В тени длинного меча
Римская цивилизация была шедевром консерватизма, однако и она под воздействием сил разрушения и обновления подверглась эрозии. В III веке единство римского мира стало разваливаться. Парализованное сердце империи, Рим и Италия, уже не снабжало кровью части её тела, пытавшиеся начать самостоятельную жизнь.
Провинции эмансипировались и перешли в наступление. Сенат заполняли испанцы, галлы, выходцы с Востока. Родом из Испании императоры Траян и Адриан, из Галлии – Антонин; при династии Северов императоры – африканцы, а императрицы – сирийки. В начале II века всем жителям империи было предоставлено римское гражданство. Возвышение провинции свидетельствовало о росте центробежных сил.
Изоляция отдельных частей Западной Римской империи росла, централизованная организация неуклонно распадалась. Торговля – преимущественно внутренняя, между провинциями – приходила в упадок. Сельскохозяйственная и ремесленная продукция теряла рынки сбыта; денег становилось всё меньше, и монеты были худшей пробы; обрабатываемые земли забрасывались, и количество запущенных полей росло.
Процесс обескровливания городов ускорялся варварскими разрушениями. Несомненно, что города благодаря накопленным богатствам были самой соблазнительной добычей и становились наиболее кровавой жертвой. Но если после этих испытаний они не возрождались, значит, эволюция общества отторгала от них население, и это было следствием убыли товаров, которые не обеспечивали более городского рынка. Когда исчезновение звонкой монеты лишило горожан возможности покупать, когда торговые каналы перестали орошать городские центры, горожане вынуждены были бежать туда, где производилась продукция, прежде всего – пища: богатые – в свои поместья, бедные – на земли богатых. Аграризация была явлением экономическим, демографическим, но в первую голову – социальным. Бежавшие в деревню от вымогательств сборщиков податей горожане, спасаясь от Харибды, попадали к Сцилле; оказываясь во власти крупных собственников, они превращались в сельских рабов.
Нежелание людей заниматься некоторыми ремёслами, текучесть сельской рабочей силы побудили императоров поздней Римской империи сделать определённые профессии в обязательном порядке наследственными и поощрять земельных собственников к прикреплению свободных крестьян к земле, чтобы они заменили всё более и более малочисленных рабов.
Готский конунг Аларих
Бич Божий... с человеческим лицом
Римская цитадель, некогда славшая легионы за пленными и добычей, сама оказалась осаждённой и принуждённой к сдаче. Внешние неудачи усугубляла внутренняя стагнация, и прежде всего демографический кризис, обостривший нехватку рабской рабочей силы. Во II веке Марк Аврелий ещё сдерживал натиск варваров на Дунае, но в III веке империя подверглась нападению со всех сторон, и оно стихло благодаря не столько военным успехам, сколько примирению, достигнутому за счёт принятия варваров в армию, допущения их к расселению на окраинах империи и признания конфедератами и союзниками.
Причины варварского нашествия не столь важны, как его отдельные аспекты. Почти всегда это было бегство вперёд. Завоеватели – это беженцы, подгоняемые другими, более сильными или более жестокими. Сами они часто были жестоки от отчаяния, особенно когда римляне отказывали им в убежище, коего они обычно миролюбиво испрашивали. Святой Амвросий в конце IV века точно ухватил последовательность этих вторжений: «Гунны набросились на аланов, аланы – на готов, готы, изгнанные со своей родины, захватили у нас Иллирию. И это ещё не конец!»
Отношение римлян к варварам было двояким. В силу обстоятельств и политических расчётов они подчас принимали наседавшие на них племена, селили их на положении федератов и в этом случае уважали их своеобразные обычаи и нравы. Так они умеряли их агрессивность и пополняли нехватку военной рабочей силы.
Впрочем, прибегавшие к такой политике императоры не заслужили благодарности сторонников более традиционного и характерного для римлян отношения к варварам, считавших их скорее животными, нежели людьми. Греческий историк Зосима пишет: «Константин открыл ворота варварам... и стал виновником крушения империи».
Аммиан Марцеллин винит в слепоте императора, организовавшего в 376 г. переправу готов через Дунай: «Множество людей было направлено с поручением обеспечить всем необходимым для переправы этот дикий народ. И вся эта спешка, весь этот переполох ради того, чтобы приблизить крушение римского мира». Епископ Синезий Киренейский называл завоевателей скифами (это был символ варварства) и цитировал «Илиаду», где Гомер советует «изгнать проклятых псов, что спущены Судьбой».
Другие тексты звучат, однако, в иной тональности. Святой Августин, не переставая оплакивать беды римлян, отказывался видеть во взятии «Вечного города» Аларихом что-либо иное, нежели лишь одно из тягостных бедствий, каких римская история знала предостаточно. Он также подчёркивал, что в отличие от многих прославленных римских полководцев стяжавших известность разграблением захваченных городов и уничтожением их жителей, вождь варваров Аларих признал за христианскими церквами право убежища и уважал его: «Все совершённые во время недавнего бедствия, постигшего Рим, опустошения, избиения, грабежи поджоги и издевательства – обычное явление для войны.
