне цепочкой «запад» – «запад» – «закат» – «заход» и «упадок» (сравните польское «заход» – запад) и обозначающая «упадничество». Но это «упадничество», как позже натуральная школа в литературе, как импрессионизм в живописи и декаданс (по-французски «упадок») в культуре, стало определением, потерявшим свой чисто негативный оттенок.

Зрительный образ исторического движения в западническом стиле – лестница, ведущая к совершенству (у В. Белинского), был трансформирован в образ железной дороги эпохи промышленного переворота. Этот образ стал символом прогресса. Отсюда столько «железнодорожных» сравнений: от «революция – локомотив истории» до «Наш паровоз, вперёд лети!»

В XIX веке оно воспринималось то как противовес официальной и фальшивой народности, то как предтеча либерализма, то как синоним «бесстыдного» обезьянничанья, то как идеология вестернизации. Дело доходило до того, что Николай Бердяев, развивая парадоксальные идеи Василия Розанова, объявил, что истинное западничество по существу – это славянофильство. В то время как то, что называют западничеством, следует считать чисто русским патриархальным явлением. Произвольно изменялось понимание западничества и в советское время. Из прогрессивного явления, «унавозившего» почву для революционных демократов и марксизма (от «неистового Виссариона» – к неистовому Виссарионычу в 30-е годы), оно обратилось в яркий пример «безродного космополитизма» и низкопоклонства (в период классического сталинизма).

По-видимому, множество пересекающихся определений «западничества» объединено стремлением объяснить явление, исходя из его названия, то есть не «упадничества», но запада как географического понятия, обозначающего Западную Европу. История поставила такой подход под сомнение, ибо с перемещением западноевропейской модели общественного развития вначале через Атлантический, а затем через Тихий океан Запад оказался в Стране Восходящего солнца. И всё же инерция по-прежнему сохраняется.

Выходит, «западничество» только знак, слабо связанный со своим значением. Какому же явлению русской истории наиболее адекватно соответствует это понятие? И наконец, что же такое «западничество»?

«Новое мышление» XIX века

Но сначала поговорим о том, что НЕ есть западничество. Можно сказать, что оно НЕ есть стремление к копированию культурных либо социальных западноевропейских форм или форм каких-то отдельно взятых стран, ибо всегда это копирование рассыпается на галломанию, англоманию и пр. и при этом не учитывается критичность русских западников по отношению ко многим конкретным явлениям европейской жизни прошлого века (укажем лишь на Т. Н. Грановского и на «Письма об Испании» Василия Петровича Боткина). Западничество НЕ есть отрицание русской самобытности, если под ней понимать нечто особенное, свойственное каждому народу, составляющему человечество, а следовательно, НЕ есть нелюбовь к русскому только за то, что оно русское. Михаил Лермонтов хорошо объяснил сущность той «странной любви», которая была характерна для поколения «людей сороковых годов». Потому-то трудно назвать западником эмигранта-католика Владимира Сергеевича Печерина с его «Как сладостно отчизну ненавидеть...»

Наконец, западничество НЕ есть противопоставление России и Европы, обрекающее Россию на роль перекрёстка путей Запада и Востока – того места повышенной опасности, где больше всего катастроф, столкновений, крови и жертв.

Западничество – это прежде всего новый! образ мышления, если угодно, «новое мышление» XIX века с его приоритетом общечеловеческих ценностей над любыми региональными и групповыми, ведь целое всегда больше части. Западнические идеи противостоят идеям и меркам традиционного (а значит, и феодального в том числе) общества, хотя и вырастают из него.

Западничество – это рационализм, преисполненный верой в то, что могущество человеческого разума беспредельно и мир может быть познан как система причинно-следственных связей. А раз так, то придёт время, когда человек станет оказывать всё большее влияние на причины для достижения заранее намеченных следствий. Потому и «природа не храм, а мастерская».

Западничество толковалось (толкуется) как рационализм, преисполненный верой в то, что могущество человеческого разума беспредельно и мир может быть познан как система причинно-следственных связей

Бог пока не исчезает, но отодвигается на второй план, – он признаётся лишь как создатель мира, возможно, как беспристрастный судия, но уже не как Всевышний управитель. Период богоборчества рождает иную веру – веру в исполнение предназначения человека на земле, веру в то, что царство божье нужно переместить на землю. Поэтому западничество – это вера в прогресс, в то, что создатель теории прогресса Николя де Кондорсе называл не зависимой ни от каких сил способностью человека к беспрерывному совершенствованию, ограниченной лишь «длительностью существования нашей планеты».

