«Яко овцы посреди волк...»
Не горделивое спасение мира, а служение своему призванию, не мессианство, а миссия...
Г. Федотов
Будучи старым, даже очень старым интеллигентом, я тем не менее всегда испытываю замешательство, когда меня спрашивают: а что (или кто) такое интеллигент? Или: что (кто) такое интеллигенция? В самом деле: кто? Отвечать словами «Философского словаря» (издание 1987 г.), что интеллигенция – это социальная группа, состоящая из людей, профессионально занятых умственным трудом, как-то не хочется. Чего-то здесь не хватает.
Почему говорят: «Настоящий интеллигент»? Значит, есть ненастоящие? Удивительно, но и в нашем лучшем энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона нет понятия интеллигенции. Интеллектуал есть, а интеллигента нет! Между тем мы говорим о средневековой интеллигенции, включая в неё художников, писателей, то есть людей не просто умственного труда, но труда творческого с явной гуманистической направленностью.
В этом отношении таких людей Древней Руси, как первый русский митрополит Иларион, летописцы Нестор и Сильвестр, князь-писатель Владимир Мономах, проповедник Кирилл Туровский, боярин-поэт Пётр Борисович Козловский и многих, многих других, родственных им по увлечённости идеями, разве нельзя причислить к древнерусской интеллигенции? Я не говорю уже о плеяде ярких публицистов грозненского времени, нёсших свет разума и просвещения.
На таком фоне ни И. Д. Хворостинин, ни В. А. Ордин-Нащокин, ни Г. К. Котошихин, ни Ю. Крижанич (все – XVII век) никак не могут быть родоначальниками русской интеллигенции, как это представлял себе Г. В. Плеханов, почему-то забравший слово интеллигенция в кавычки. Заря русской интеллигенции занялась гораздо раньше, и если я осмелюсь назвать имена Стефана Пермского, Феофана Грека и Андрея Рублёва, то вряд ли много погрешу против истины.
Конечно, мне сейчас же поставят в вину, почему я не назвал главного носителя русской соборной души Сергия Радонежского. Но это – особая тема, применительно к ней понятие интеллигенции нужно углублять и расширять, привлекая философско-богословскую аргументацию. Пожалуй, это выше возможностей небольшой статьи.
Названные имена, на мой взгляд, хорошо образуют единство тех сторон гуманизма, без которых невозможно говорить о ценности человеческой личности. Стефан Пермский нёс язычникам грамотность, Феофан Грек показал психологическую глубину человека, Андрей Рублёв открыл доступ к пониманию целостности мира.
.jpg)
Перенос памятника И. Фёдорову в 1934 году. Фото Ошкирко
Испокон веков интеллигенцию всё волоком да волоком: что на дыбу, что на пьедестал...
Недаром время, в которое жили и трудились эти люди, названо русским Предвозрождением (Д. С. Лихачёв).
Стефан Пермский, по словам философа Г. П. Федотова, – явление совершенно исключительное. Происходя из велико-устюжских клирошан и пройдя всю грамотную хитрость, Стефан с юности познал книжную силу, пробудившую в нём неугасимое научное призвание. По обычаю того времени он должен был пройти через монастырское послушание, но показательно, что он принял постриг не где-нибудь, а в Ростове Великом, в монастыре Григория Богослова. Здесь существовала одна из первых русских школ, известная под названием Григорьевского затвора.
«Книги многи бяху ту». В эти книги и погрузился Стефан. Вскоре он в совершенстве овладел греческим языком и постепенно изучил внешнюю (светскую) философию, что для Северо-Восточной Руси было невиданной редкостью. Всё это влекло Стефана не к аскетике, а к ещё большему расширению знаний, к беседам с мудрыми и книжными старцами, к активной деятельности на ниве просвещения.
Живя недалеко от пермяков-зырян и зная их язык, Стефан задался целью создания для них письменности на родном языке, для чего ему пришлось изобрести так называемую зырянскую азбуку, то есть проделать то, что в своё время для славян-язычников проделали просветители Кирилл и Мефодий. Конечно, это был подвиг, и совершил его Стефан «яко овца посреди волк», так как совершенно не пользовался помощью московской администрации.
Недоброжелателей же у Стефана было немало, однажды жизнь его висела на волоске. Однако сила убеждения Стефана была так велика, что даже разрушение местных языческих идолов прошло благополучно для его жизни, а открывшаяся красота построенных на их месте церквей и вовсе склонила зырян на сторону проповедника.