Но что было необычным, так это то, что варварская дикость чудесным образом обернулась такой мягкостью, что в самых больших базиликах, выбранных и предназначенных для спасения народа, никто не был избит и никого не тронули, никто оттуда не был уведён в рабство жестокими врагами, а многих сочувствующие враги сами препровождали туда, чтобы сохранить им свободу И всё это совершилось во имя Христа благодаря тому, что настало христианское время».
Восточноримская мозаика. V –VI в. н. э.
Римляне сами себе были врагами худшими, нежели внешние враги... (Сальвиан)
Кого винить в падении Рима?
Но самый поразительный текст вышел из-под пера простого монаха, который в отличие от епископов-аристократов не склонен был щадить римские социальные порядки. Сальвиан, называвший себя «священником из Марселя», написал трактат «О божественном управлении». В этой апологии Провидения он попытался объяснить варварское нашествие. Для него причина катастрофы внутренняя – грехи римлян, в том числе и христиан, которые развалили империю и предали её в руки варваров: «Римляне сами себе были врагами худшими, нежели внешние враги, и не столько варвары их разгромили, сколько они сами себя уничтожили».
В чём же упрекать варваров? Не ведая истинной веры, они, если и грешат, то неосознанно. У них иные нравы и культура. Как можно осуждать их за то, что они – другие? «Саксонские люди жестоки, франки коварны, гепиды безжалостны, гунны бесстыдны. Но столь ли предосудительны их пороки, как наши? Столь ли преступно бесстыдство гуннов, как наше?
Заслуживает ли коварство франков такой же хулы, как наше? Достоин ли пьяный аламан такого же порицания, как пьяный христианин? Подлежит ли алчный алан тому же суду, что и алчный христианин? Удивителен ли обман со стороны гунна или гепида, если они не знают, что это грех? И что поразительного в ложной клятве франка, если он считает это обычным делом, а не преступлением?»
Варвары пользовались активным или пассивным сообщничеством римского населения. Социальный строй империи, при котором массы всё более и более подавлялись узким слоем богатых и могущественных, многое объясняет в успехе варварского нашествия.
Послушаем Сальвиана: «Бедные обездолены, вдовы стенают, сироты в презрении, и настолько, что многие из них, даже хорошего происхождения и прекрасно образованные, бегут к врагам. Чтобы не погибнуть под тяжестью государственного бремени, они идут искать у варваров римской человечности, поскольку не могут больше сносить варварской бесчеловечности римлян.
У них нет ничего общего с народами, к которым они бегут; они не разделяют их нравов, не знают их языка и, осмелюсь сказать, не издают зловония, исходящего от тел и одежды варваров; и тем не менее они предпочитают смириться с различием нравов, нежели терпеть несправедливость и жестокость, живя среди римлян. Ибо они желают быть свободными в обличье рабов, а не рабами в обличье свободных...
Даже те, кто не бежит к варварам, всё равно вынуждены превращаться в варваров, как это происходит с большинством испанцев и многими галлами, равно как и со всеми, кого на обширных пространствах римского мира римская несправедливость побуждает отрекаться от Рима. И мы называем их бунтовщиками, пропащими людьми, хотя сами же сделали из них преступников».
Встреча с прошлым
Несомненно, эта эпоха была смутным временем. Смуту порождали прежде всего столкновения завоевателей. На своём пути племена и народы вступали в борьбу, подчиняли друг друга, перемешивались. Смятение усугублялось страхом.
Даже если принять в расчёт преувеличение в рассказах об опустошениях и избиениях людей, которыми полна литература того времени, нет никакого сомнения в жестокости и разрушительности «путешествий» варварских народов. Так, в «Житии святого Северина» описан водоворот событий на дунайской границе, где постоянно царят смятение и неопределённость. Военная, административная и хозяйственная организации быстро разваливались. Наступил голод. Умами и чувствами истомлённых людей овладели суеверия. И произошло неизбежное – один за другим города оказывались в руках пришельцев.
Вот какова была Галлия после одного крупного вторжения в начале V века: «Смотри, сколь внезапно смерть осенила весь мир и с какой силой ужасы войны обрушились на народы. И холмистые лесные кущи, и высокие горы, и стремительные реки, и крепости с городами, и морские преграды, и места пустынного затворничества, и ущелья, и даже пещеры в мрачных скалах – всё оказалось под властью варваров.
Одни погибли, став жертвой подлости или клятвопреступления, а другие были выданы на смерть своими согражданами. Немало гибло в засадах врагов, но не меньше – из-за насилия, творимого народом. Те, кто сумели устоять перед силой, пали от голода.