Этот прогресс направлен на улучшение состояния человеческого рода путём достижения равенства между нациями, классами, людьми и имеет своей целью создание безупречно-идеального человека. Отсюда и характерное для западничества видение истории как необратимого процесса, и зрительный образ исторического движения, как лестницы, ведущей к совершенствованию (у В. Белинского), трансформирующийся в эпоху промышленного переворота в образ железной дороги, ставшей символом прогресса. Отсюда столько «железнодорожных» сравнений: от «революция – локомотив истории» до «Наш паровоз, вперёд лети!»

Западничество – это индивидуализм, ибо только индивидуум – подлинный носитель разума. Столь характерное для традиционного общества обязательное включение личности в какую-либо корпорацию (цех, община, сословие) или в вертикаль «господин – подчинённый» отрицается западничеством, ибо это включение требует от неё духовного конформизма, налагает табу на нетрадиционное поведение, расходящееся с принятыми стандартами.

Свобода личности, отстаиваемая западниками, была невозможна в корпоративном обществе, ибо там антоним зависимости вовсе не свобода, а «ничейность» и, следовательно, никчёмность (потому-то и страшно отлучение от церкви). Но индивидуализм западников – не эгоизм, и проблема соотношения личности и общества разрешается в пользу личности только потому, что общество – абстракция, которую (через познание причинно- следственных связей) нужно устроить так, чтобы обеспечить свободу личности. Это и есть тот конечный идеал западников, который может пониматься как ощущение человеком независимой от каких-либо внешних факторов возможности самоопределения. Это же одновременно есть понятие свободы, связанное и с взаимоотношением человека со стихийными силами природы, милости от которой надо брать силой.

Бог в западнической философии не исчезает, но отодвигается на второй план, – он признаётся лишь как создатель мира, как беспристрастный судия, но уже не как Всевышний управитель

Гамлетовское SOSTonime, или «Люди сороковых годов»

Для того, чтобы убеждения западничества преобразовались в аксиомы политической теории и перестали восприниматься как нечто неочевидное, потребовалась эпоха целенаправленной деятельности замечательного поколения «людей сороковых годов». Это поколение в восприятии потомков «раздваивается» на доминирующий образ мрачного лермонтовского «его грядущее иль пусто, иль темно», сопровождающего Печориных и Рудиных по пустынному плацу николаевской России, и на живые голоса конкретных людей, вызвавших всплеск «замечательного десятилетия» 1838–1848 годов.

Их гамлетизм (а многие видели общее между своим душевным состоянием и состоянием Гамлета – SOSтоянием: «Век вывихнут. Распалась связь времён. Зачем же Я всё выправить рождён?») преодолевался «под бременем познанья и сомненья» в дороге от «мысли плодовитой» до «благодатного труда» эпохи Великих реформ.

Традиционно преподносимая как «глухая и безжизненная», эпоха царствования Николая I дала людей, которых можно считать одним славным и до конца не оценённым как целое поколением. «Последекабристским. Е. Корш, Я. Неверов, А. Краевский (род. в 1810), В. Белинский и В. Боткин (1811), П. Анненков, А. Герцен, И. Гончаров, И. Панаев (1812), Н. Огарев, Т. Грановский, Н. Станкевич (1813), М. Бакунин, М. Лермонтов (1814), А. К. Толстой (1815), М. Милютин, П. Кудрявцев (1816), Александр II, К. Кавелин, Н. Милютин, И. Тургенев (1818), Я. Полонский (1819), С. Соловьёв (1820)... – простой перечень только этих самых известных имён показывает, насколько мощным оказалось воздействие западничества в русском обществе накануне и во время реформ 60-х годов.

А ведь опущены имена ныне не так известные, носители которых сделали для России не менее других (П. Валуев, М. Рейтерн, А. Зеленой, Е. Ковалевский, К. Солдатенков...). Западничество, как только оно возникло в России, сохранялось, прежде всего, как идеология реформ, покуда были живы деятели последекабристского поколения. Новые же поколения стали включать его в иные мировоззренческие системы, но это предмет особого рассмотрения.

Дмитрий Олейников

Журнал «Социум» 1991 год № 10-11

Ещё в главе «Мышление - вера - нравственность»:

Западничество как образ мышления реформаторов
Кронштадтский пастырь