Выйти из «советологического гетто»
Последние годы советские журналы и книжные издательства широко печатают труды крупных западных советологов, давно прочитанные во всём мире. Одно обстоятельство, однако, не получило пока должного освещения: под влиянием перемен, происходящих в объекте их исследований, западные советологи разделились.
В США, в частности, возникло движение «новых левых», которые, в отличие от представителей классической (консервативной и либеральной) советологии, мало известны в нашей стране. Вашему вниманию предлагается статья М. фон Хагена, одного из лидеров группы (движения), и отклик на эту статью Юрия Игрицкого, специалиста в области западной советологии.
Размышляя о том, как будет развиваться советология под влиянием недавних перемен в СССР и Восточной Европе, я остановлюсь на трёх взаимосвязанных вопросах. Это, во-первых, десталинизация советского обществоведения и гуманитарных наук.
Во-вторых, воздействие на американскую идеологию окончания холодной войны и кризиса советской системы. И, в-третьих, влияние этих явлений на структуру американской советологии, включая возможные междисциплинарные и внутридисциплинарные изменения.
I
Можно ожидать, что происходящие в странах Восточной Европы болезненные перемены в целом позитивно отразятся на научных дисциплинах, изучающих положение в этих регионах после Второй мировой войны.
За долгие десятилетия у многих советологов сформировалось представление, что их область знания прозябает в интеллектуальной, теоретической и методологической отсталости. Эта отсталость была обусловлена многими причинами, и сейчас на наших глазах вместе с изменением политического климата в Восточной Европе исчезают самые существенные из них.
Открываются архивы, в том числе по новейшей истории; социологические данные собираются и публикуются относительно свободно, без цензуры, и становятся доступными даже неспециалистам и иностранцам; политики открыто говорят о недавнем прошлом то, что прежде скрывалось, и публично, не прибегая к эзопову языку, оспаривают важнейшие социальные, политические и экономические решения.
По свидетельству многих учёных, целые научные дисциплины подвергаются коренной перестройке, старые догмы ставятся под сомнение или отбрасываются, открывается дорога более широкому плюрализму методов и теорий.
Мы заинтересованы в сотрудничестве с советскими и восточноевропейскими учёными. Одной из причин низкого качества научных работ по истории России (особенно после 1917 года), помимо недоступности архивных документов, было, я считаю, отсутствие подлинного, здорового соперничества со стороны советской исторической науки.
Мы всегда могли извинить своим коллегам и нищету мысли, и отсутствие воображения, ссылаясь на то, что труды советских учёных ещё хуже. Уровень американских исследований по проблемам Западной Европы был гораздо выше просто потому, что их стимулировала самая строгая критика со стороны западноевропейских партнёров, представляющих контркультуру, с которой соперничают и сотрудничают их американские коллеги. (Это не относится к дореволюционной русской истории. Здесь ситуация парадоксальная – советские учёные наконец-то начали осваивать и развивать созданную за рубежом обширную историографию этого периода). Причины отставания других наук были в целом такими же.
В перспективе мы все выиграем от перестройки советской науки, однако в ближайшем будущем снятие ограничений на теоретические и творческие дискуссии в СССР приведёт, на мой взгляд, к разочаровывающему результату. Сегодня самые сенсационные бестселлеры из истории советского периода – это те, которые содержат скандальную и тенденциозную трактовку событий.
Чем более антисоветской и даже антисоциалистической является публикация, тем больше шансов она имеет на благосклонный отклик. Например, широкое распространение получили конференции и «круглые столы» по проблемам тоталитаризма. Вновь, на короткое время – по крайней мере, я надеюсь, что оно продлится недолго, – выглядят оправдавшими себя взгляды советской эмиграции. В прессе самые популярные мотивы – карикатурное изображение проявлений тоталитаризма, террора властей и пропагандистских манипуляций, и в то же время – ностальгическая идеализация царизма, навязчивое воспевание династии Романовых и отрицание каких-либо социальных противоречий в дореволюционной деревне.
Когда остынут эмоции и будет восстановлен дух научности, новые поколения вновь обратятся к таким учёным, как С. Коэн, И. Левин и Ш. Фицпатрик.