Многие стали кормом для собак; другие живьём сгорели в своих домах, охваченные пламенем. В городах, деревнях, виллах, вдоль дорог и на перекрёстках, здесь и там – повсюду смерть, страдания, пожарища, руины и скорбь. Лишь дым остался от Галлии, сгоревшей во всеобщем пожаре».
А вот так выглядела Испания: «На Испанию набросились варвары; с не меньшей яростью обрушились заразные болезни; имущество и припасы в городах захвачены сборщиками податей, а оставшееся разграблено солдатнёй. Голод свирепствует столь жестокий, что люди пожирают человечину. Матери режут детей, варят и питаются их плотью.
Дикие звери, привыкшие к человечине, обильно поставляемой голодом, оружием и болезнями, набрасываются даже на живых и полных сил людей; не довольствуясь мертвечиной, они жаждут свежей плоти рода человеческого. Война, голод, болезни и звери как четыре бича неистовствуют во всём мире, и сбываются прорицания Господа нашего и пророков Его».
Два столетия спустя Павел Диакон вспоминал, не без литературного пафоса, об ужасах мора в Италии: «Многолюдные некогда деревни и города в один день оказались погружёнными в полное безмолвие из-за всеобщего бегства. Бежали дети, бросив непогребёнными тела родителей, родители же бросили ещё тёплые тела своих детей. Если кому-то случалось задержаться, чтобы погрести ближнего своего, то он обрекал себя самого на смерть без погребения... Время вернулось к тиши, царившей до сотворения человека: ни голоса в полях, ни свиста пастуха...»
Учёный муж, утверждавший, что «римская цивилизация умерла не своей прекрасной смертью», но «была убита», трижды грешил против истины, ибо римская цивилизация покончила самоубийством, и в её смерти не было ничего прекрасного. Однако она не умерла, поскольку цивилизации не умирают, и, пережив варваров, она просуществовала на протяжении всего Средневековья и даже дольше.
Скульптура бога обжорства на улице Флоренции. Автор фото: Г. Козлов
Империи, как и люди, склонны к чрезмерности. Но добавляет ли величина величия?
Когда Средневековье – действительно светлое будущее
Средневековые западные люди – это отпрыски тех варваров, что описаны Аммианом Марцеллином: «То наслаждение, которое добродушные и миролюбивые люди получают от учёного досуга, они обретают в опасностях и войне. Высшим счастьем в их глазах является смерть на поле боя; умереть от старости или несчастного случая для них позор и признак трусости, обвинение в которой страшно оскорбительно.
Убийство человека – это проявление геройства, которому нет и достойной хвалы. Наиболее славным трофеем считаются скальпы врагов; ими украшают боевых коней. У них не найдёшь ни храма, ни святилища, ни даже крытой соломой ниши для алтаря. Обнажённый меч, по варварскому обычаю вонзённый в землю, становится символом Марса, и они набожно поклоняются ему как верховному владыке тех земель, по которым проходят».
Страсть к разрушению прекрасно выражена хронистом VII века в материнском наставлении варварскому королю: «Если ты хочешь стать на путь подвига и прославить своё имя, разрушай всё, что другие построили, и уничтожай всех, кого победишь; ибо ты не можешь строить выше, чем делали твои предшественники, и нет подвига более прекрасного для обретения славного имени».
И всё же в эпоху тяжких испытаний проницательные умы видели будущую развязку событий в смешении варваров и римлян: «Сейчас раны, нанесённые нам готами, слишком свежи, но вскоре мы обретём в них сотрапезников и соратников, соучаствующих в управлении государством». Суждение слишком оптимистическое, ибо впоследствии реальность приобрела некоторое сходство с этой идиллической картиной, но при существенном отличии: победители-варвары принимали в свои ряды побеждённых римлян. Оба лагеря как бы шли навстречу друг другу.
Деградирующие, внутренне варваризующиеся римляне опускались до уровня поднимающихся, обретающих внешний лоск варваров. Даже пытаясь по возможности воспринять всё высшее, что осталось от культуры и политической организации Римской империи, варвары тем не менее ускорили, отягчили и усугубили её упадок. Закат они превратили в регресс: загубленные человеческие жизни, разрушенные памятники архитектуры и хозяйственные постройки, разрушение дорог и систем орошения, сельскохозяйственных угодий.
Такова была страшная прелюдия к истории средневекового Запада. Её тональность сохранилась на протяжении последующих десяти веков. Война, голод, эпидемии и звери – зловещие протагонисты этой истории. Конечно, они впервые появились не с варварами, античный мир знал их и раньше. Но варвары придали неслыханную силу их неистовству.
Длинный меч великого нашествия, ставший впоследствии оружием рыцарства, накрыл Запад своей смертоносной тенью. Прежде чем постепенно возобновилось созидание, Западом надолго овладела исступлённая сила разрушения.
Жак ле Гофф
Римский саркофаг
Молчат гробницы, мумии и кости, –
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И. Бунин
Ещё в главе «Времена - народы - мир»:
В тени длинного меча