Всё как тысячу лет назад
Солнце упало за горизонт, невидимый за домами, и ночь вошла в город стремительно, как прорвавшаяся к корыту хавронья. Воздух сгустился, стал сырой и липкий, стал темнотой. Люди в городе уснули внезапно и скоропостижно, словно скончались, а город вдруг ожил, задвигался, вытянулся вверх, примерил лунный берет, встряхнул безмерный плащ, усыпанный мелкой линялой звездой, и двинулся в путь.
Люди в городе уснули, и потому никто этого не заметил. Что же до ночных сторожей, которым полагалось бы бодрствовать, то они даже не почесались, ибо спали, спали уверенным сном пожарных лошадей ещё со времён программы «Время». Ни о чём не узнали даже милиционеры, потому что они никогда не подымали недремлющего ока в ночное небо, где в невообразимой высоте быстро летали светила и синие планеты. А если бы даже и узнали, то ничего бы от этого не изменилось, поскольку ведь нельзя сказать «Пройдёмте, гражданин!» целому городу, тем более такому большому, как этот.
Города вокруг, близкие и далёкие, неспешно облачались в парадные выходные костюмы, оббивали последнюю пыль с обуви, ещё раз придирчиво оглядывали себя и затем отправлялись на прогулку. Они ходили по Земле, как люди ходят по улицам города, они неустанно приветствовали друг друга, приподнимая шляпы, произносили: «Не правда ли, сегодня чудесная погода?» – и шли дальше. Они встречались по делам и, движимые родственными чувствами и просто так, ходили в гости – поболтать, потанцевать, угоститься мартини; они решали затянувшиеся тяжбы и дела о наследстве, заводили новые знакомства и переписывали старые завещания. Конечно, с завещаниями имели дело только очень древние города. Потом они приходили к нотариусу, чтобы заверить их с максимальной нотариальностью.
Древний Рим. По преданию, он волочился за очаровательной Венецией. Но та не скрывала своего равнодушия к нему, предпочитая старцу молодого Баден-Бадена.
.jpg)
Рим. Колизей. С картины художника А. Хохловой
Нотариус, плебейски хихикая, уверял города, что им вовсе ни к чему торопиться, они ещё очень прилично выглядят, а кроме того, завещания ведь можно написать и через год, потому что срок жизни городов неизмеримо больше отпущенного человеку, одним словом, плёл обычную трусливую ахинею. Но старые города были стреляные воробьи и не верили словесным уверениям нотариуса, понимая, что за год может случиться всякое свинство.
– Поэтому уж подпишите, – вежливо, но угрожающе говорили они и протягивали свои бумаги.
Только Рим ни о чём не беспокоился и не писал никаких завещаний, потому что его звали Вечным городом, и этот старый космополит думал, что будет жить вечно. Оттого он был заносчив и неприятен, на приветливые слова: «Не правда ли, сегодня чудесная погода?» отвечал грубо: «Нет, не правда!» и обидно поквакивал смеясь.
Компании уважаемых старейшин он предпочитал зелёных юнцов, бродил с ними по округе, кричал песни, блудил во все стороны света, пьянствовал напропалую и пытался ухлестнуть за прекрасной итальянкой, юной, темноглазой и длинноногой. Итальянку называли Венеция, она любила благовоспитанного молодого человека по имени Баден-Баден и терпеть не могла привязчивого старого осла.
Однако Рим не отчаивался и всем клятвенно обещал, что склонит девушку к сожительству. Вот и сегодня он без устали таскался по миру и надоедал всем вопросами, не видел ли кто, дескать, прелестную Венецию или что-нибудь в этом роде, а если не видел, то почему. Ему все указывали в разные стороны, поскольку не любили за скотскую наружность и страсть к сплетням. В конце концов какая-то шутница (кажется, это была Одесса) отослала его в пустыню Сахару.
Томимый похотью, Рим плюхнулся в воды Атлантического океана и стал его переплывать, думая, что Сахара – это где-то в Антарктиде. С трудом добравшись до неприветливых берегов холодного материка, он полночи в недоумении бродил по снеговым равнинам, пока наконец не был отчаянно укушен за ногу взбесившимся пингвином, который затем кинулся наутёк, не давая себя схватить и наказать, как того заслуживал.