Политическая наука сегодня склонна некритически воспринимать давно забытые или достаточно дискредитировавшие себя западные модели политического и общественного устройства. Это отражает свойственную некоторым советским политикам и учёным тенденцию обращаться к опыту Западной Европы и США в поисках решения экономических и политических проблем.
Везде сильно чувствуется наивный эклектизм, который, по-видимому, отражает десятилетиями существовавшую сталинистскую деидеологизацию советской политической мысли. Под этим я подразумеваю вульгаризацию не только марксизма, но и почти всех других политических идеологий в результате засилья догматической партийной и «гуманитарной» высшей школы, а также вследствие многолетней изоляции от других стран.
Изоляция, поддерживаемая государственной цензурой и монополией на информацию, усугублялась плохим знанием иностранных языков советскими учёными, особенно теми, кто не принадлежал к элите, имевшей право на международные связи.
Можно надеяться, что возвращение к дискуссиям, которые уже стали вчерашним днём для Запада, будет кратковременным, и что вскоре мы увидим труды советских исследователей новейшей истории, которые дадут отпор бытовому и интеллектуальному антисоветизму. Многие западные учёные сейчас рискуют оказаться в глазах советских коллег чуть ли не консерваторами, если, например, они допускают что-то общее между Октябрём 17-го и социализмом или считают, что неконтролируемый рынок не может разрешить все социальные проблемы.
Отсутствие обмена мнениями с восточноевропейскими обществоведами – только одна, и не самая главная, причина постоянного отставания советологии.
Изучение Восточной Европы и СССР сдерживалось также неблагоприятным идеологическим климатом, царившим на Западе после Второй мировой войны. Предстоят перемены, которые окажут воздействие и на советологию: это возможный переход Советского Союза в разряд второстепенных держав, воссоединение Восточной и Центральной Европы в рамках Европейского сообщества и соответствующее изменение идеологии.
Может быть, теперь нам удастся оставить бесконечные споры о том, была ли оправдана революция 1917 года и был ли неизбежен сталинизм. Даже при очевидном приоритете школы Коена – Рабиновича – Левина в историографии и школы Биалера – Хока – Брауна в политологии (ставших общепринятыми, по крайней мере, в преподавании) учёные считают своим долгом каждый раз в предисловиях, введениях и заключениях к своим работам заклеймить чудовище тоталитаризма.
II
С изменениями в идеологии, которые последуют за переменами на международной арене, неразрывно связаны предстоящая смена организационных форм, спонсорства и перегруппировка всего спектра и приоритета дисциплин в советологии.
Я предвижу значительные изменения в финансировании исследований и в подготовке советологов по мере того, как Советский Союз будет терять своё прежнее положение лидера Восточной Европы и скатываться в разряд второстепенных держав. Такие традиционные спонсоры исследований в области безопасности, как фонд Карнеги, вслед за разведывательными службами определят для себя в качестве новой главной стратегической угрозы, может быть, страны третьего мира, насаждающие терроризм или торгующие наркотиками.
Советология потеряет таких своих прежних заказчиков, как госдепартамент, министерство обороны, ЦРУ и так далее. Уже сейчас ассоциация советологов, предоставляющая этим учреждениям свой анализ (она называется МИО – Международный исследовательский обмен), страдает от ослабления интереса к ней спонсоров. В то же время предполагается, что контакты американских советологов с Восточной Европой и СССР будут расти и углубляться, и поэтому специалисты в области права, экономики, бизнеса, образования, культуры, медицины, экологии и др. значительно расширят свои возможности.
В результате наше поле деятельности расширится и обогатится. Видимо, понизится роль политологии, доминирование которой раньше поддерживалось щедрым спонсорством разведывательных учреждений, и возрастёт вес других дисциплин, которыми прежде пренебрегали, особенно социологии, антропологии, культурологии, права и теории бизнеса. Возродится интерес к истории и культуре стран региона, широкая дорога будет открыта исследованию новых, в недалёком прошлом слабо разработанных направлений.
