Уроки светскости. К истории чувства собственного достоинства в России
В конце 1857 года были обнародованы первые царские рескрипты, возвещавшие о начале подготовки отмены крепостного права в России. В губерниях учреждались выборные дворянские комитеты для разработки местных проектов «улучшения быта» помещичьих крестьян. (Отметим, что уже с начала века русское правительство келейно вынашивало планы освободительных реформ. Их сдерживало только нежелание прибегать к насилию над дворянством.)
Решившись же, наконец, заставить помещиков пойти на реформу, новый император Александр II (1855–1881) придал собственному почину видимость публичного отклика на мнимо-добровольные инициативы дворянства. Так родилась «гласность по крестьянскому делу» и началось обмирщение политического действа.
Парадоксы русского застолья
Популярный тогда среди сторонников крестьянской эмансипации способ выражения общественной солидарности с правительством «при посредничестве желудка», как впоследствии охарактеризовал «этот род уважения и сочувствия» один совестливый русский либерал, не всем пришёлся по вкусу.
«Не с кулебякой во рту и не с бокалом шампанского до́лжно начинать дело, а с молитвою и полным чувством великого дела нам предлежащего, – выговаривал организаторам торжественного обеда в честь освободительных рескриптов известный общественный деятель А. И. Кошелев. – Господам учредителям хотелось поговорить, а нам предстоит действовать».
Либеральный и прагматичный Кошелев в этом случае рассуждал удивительно старомодно, желая оставить разделённым то, что отныне соединялось в политике самой жизнью: делание и говорение, законотворчество и публичную речь.
А формы... Что ж, формы приходилось заимствовать из привычного дворянского быта, пока черёд других ещё не пришёл. Только вряд ли кто мог в те светлые дни догадаться, что эпоха, когда даже простой литературный обед уже составлял общественный факт, а смелая застольная речь уже целое событие, растянется в России ещё на полвека. В иные годы обед или ужин, поминки или чествование «с освободительным характером» станут последним прибежищем свободной изустной речи и нескрываемой общественной солидарности.
И с противоположных краёв российской политики с равным неодобрением будут взирать на открытое общественное застолье суровые блюстители подпольной иерархии и жрецы бюрократической конспирации.
Но 1858 год, казалось, открывал более обнадёживающие перспективы. В жизни губернских и уездных городов европейской части России наблюдалось заметное оживление. По свидетельству очевидца, приступая к подготовке не совсем ему приятной реформы, дворянство шло, по крайней мере, по наружности, как будто на праздник.
Современникам было чему удивляться. Ведь ещё недавно все попытки верховной власти подтолкнуть помещиков к добровольному освобождению крепостных кончались безрезультатно. Теперь же всё выглядело иначе.
В течение 1858 года повсеместно произошло много важных событий: открытие губернских благородных собраний для выслушивания высочайших рескриптов, созыв уездных съездов дворянства, призванных избрать членов губернских комитетов, начало работ самих комитетов в обстановке непривычной публичности... Почти везде молебствия и речи должностных лиц сопровождались большим или меньшим торжеством.
Происходило это следующим образом. Утром «судного дня» губернское дворянство подписывало затребованный властями всеподданнейший адрес в качестве залога либеральной благонамеренности душевладельцев, а вечером в зале дворянского собрания обыкновенно устраивался бал. Очаровательные дамы и девицы съезжались со всех концов губернии. «Туалеты были прелестные, совсем свежие, так что и в столице не стыдно в таких щегольнуть... На хо́рах играл бальный оркестр одного из полков; в зале было шумно, весело, точно утром ничего не произошло».
.jpg)
Автор рисунка: М. Добужинский
Эффект праздничного шествия дворянства навстречу страшившей его реформе кажется парадоксальным... Но только в том случае, если считать всех его участников людьми, наделёнными ясным сознанием своих интересов и завидной целеустремлённостью. Между тем их-то всегда и не хватало уму и характеру русских помещиков, образ существования которых отличался скорее рассредоточенностью стремлений и увлечений, подчас совершенно несоразмерных истинным потребностям хозяев-землевладельцев.