Примечательно, конечно, не столько то, что Стефан создал зырянскую азбуку, сколько то, что Стефан отнюдь не стремился содействовать обрусению пермяков. Для него их родная духовная культура была столь же ценной, как и русская. Употребляя современный язык, можно было бы сказать, что Стефан уважал суверенитет пермяков-зырян, но не в смысле отрыва их от Руси – он ценил их как духовную единицу, обогащавшую единую культуру Древней Руси.
«Только славянофилы и В. Соловьёв в XIX веке разовьют и философски укрепят идею Стефана – идею Древней Руси, искажённую в Москве XV ст. византийской реакцией универсального царства» (Г. П. Федотов). Но ещё до этой византийской реакции ряды молодой русской интеллигенции пополнили Феофан Грек и Андрей Рублёв. Неважно, что Феофан Грек не был русским. Своей биографией и творчеством он органически вошёл в ткань русской культуры, способствуя тому движению, которое и составило русское Предвозрождение.
Если Стефан Пермский больше заботился о просвещении язычников, то Феофан Грек был захвачен мыслями о глубине, сложности и внутренней противоречивости человеческой личности. «Философ хитёр», Феофан, видимо, остро ощущал скованность средневековой личности различными канонами, но ещё не ведал путей освобождения от этой скованности. Отсюда черты драматизма в создаваемых им образах святых. Отсюда же и та свободная, размашистая, не каноническая техника их исполнения, не ориентированная на образцы и «очима мечуще семо и овамо».
При этом Феофан любил вести разговоры. Может быть, разговоры о том, как он понимает изображаемое. Но если Феофан разговаривал во время творчества, значит, были и слушатели, удивлявшиеся такому новому подходу к искусству. Во всём этом узнаётся интеллигентская черта: учить других, просвещать, делиться своими мыслями, открывать глаза на жизнь, приводить «в разум истины», в конечном счёте – облагораживать людей.
К сожалению, Епифаний Премудрый, передавший нам сведения о некоторых чертах личности и творчества Феофана Грека, был не очень щедр на подробности. Что значит «зело философ мудр»? О философии художника мы можем догадываться только по созданным им образам. Образам, действительно, драматическим. Но что скрывалось за этим драматизмом? Только ли неудовлетворённость скованностью средневековыми правилами? Но и это уже говорит о многом.
Вспомним, какое большое место подобная неудовлетворённость существующей действительностью, даже чувство вины занимали в сознании русской интеллигенции! В конце концов всякое движение к новому происходит через чувство неудовлетворённости старым. В этом отношении Феофан Грек выходил за грань средневековья и был человеком Предвозрождения. В той же мере, если не больше, это относится к Андрею Рублёву.
Андрея Рублёва нередко описывают этаким смиренным монахом-отшельником, а в известном кинофильме, наоборот, Андрей Рублёв с ожесточением (от внутреннего разлада, вероятно?) бросает комок глины на белую стену храма! И всё потому, что мы почти ничего не знаем о мире его Ума и Души. Снова приходится гадать по характеру созданных им образов. Но они столь же трудно поддаются познанию, как и образы Феофана Грека. Об одной «Троице» Андрея Рублёва написано много работ.
Только ли молитвенная икона перед нами? Я знаю, есть противники того, чтобы считать «Троицу» (да и вообще древнерусские иконы) произведением именно искусства. Дескать, это икона. Да ещё чудотворная. Не спорю. Но вот существуют же свидетельства, характеризующие Андрея Рублёва именно как художника. Не кто иной, как строгий Иосиф Волоцкий, высоко ценивший произведения Андрея Рублёва, поведал в своей «Духовной» о том, что в часы досуга Андрей Рублёв подолгу смотрел на дела своих рук, пребывая в радостном созерцании. Радостное созерцание! Это вряд ли можно считать молитвой.
Созерцание есть приобщение человека к бытию через его познание и эстетическое переживание (С. Л. Рубинштейн. Человек и Мир). Я хочу сказать, что Андрей Рублёв способен был относиться к своим произведениям не только молитвенно, но и творчески-познавательно. Вряд ли «Троица» была для него только изображением трёх ангелов, гостеприимно принятых Авраамом и Саррой. Для этого существовали более простые композиции.
Изображение же трёх ангелов в такой единосущной и нераздельной космически-круговой композиции, что ни один человек не может сказать, кто из них какую ипостась Триединства представляет, следует считать высочайшим и глубочайшим осознанием и переживанием Целостности бытия; той Целостности, которая занимала умы со времён Платона и которую наши русские кубофутуристы пытались найти в соединении слова и изображения. Кстати сказать, на своей «Троице» Андрей Рублёв не начертал ни одного слова.