Сегодня в авангарде советской науки идут социологи и этнографы: некоторые из них стали народными депутатами разных уровней и консультантами правительственных комиссий по преобразованию экономики, национальных отношений, демографической политики, здравоохранения.
Развиваются ставшие доступными полевые исследования, в том числе опросы общественного мнения и другие, более сложные статистические методы. Советские учёные стремятся участвовать в совместных научных программах, но число американских и западноевропейских коллег, готовых к такому сотрудничеству, до обидного невелико. Конечно, длительная изоляция Советского Союза оттолкнула от него многих лучших учёных-обществоведов, а значит, и преподавателей, и студентов.
Необходимы и вероятны позитивные сдвиги в политологии – науке, которая наиболее развита, но также, к сожалению, и больше других пострадала от послевоенного крена в сторону интересов безопасности. Спешно планировались и осуществлялись исследования по заказу Вашингтона, не востребовались новаторские методологии, доминировали интересы высшей политики.
Учёные, занимающиеся внутри- и внешнеполитическими проблемами Советского Союза, должны иметь широкий доступ к общению с политиками, к их архивам и публикациям. Наши политологи должны уйти от кремленологического гадания на кофейной гуще или вычитывания между строк официальных документов и разработать по-настоящему динамичные и детальные долгосрочные и краткосрочные прогнозы. Тогда они смогут эффективнее интегрироваться в широкое сообщество политической науки и теории, выйдя из советологического гетто.
Сейчас советологи удивляются, насколько плохо они предвидели происходящие события. Поскольку и американский политический истеблишмент, и пресса главную ответственность за неоправдавшие себя прогнозы возлагают на советологов, именно среди этих учёных так распространились самокритика и поиск слабых сторон в предлагавшихся моделях развития.
Во многих смыслах мы изучали не те явления. Например, почти всегда за бортом оставались проблемы нерусских национальностей, русского национализма. Сейчас, кажется, появилась противоположная тенденция. Но рано или поздно возобладает взвешенный подход, учитывающий всё многообразие и сложность проблем многонационального государства.
В других областях политологии мы наблюдаем робкое возрождение интереса к изучению общественных групп, проявляющих себя на внутриполитической сцене. Учёные, к примеру, полагали, что рабочий класс инертен, и были застигнуты врасплох тем, что шахтёры Донбасса провели забастовки так организованно и грамотно. Аспиранты-политологи и социологи начали изучать неформальные движения и обнаружили, что имеющийся социологический инструментарий удручающе непригоден для этих исследований.
Чаще всего они обращаются к социологическим теориям, которые развивались за рамками советологического гетто. К счастью, сейчас такие предметы, как сравнительный коммунизм, сохраняют смысл только для историков.
* * *
Сегодня всё больше студентов изучают русский язык, растёт уровень знаний, хотя пока знание русского, по сравнению с другими иностранными языками, у студентов самое низкое. Всё больше советологов проявляют интерес к многонациональному характеру Советского государства. Постепенно утверждается мнение, что нельзя хорошо знать СССР, владея только русским языком. Для того, чтобы студенты хорошо знали проблемы страны, её историю, языки, общественную структуру, экономику, преподавание этих предметов нужно начинать не на старших курсах, как сейчас, а гораздо раньше.
К предстоящему преобразованию советологических дисциплин надо подходить без тревоги и беспокойства. Драматические перемены в международном сообществе рано или поздно окажутся плодотворными. И советологи должны быть готовы как к скорым, так и к более отдалённым последствиям этих перемен.
Ложное отомрёт само
Юрий Игрицкий
Непросто аналитикам в СССР оценить социальное содержание и направленность процессов, происходящих в стране (хотя бы потому, что они не только не завершились, но и не стали необратимыми).
Тем более непросто вникнуть в суть этих процессов тем, кто наблюдает за ними извне: зарубежные исследователи тонут в информации, а соприкосновения с реальной действительностью у них нет.
И уж совсем сложно обществоведам в СССР судить об умонастроениях своих коллег в других странах. Слишком много между нами различий, вызванных разными условиями формирования общественной психологии и методологии научного познания, не говоря уже о простых житейских причинах.