Житейская суета, дополненная светской рассеянностью, предохраняла дворянство от слишком острых переживаний по поводу случавшихся политических неприятностей. Сколько поводов для радости в этот критический (с точки зрения всезнающего историка) для сословия миг отыскала бы в замелькавшей круговерти губернской жизни, скажем, молоденькая барышня, только вступающая в свет (вспомним первый бал Наташи Ростовой: «То, что её ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет...»)?
А разве в глазах заботливых родителей таких барышень гласность по крестьянскому делу не превращалась в смотрины дворянских невест? В ту пору к ним готовились с особенной щедростью: последняя копейка ставилась ребром. Настоящие «девичьи цветники» украшали балы предреформенного времени, придавая им замечательный блеск. Оборотной стороной этого цветения было чувство тревоги. Оживлённые матримониальные хлопоты происходили в обстановке, когда старшее поколение пуще всего пугало будущее детей.
Свою роль в создании приподнятого настроения в связи с вхождением дворянства в реформу сыграла и неистребимая тяга к новым развлечениям и забавам, какими были в глазах столичного и провинциального света публичные приготовления к освобождению крестьян. Это небывалое, занимательное действо совершалось в каждом уезде и в каждом губернском городе.
Остроту и свежесть подобных впечатлений дворянство оценило вполне, ведь только-только минуло глухое и тёмное время, когда, по замечанию Салтыкова-Щедрина, представление массы помещиков о внутренней политике исчерпывалось выражениями «ежовые рукавицы» и «канцелярская тайна»», а круг явлений высшего порядка был так прочно замкнут, что не только в захолустья, но и повыше ничего оттуда не проникало. Соблазн приобщения к доселе неведомой политике возобладал над страхом перед грядущей утратой крещёной собственности.
Впрочем, люди рассудительные и не без амбиций находили, что поводов для особой тревоги, собственно говоря, и нет. Если успокоиться и немного подумать, то станет ясно, что избранный верховной властью способ подготовки реформы не только позволяет дворянству сохранить привилегированное положение в русском обществе, но и открывает перед ним перспективы обретения новых прав. Согласно первоначальной программе правительства помещики сохраняли за собой всю землю и вотчинную власть над личностью освобождаемого крестьянина. Дворянству передавалась не только подготовка, но и реализация реформы на местном уровне.
Усиление помещичьего влияния на ход и содержание крестьянской реформы вместе с тем означало и рост представительного начала в российской государственной практике. На эту сторону дела уже весной 1858 года обращал внимание такой ревностный поборник самодержавия (и одновременно дворянских интересов), как князь П. П. Гагарин, член Главного комитета по крестьянскому делу.
Вполне полагаясь на келейно-бюрократические средства защиты помещичьих привилегий, он увидел в увековечении дворянских губернских комитетов неосторожное стремление (сделав из них провинциальные штаты на французский манер) – внушить им требование генеральных штатов, созыв которых в 1789 году и положил начало революции.
Призрак etats generaux (генеральные штаты), явившийся князю Гагарину в апреле 1858 года, готов был материализоваться после августовской речи Александра II в Твери, где последний объявил о приглашении в Петербург для участия в работе Главного комитета по крестьянскому делу двух депутатов от каждого губернского комитета. Выступление Александра II пробудило в дворянстве далеко идущие политические ожидания, связанные с участием в подготовке крестьянской реформы. Приглашение в законодатели стоило мессы народного освобождения.
.jpg)
Автор рисунка: Ф. Толстой
В подражание парламентаризму
Прибытие депутатов в Петербург внесло чрезвычайное оживление в столичную жизнь. Вокруг них складывалась аудитория заинтересованных слушателей, возникала атмосфера повышенного внимания и живого интереса, без которых участники открытого политического действия так же беспомощны, как и артисты без зрителей. В «чёрной дыре» российской политики, где десятки лет бесследно пропадали звуки свободной речи, проступали очертания публики.
Пустая светскость, нажитая дворянством за столетие вольного состояния, обретала реальное содержание. Из привычки к многолюдным собраниям и праздным толкам вырастала борьба партий. Из застольных бесед – первичные формы политической консолидации. Из суетной молвы – общественное мнение.