В настоящее время логика Триединства математически доказана академиком Б. В. Раушенбахом. Андрей Рублёв осознавал её интуитивно, может быть, даже не чувственно-интуитивно, а интеллигибельно-интуитивно. Существование интеллигибельной интуиции доказано. Но и против факта знакомства Андрея Рублёва хотя бы с сочинениями Иоанна Дамаски́на нельзя возражать. Через Иоанна Дамаскина он мог познакомиться с представлениями Блаженного Августина о триединстве каждой из ипостасей Троицы. В этом отношении Андрей Рублёв был просвещённее нас – искусствоведов, беспредметно в течение многих лет спорящих о том, какой из ангелов Андрея Рублёва символизирует Бога Отца, какой Бога Сына, а какой Бога Святого Духа.
Но важно даже не это, а то, что Андрей Рублёв переживал свою «Троицу» эстетически. И радость его носила не только религиозный характер, но и художнический, творческий. Вероятно, такую же творческую радость столетием позже переживёт Галилей, а ещё столетием позже – Коперник. Безграничность Вселенной открывалась всем им в идеальной космической закономерности круга. Поскольку всё это были ступени целостного, то есть не только чувственного, но и умственного познания и самосознания, то не относить Андрея Рублёва ко времени Зари русской интеллигенции нельзя.
Недаром его «Троица» занимала умы Стоглавого собора XVI века, состоявшего не только из священнослужителей. В постановлении Стоглавого собора писать Троицу так, как писал её Андрей Рублёв, проявляется отнюдь не церковная забота. В XVI веке вопросы догматики, вернее, её передачи в искусстве были уже предметом страстных споров.
Достаточно напомнить о деле дьяка Висковатого, вызванное самомышлением художников. В этом самомышлении, несомненно, сказывался рост философского соборного сознания, развитие которого достигнет своей кульминации в философско-религиозном Ренессансе рубежа XIX и XX веков (так называемый серебряный век русской культуры), прерванном репрессиями, начиная с 1922 года.
Заря этой философии занялась в русском Предвозрождении, и все затронутые в настоящей краткой заметке лица апостольского служения должны быть причислены к предтечам русской интеллигенции. Было бы проявлением высшей благодарности к ним сооружение группового памятника, который стал бы памятником Триединства как глубочайшей первоосновы Бытия.
.jpg)
Гравюра Н. Купреянова. «Троице-Сергиева Лавра»
***
...Я понимаю желание видеть «Троицу» Андрея Рублёва в Троицком соборе Лавры, для которого она, как считают, и была создана. Но мне думается, что при этом очень недооценивается её более широкое народное и, я сказал бы, даже общечеловеческое значение.
«Троица» Андрея Рублёва примечательна не своей чудотворностью (качества чудотворности переходят и на повторные иконы, в случае утери подлинника), а предельной наглядностью важнейшей идеи Триединства (в самом широком смысле), выраженной в уникальной художественной форме. Такими же уникальными произведениями являются «Мадонна Литта» Леонардо да Винчи, «Сикстинская мадонна» Рафаэля и некоторые другие. Кажется, никому в голову не приходит мысль о возвращении их владельцам. Точно так же невозможно это и в случае с «Троицей» Андрея Рублёва. Её место – в национальной Третьяковской галерее.
«Троица» Андрея Рублёва имеет неоценимое просветительское значение. Она показывает тот высший предел, которого в поисках Целостности Вселенной ныне могут достигнуть художники. Трудными вопросами Целостности познания занимались умнейшие русские философы предоктябрьского времени, то есть лучшая часть русской интеллигенции, и уже одно это свидетельствует о том, что личность Андрея Рублёва, создателя «Троицы», не может находиться вне этого ряда. Он зажёг свечу, которая «горела на столе». (Б. Пастернак «Свеча горела»).
Живут ли традиции целостного познания русского культурного Ренессанса начала XX века? Конечно, живут. И немало художников так называемого современного авангарда пытаются работать в этом направлении. Но существует и другое. А именно взгляд на русский культурный Ренессанс как на нечто ущербное. В качестве альтернативы ему рассматриваются тенденции к синтезу искусств кубофутуристов начала XX века. И это несмотря на то, что сам идеолог кубофутуризма поэт В. Хлебников называл подобные коллажи дерзкими взрывами всех живописных устоев, а В. Кандинский – схематизированными ценностями.
По всему видно, что мировоззренческий кризис интеллигенции, последовавший за высылкой лучших её представителей в 1922 году за рубеж, продолжается. Выход из него займёт, вероятно, многие десятилетия. Поэтому постоянное возвращение к тем духовным ценностям, которые были созданы её первопроходцами, в какой-то степени помогут делу.
Георгий Вагнер
Из газеты независимой
интеллигенции «Миссия»
Ещё в главе «Просвещение - личность - общество»:
«Яко овцы посреди волк...»
Мы свободные граждане нашей мечты