...Как способствовать расширению международного сотрудничества в области изучения России и СССР, их роли и места в мировом сообществе, новых общественных структур, возникших после 1917 и 1945 годов на обширных пространствах Восточной Европы и Азии, а также в сфере изучения перспектив происходящих там перемен в настоящее время?
Мой американский коллега сетует на ослабление интереса к советологическим исследованиям в США со стороны государства (госдепартамента, Пентагона, ЦРУ) и считает, что в будущем их заказы и дотации сократятся. Конечно, ему виднее, и если такое сокращение произойдёт, оно будет достойно сожаления. Однако объяснение причин этого – возможный переход СССР в разряд второстепенных держав – трудно признать адекватным не только мировым реалиям, но и логике указанных выше ведомств. С чьей точки зрения наша страна теряет былое величие? С точки зрения американского истеблишмента, общественного мнения или самого автора?
Если роль России и СССР в мире определялась и определяется только военной мощью (с чем мне лично трудно согласиться), то списывать нашу Державу со счетов рановато. Если главный фактор величия страны – эффективность её экономики, исчисляемая не общим объёмом произведённого, а качеством продукции и её количеством на душу населения, то Советский Союз никогда и не входил в круг сильнейших.
Если дело в уменьшении военной угрозы в результате серьёзного, не декларативного утверждения советской политикой нового мышления, то по всем державным и человеческим канонам это должно вести к укреплению престижа СССР. Если, наконец, вклад государства и народов в мировую цивилизацию определяется в первую очередь их историей и культурой, то вряд ли найдётся другая страна, которая в этом отношении привлекала бы к себе большее внимание, чем наша, при всей разноречивости и даже полярности точек зрения историков, философов, публицистов.
Вероятно, снижение интереса зарубежных спонсоров к научным исследованиям советологов объясняется в наибольшей мере тем, что эти исследования отстают от быстротекущей жизни и не дают сиюминутной практической отдачи; не предоставляют, в частности, рекомендаций стратегического и тактического характера, которые государственные ведомства могли бы использовать с необходимым запасом прочности. Но ведь отсутствие анализа ещё хуже.
Поэтому разочарование спонсоров рано или поздно сменится новым витком интереса к советологии, как это было не раз. Повышение уровня научных работ в этой сфере (не только зарубежных, но и советских) видится как одно из условий такого интереса. Плодотворный диалог, обмен информацией и идеями между американскими и советскими исследователями могут сыграть свою стимулирующую роль, способствовать преодолению того, что профессор фон Хаген называет синдромом «советологического гетто».
Правда, в одном отношении хотелось бы видеть позиции американского учёного более ясными. Он порицает многолетнее засилье сталинистского догматического мышления в советской науке, обрекшее её на изоляцию, и даже винит наш догматизм в низком качестве научных работ по истории СССР, вышедших в США: не было подлинного здорового соперничества со стороны советской исторической науки. Но в таком случае логично ли тут же сожалеть о снятии ограничений на теоретические и творческие дискуссии в СССР, даже если при этом выплёскивается на поверхность «наивный эклектизм», «скандальная и тенденциозная трактовка событий»?
Ведь именно ограничения, наложенные на свободную мысль, привели к догматизму и застою в обществоведении, а следовательно, по закону маятника несут в конечном счёте ответственность и за экстремистские, патологические проявления нынешнего антикоммунизма в советском обществе.
.jpg)
Уж не рабочее ли кресло советолога? Ёлка осталась за кадром. Она – Ваша, читатель! С Новым годом!
Новая волна ограничений и репрессий, если бы её удалось кому-либо вызвать, с неизбежностью через некоторое время привела бы к новому, ещё более резкому отрицанию отрицания. Напротив, при нормальном конкурентном климате в науке ложное рано или поздно отмирает само собой; именно так заглохла, например, некогда настойчиво пропагандировавшаяся на Западе идея об узковерхушечном, заговорщицком, немассовом характере Февральской и Октябрьской революции 1917 года в России.