Эпоха преобразований навязывала свою логику поведения даже приверженцам старого уклада. Кредо владельца душ было несовместимо с ролью властителя дум, хотя непременный успех этого общественного призвания в России свидетельствовал о живучести многообразной культуры рабства, взращённой на почве крепостных отношений.
Как участники широкой общественной дискуссии, помещики испытывали острую нужду в убедительных аргументах для защиты не только традиционных собственнических привязанностей, но и новых потребностей в реорганизации местного управления, реформе суда, свободе слова, явившихся в результате столкновения дворянства с произволом бюрократии. Всё это приходилось заимствовать из современных теорий.
Смиряясь с неизбежностью отмены крепостного права, политически ангажированное дворянство обращало этот лозунг русской жизни и на свои отношения с властью, полагая, что избранный правительством способ подготовки реформы может приобрести характер нововведения в российской государственной практике.
Но эти ожидания расходились с видами правительства. В конце 1858 года оно пришло к выводу о необходимости освобождения крестьян с землёй. Коррекция целей реформы потребовала изменения методов её подготовки и реализации. Разработка общего законопроекта была передана Редакционным комиссиям, сформированным преимущественно из числа сторонников обновлённой правительственной программы.
А вся система дворянского представительства от губернских комитетов до приглашённых в Петербург депутатов превратилась в глазах правительства из инструмента проведения реформы в способ её блокирования. Поэтому сами выборы депутатов проводились уже в большей мере по указке местной администрации. Принимать депутатов в столице было решено в два этапа, ни в коем случае не допуская их слияния с Редакционными комиссиями в смешанное собрание.
К приезду депутатов первого приглашения в Петербург, назначенному на конец августа 1859 года, была подготовлена регламентирующая их деятельность инструкция.
Объявленная явившимся в столицу депутатам она поразила их так, как не поражает человека самая неожиданная гроза... Депутаты смутились. И было от чего. Суть сказанного им передавали одной меткой фразой: «Вы больше ничего как ходячие справочные книги». Логичным завершением эволюции официальной точки зрения на депутатов было явное устранение из инструкции самого их наименования и замена его другим: «члены, избранные губернскими комитетами».
.jpg)
Автор рисунка: К. Сомов
Лишённые первоначального обещанного статуса и даже имени депутаты (неофициально их продолжали так именовать) предприняли попытку подачи адреса императору. Но она была отклонена.
Допустив частные собрания депутатов в домах петербургской знати, верховная власть решительно отказалась придать им официальный характер. Единственным организующим началом этих неофициальных собраний станет впоследствии (у депутатов второго приглашения) общий стол с колокольчиком перед председателем и прочими принадлежностями правильного совещательного производства.
Для того чтобы уж совсем лишить депутатские совещания какого-либо политического значения, представителям дворянства будет отказано и в праве требовать рассмотрения их коллективных ходатайств за общей подписью.
Все попытки депутатов обрести статус представительного собрания таким образом предупредительно и заблаговременно отклонялись.
Когда депутат из Симбирского комитета гвардии штабс-ротмистр Ланской умудрился всего за несколько часов ознакомиться с огромными по объёму материалами Редакционных комиссий и дать на них свои исчерпывающие замечания, ему тотчас же было объявлено высочайшее благоволение. Депутатам недвусмысленно предлагали поторопиться...
Бесцеремонность власти с представителями дворянства усиливала их робость и страх за прошлое своего сословия, в котором всемогущее правительство могло черпать сколько угодно аргументов в пользу взгляда на помещика как своего агента, призванного к исполнению очередной государственной повинности, но ни одного – в защиту политических амбиций высшего сословия.
Освобождение дворянства
Ощущение несоответствия между исторической традицией и новейшими притязаниями оборачивалось повышенной чуткостью к ритуалу общения с представителями власти, форме одежды, оттенкам речи... Даже за казалось бы ничего не значащим вопросом императора кто где служил представлявшиеся ему депутаты находили особый умысел дать дворянству почувствовать, что оно есть только служилое сословие, не больше. Упорно стремясь разорвать пуповину служилого происхождения, они парадоксальным образом прибегали к унаследованным от прошлого внешним символам для защиты и подтверждения своих новых прав.
