Всеобщее, прямое, тайное и равное
За последнее время мне неоднократно приходилось ездить из Киева в Петербург через Москву. Это – тот самый исторический путь, который прошла Россия в процессе своего развития. И по пути мысль невольно обозревала весь этот процесс, который привёл нас к нашему печальному положению.
Из окна вагона я не видел ничего, кроме всеобщего, прямого и равного. Это, если можно так выразиться, закон нашего равнинного существования. На расстоянии всего пути картина почти не менялась: я видел всё ту же ровную, прямую поверхность и кое-где еле заметные бугры, которые почти не нарушали однообразия пейзажа.
По привычке к четырёхчленной формуле взор мой стал искать тайного; тут спустился туман над полями; потом ночь скрыла все очертания равнины, и я увидел тайное. Когда я проснулся, передо мною красовалось кладбище, это классическое выражение всеобщности, равенства и тайны смерти, прямой жребий, предстоящий каждому из нас. А над кладбищем возвышалась церковь – тоже всеобщее, прямое, тайное и равное, но только в ином, лучшем значении этого слова.
Прислушаемся к этому немому языку символов: он поведает нам, что четырёхчленная формула как в положительном, так и в отрицательном своём значении не есть что-либо новое в русской истории: в затаённой глубине нашего народного духа всегда боролись две тенденции, два противоположных понимания всеобщего равенства; из них одно находит своё воплощение в христианстве, другое приводит ко всеобщему кладбищу; одно выражается в признании образа Божия во всяком человеке как таковом, всеобщего нравственного достоинства; другое, напротив, уравнивает всех в общем ничтожестве.
Равнинный, степной характер нашей страны наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что перерастает плоскость, ко всему, что слишком возвышается над окружающим. Эта ненависть составляет злой рок нашей жизни. Она периодически сравнивала с землёй всё то, что над нею вырастало. /.../
Переселимся в нашу эпоху, и мы увидим повторение того же самого. Опять наша равнина освещена ярким заревом пожара: огонь грозит поглотить всю ту скромную культуру, которая над нею выросла. /.../
Мы увидим, что теперь разрушается не одно только народное богатство, но и сама духовная культура: гибнет университет, рушится средняя школа; стихийное массовое движение грозит смести с лица земли самоё образование. И если до этого дойдёт, то отрицательная всеобщность и равенство осуществятся у нас в виде совершенно прямой и ровной поверхности: то будет равенство всеобщей нищеты, невежества и дикости в связи со свободой умирать с голода.
Не такова цель совершающегося у нас освободительного движения; чтобы четырёхчленная формула осуществилась у нас в ином, лучшем значении слова, нам нужен необычный подъём всех наших духовных сил. Горит только то, что тленно. Противостоять всеобщему разрушению может только то, что стоит на вечной, незыблемой духовной основе.
Над кладбищем стоит церковь – олицетворение вечно воскресающей жизни. На нашей равнине это – та единственная возвышенность, которую смерть доселе не могла сровнять с землёй. /.../
Чтобы быть на высоте своей задачи, Церковь сама должна освободиться от временных исторических наростов и явить миру во всей его первообразной чистоте христианский общественный идеал. Это – прежде всего – идеал положительной всеобщности и равенства. /.../
Это – путь спасительный не только для отдельных лиц, но и для целых народов. То анархическое движение, которое на наших глазах разрастается, не может быть остановлено никакой внешней, материальной силой. Вещественное оружие бессильно, когда падает в прах весь государственный механизм. Только сила нравственная, духовная может положить предел всеобщему разложению, резне, грабежу, анархии общественной и анархии правительственной. /.../
Для русского освободительного движения характерно то, что оно дорожит равенством более, нежели самой свободой. Оно готово предпочесть рабство частичному освобождению; между всеобщим равенством рабства и всеобщим равенством свободы оно не допускает середины. Оно не может мыслить иначе как в форме всеобщности. Черта эта составляет одно из проявлений того универсализма русского гения, который столько раз отмечался великими русскими писателями. /.../ Этот универсализм тесно связан с особенностями русской физической природы; здесь нет тех естественных преград, которые бы обособляли человека от человека: где нет гор, там нет и замков. /.../
Универсализм русского гения и его демократизм – два выражения одной и той же сущности. Форма всеобщности, и потому самому демократические формы жизни составляют для нас историческую необходимость. От нас зависит только вложить в эти формы то или другое содержание, сделать выбор между массовым деспотизмом и демократическою свободою, между господством силы и господством права. /.../
.jpg)
Много в недрах Руси печали,
Если вспомнить, в какую стынь
Светлым будущим освящали
Разрушенья родных святынь.
Г. Калюжный
Автор рисунка: А. Кулинич
Есть два типа демократизма, два противоположных понимания демократии. Из них одно утверждает народовластие на праве силы; с этой точки зрения народ не ограничен в своём властвовании никакими нравственными началами, потому что народ – сила. Такое понимание демократии несовместимо со свободою: с точки зрения права силы не может быть речи о каких бы то ни было неприкосновенных, незыблемых правах личности.
Если сила народа есть высший источник всех действующих в общежитии норм, то это значит, что сам народ не связан никакими нормами: жизнь, свобода, имущество личности зависят всецело от усмотрения, или, точнее говоря, от прихоти, большинства.
Таким образом, понятая демократия вырождается в массовый деспотизм; о том, насколько он у нас силён, свидетельствует ряд фактов нашей общественной жизни, и в особенности – то изумительное пренебрежение к свободе слова, которое составляет печальную особенность наших нравов.
Другое понимание демократии кладёт в основу народовластия незыблемые нравственные начала, и прежде всего – признание человеческого достоинства, безусловной ценности человеческой личности как таковой. Только при таком понимании демократии дело свободы стоит на твёрдом основании; ибо оно одно исключает возможность низведения личности на степень средства и гарантирует её свободу, независимо от того, является ли она представительницей большинства или меньшинства в обществе.
Если человек есть только временное, преходящее сочетание атомов материи, то проповедь уважения к человеческой личности, к её достоинству и свободе есть чистейшая бессмыслица. Об уважении к человеку можно говорить только в том предположении, что человек есть сосуд безусловного, носитель вечного, непреходящего смысла жизни. /.../
Евгений Трубецкой. 1906 г.
Ещё в главе «Личность - культура - ноосфера»:
Князь Евгений Трубецкой. Гедиминович*? Философ!
Всеобщее, прямое, тайное и равное