Долгое время во всех крупнейших странах Запада с необычайной остротой шли дебаты по поводу различных вариантов концепций тоталитаризма, их достоверности в целом и приложимости к Советскому Союзу в частности. Можно придерживаться любой точки зрения на этот счёт, но вряд ли правомерно усматривать проявления антисоветизма и антисоциализма в самом факте широкого распространения аналогичных дебатов в СССР сегодня. И здесь дискуссионность проблемы не во вред, а на пользу общественной мысли.
Что из того, что для западных политологов и социологов это пройденный этап? Во-первых, окончательной ясности в вопрос они так и не внесли. Во-вторых, чтобы повзрослеть, каждый должен сам пройти свой путь; чужой опыт можно учесть, но никак не подменить им собственного.
Зарубежным советологам в такой же мере полезно попытаться увидеть советское общество глазами живущих в нём людей (очень разных по определению), в какой советским людям важно знать, что о них и их стране думают за рубежом. Точки зрения «изнутри» и «извне» могут не совпадать, но они всегда взаимодополняют друг друга.
Если молодым поколениям американцев, проявляющим интерес к СССР, удастся поставить себя на место советских граждан, то они, вероятно, поймут, что громко звучащие сейчас в Советском Союзе обличения тоталитаризма отражают не столько знакомство и согласие с концепциями К. Фридриха и 3. Бжезинского, Х. Арендт, Ф. Нойманна, сколько просто неприятие той системы и той практики, которые сложились в стране в результате ничем не ограничиваемой, осуществляемой волюнтаристски-принудительными методами монополии партийно-государственной верхушки на власть.
И это – главный факт сегодняшней советской действительности.
...Созданная в ноябре 1989 года в США группа «Левая альтернатива», куда входит и М. фон Хаген, опирается в своих мировоззренческих позициях (убеждён в этом) на принцип верховенства масс, трудящихся классов, слоёв, широких социальных движений. Это естественная основа консолидации всех левых. Массы в СССР расколоты.
Расколоты не потому, что сознательно и продуманно выбрали разные теории будущего развития своей страны, а потому, что в этот выбор властно вмешался императив элементарного выживания, и если одни, кляня прошлое, готовы со стиснутыми зубами идти вперёд в неведомое и, конечно же, тревожное будущее, то другие испуганы настолько, что, также кляня прошлое, предпочитают всё же вернуться туда.
Во избежание недомолвок: под прошлым я имею в виду именно ситуацию диктата и разложения партийно-государственной верхушки, отчуждения трудящихся от волюнтаристски распределяемого общественного продукта, повальных дефицитов в народном хозяйстве, подрыва стимулов к производительному, эффективному труду.
Никогда в истории ни перед одним народом и тем более сообществом народов не стоял, к счастью для них, такой выбор. Думается, крайне сложно сейчас понять происходящие в СССР процессы, только наблюдая за ними из более спокойных точек земного шара.
Поэтому и традиционные понятия «левые» и «правые» поменялись сейчас местами в советском обществе. Да, левые всегда за «человека с улицы», а не за бизнесмена. Тут нет дилеммы. А если выбирать между «человеком с улицы» и партократом с психологией и поведенческим типом Медунова, Рашидова, Брежнева?
На микроуровнях (города, района, предприятия) таких партократов – тысячи, они связаны тесными системными узами со своими аналогами в советских и хозяйственных органах. И все бьют себя в грудь, клянясь в верности народу. Как быть здесь? В этом случае не может не вступить в силу второй признак отличия левых от правых: первые всегда за радикальные (революционные или эволюционные) изменения, вторые – за консервацию существующих порядков. Глубокий анализ социальных сил в современном обществе, соответствие им «левых», «правых» и прочих политических группировок – едва ли не наиболее важное и перспективное поле совместной деятельности обществоведов всех стран, в том числе американских и советских.
...Конечно, сейчас трудно всем – советским людям, советским обществоведам, зарубежным советологам. Но жива ещё вера в социальный прогресс. «Драматические перемены в международном сообществе рано или поздно окажутся плодотворными». Я настолько согласен с этими словами Марка фон Хагена, что хотел бы считать их своими.
Из журнала «Общественные науки и современность».
Ещё в главе «Прошлое - настоящее - будущее»:
Выйти из «советологического гетто»