Перед депутатами обоих призывов, посетивших Петербург с интервалом в несколько месяцев, возникал вопрос о форме одежды, в которой им надлежало бы представляться крупнейшим сановникам. И всякий раз учреждённый верховной властью дворянский мундир приобретал в глазах большинства депутатов резкий характер оппозиционного знамени.
Разлад депутатов с Редакционными комиссиями порождал в петербургском обществе разнообразные толки и слухи. Масштаб этих былей и небылиц, отразивших прежде всего состояние самих депутатов и характер их отношений с бюрократией, соразмерен природе конфликта, в котором наряду с зачатками подлинного политического противостояния присутствовали и черты семейственной, внутрисословной ссоры.
Со злонамеренностью петербургской бюрократии депутатам, если верить ходившим тогда анекдотам, приходилось сталкиваться едва ли не на каждом шагу... То они, оказавшись как-то спозаранку на дому у С. С. Ланского, замечали, что раскуривающий утреннюю сигару министр внутренних дел принимает представителей дворянства с расстёгнутыми штанами; то придя в министерство юстиции к В. Н. Панину, обнаруживали, что в его приёмной нетоплено по крайней мере три дня и намеренно убраны стулья...
Лишь спасительная ирония позволяла рассерженным и униженным депутатам сохранять чувство собственного достоинства, когда других средств для его защиты они уже не имели. Придавая ловким каламбурам нарочито смешное звучание надменной интонации приказов по корпусу депутатов, они сохраняли самоощущение независимых представителей своего сословия и, вопреки ожиданиям начальства, воспринимали делаемые им выговоры в качестве медалей, выданных за усердие.
.jpg)
Автор рисунка: Н. Кругликова
Ревностное отстаивание правительством своих законодательных прерогатив вместе с видимым успехом дало и неожиданный побочный эффект. С наступлением зимы петербургские политические мизансцены отдадутся эхом дворянского негодования далеко за пределами столицы. И для того чтобы предотвратить возникновение политической оппозиции на сессиях губернских дворянских собраний, правительство просто-напросто запретит им обсуждать крестьянский вопрос.
Протестуя против столь явного попрания своего несомненного права, дворянство будет чествовать своих представителей. Упразднённые депутаты обретут доверие и поддержку первенствующего сословия.
Оборотной стороной освобождения крестьян явилось освобождение помещиков от обета послушания власти. Имея дело с разрозненными депутатами 1859–1860 гг., правительство без особого труда отвергло их притязание на участие в разработке законодательства о реформах. Сложнее было справиться с коллективной дворянской оппозицией, сплочённой формами сословной организации на губернском уровне.
Вызванное там самой властью политическое брожение приобрело характер необратимого пульсирующего процесса. Растревоженное в своих гнёздах помещичество оказалось в оппозиции к бюрократии. Недавняя опора системы превратилась на какое-то время в средство её дестабилизации, сильнейшее по тем временам.
После 19 февраля 1861 года поднялась самая высокая волна политических требований дворянства. В большинстве случаев речь шла о создании законосовещательного представительства у подножия трона. За отсутствием чего-либо подобного само дворянство как сословие, обладающее исключительным правом свободной речи, стало, по определению Н. Г. Чернышевского, представителем законных интересов всех сословий страны.
.jpg)
Автор рисунка: А. Бенуа
***
Но в осенние месяцы 1859 года лишь в изменчивом мнении петербургского света неудачливые законодатели могли черпать вдохновение и общественную поддержку. Её-то им явно недостовало. Политическая игра, затеянная самодержавием с дворянством, близилась к завершению. Увлекая владельцев населённых имений в западню реформационного механизма, власть фактически сводила на нет деятельность дворянского представительства на всех уровнях мерами административными, систематически и с тонкостью применёнными.
«Непоколебимая твёрдость правительства, – по воспоминаниям современницы событий, – принесла ожидаемую пользу. В конце ноября умы стали понемногу успокаиваться, депутаты разъехались, начался зимний сезон. Петербург с увлечением предался пленительной певице Бозио в новопоставленных операх Верди».
Репетиция парламентаризма явно не удалась. Столичная публика рукоплескала настоящим артистам. Страна внимала урокам светскости.
Сергей Секиринский
Ещё в главе «Просвещение - личность - общество»:
Уроки светскости. К истории чувства собственного достоинства в России