Никого не найдя в Антарктиде, Рим в страшных сомнениях погрузился в волны и, фыркая и чихая, как бык, поплыл назад. Где-то неподалёку от Австралии его атаковал кашалот и откусил кусок Пизанской башни, которую старик выклянчил поносить в качестве трости, желая хотя бы немного походить на красавца Бадена. Рим погнался за дерзким похитителем и поднял страшную волну, едва не потопившую авианосец «Нью-Джерси».
Но кашалот бежал как угорелый, булькая хвостом и сжимая в клыках кусок башни, который не желал выпустить ни за что. Догнать его было положительно невозможно, хотя Рим строил зверские физиономии, кашлял, хрипел и поднимал вокруг себя небольшие бури. Наконец нервы у кашалота сдали, и он, не выдержав, плюнул башней прямо в харю преследователя, после чего нырнул на самое дно, чтобы несколько успокоиться и изловить кальмара на завтрак.
Совершенно измученный и мокрый, как чёрт знает что, Рим вылез на африканском берегу, где в это время сидела местная красавица, с романтическим видом разглядывая звёзды. Рим подошёл к ней, легко виляя бёдрами, и принялся обхаживать, приняв девушку за международную проститутку. Та с удивлением разглядывала беспокойного италоязычного старика и никак не могла понять, что ему нужно, пока наконец разгорячённый Рим, думая, что покорил её своей красотой, не повалил её на песок, собираясь ею овладеть.
В ответ она завизжала так громко, как я бы мог пожелать всем своим знакомым в подобных обстоятельствах, и стала отбиваться. Так она вопила и отбивалась примерно полчаса, пока не появился Лондон и ещё несколько англо-саксонских городов, которые, как рыбу от сковородки, отодрали старика от чернокожей девушки, не перестающей кричать и плакать. Сластолюбцу как следует накостыляли, пригрозили сдать в Интерпол, а потом осведомились, что он тут делает. Рим с плачем объяснил, что он старый, больной, невежественный город, которому надо в Сахару. Ему указали кратчайшую дорогу.
До рассвета он просидел в безводной пустыне, спасаясь от скорпионов и ещё каких-то ядовитых тараканов. Поняв наконец, что был обманут самым подлым образом, он страшной клятвой поклялся отомстить затейнице Одессе, после чего двинул на север, в родную Италию. Там-то его и схватил за шиворот Вашингтон и вручил официальную бумагу с требованием возмещения убытков, возникших в связи с хулиганством старика в Атлантике.
Рим с неясным криком «Ha-ко, выкуси!» зубами разорвал извещение и удрал в Испанию, где, уже немного повредившийся в уме, затаился в виноградниках и стал обдумывать планы мести всему сообществу городов.
Вашингтон с раздражением пожал плечами и отправился обратно в Америку, дав самому себе обещание никогда больше не принимать итальянских эмигрантов. Позже, однако, он передумал.
Ночь подходила к концу, и наступало утро. Города прощались друг с другом, вежливо приподнимая шляпы и помахивая ими в воздухе на манер транспарантов. Многие из них ещё сохраняли манеры средневековых рыцарей, и оттого разговаривать с ними было одно удовольствие. Каждый город возвращался на своё исконное место. Только Рим рыскал в окрестностях Севильи, заплутавшись в незнакомой местности. Его спасла служба Всемирной Срочной Транспортировки и доставила в родные пенаты, где он и застыл, пугливо озираясь по сторонам.
Наступало утро. Гасли в высоких небесах неяркие звёзды, светозарной дрожью наполнялся горизонт. Города торопливо меняли парадное убранство на обыденные костюмы. До следующей ночи оставался ровно год.
Наступало утро. Просыпались дворники и, размахивая своими мётлами и лопатами, выходили во дворы, влажные от космической пыли. Неусыпные милиционеры сменялись на своих постах и, топая ботинками, шли домой. Младенчески чмокали и хныкали во сне нерадивые ночные сторожа. Снова, как тысячу лет назад, начинался новый день...
.jpg)
Пируэтэрос. Художник С. Тюнин
Алексей Винокуров
Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:
«Сейчас, когда вспоминаешь, аж всё переворачивается» (крестьянский взгляд на колхозную реальность)
Нет государств, есть города и люди
Всё как тысячу лет назад