У нас есть великая литература
В романе М. А. Булгакова «Жизнь господина де Мольера» рассказчик говорит акушерке, принимавшей будущего великого драматурга: «Добрая госпожа, есть дикая страна, вы не знаете её, это – Московия, холодная и страшная страна. В ней нет просвещения, и населена она варварами, говорящими на странном для вашего уха языке. Так вот, даже в эту страну вскоре проникнут слова того, кого вы сейчас принимаете». Так оно и вышло.
Прошло сто лет, и в холодной, неуютной для муз и лир стране, которую иностранцы привычно продолжали именовать варварской, явились свои великие писатели, целая литература, постепенно получившая европейское признание. Родилась русская классика, о мировом значении которой написано немало.
Говоря о ней, часто пользуются словом «вдруг», и здесь есть своя правда. Это стремительное развитие напоминало культурный взрыв, пробудивший к жизни и просвещению огромную страну, полную надежд и великих возможностей. «Положительно можно сказать, что почти никогда и ни в какой литературе, в такой короткий срок, не являлось так много талантливых писателей, как у нас, и так сряду, без промежутка», – удивлялся Достоевский.
То же говорил и Чехов: «Культура у нас ещё очень молода. Триста лет назад Англия имела уже Шекспира, Испания Сервантеса, а немного позже Мольер смешил Францию своими комедиями. Наши же классики начинаются только с Пушкина, всего каких-нибудь сто лет. И смотрите, мы начинаем обгонять: Тургеневым, Достоевским и Толстым зачитывается весь мир».
Время показало, что то́ были предварительные итоги. Ибо молодость вдруг обернулась старостью, и Чехов стал последним нашим классиком.
Интерес к русской классике не угас и сегодня: самыми читаемыми в мире писателями остаются Толстой, Достоевский и Чехов. В приведённых суждениях привлекает внимание другое: слова о варварской стране России и молодости её классической литературы. Так мог судить иностранец, но Чехов и Булгаков...
Ведь речь идёт о древней стране с тысячелетней историей и культурой, где классика стала закономерным итогом многовековой культурной деятельности, и для этого надобны были согласное напряжение лучших национальных сил и лишения бесправного народа.
Может быть, именно поэтому вся она уложилась в одно XIX столетие, её «золотой век», началась Пушкиным и кончилась Чеховым. За ними пришёл короткий «серебряный век», уже названием своим предсказывавший близкий закат, декаданс, сумерки, осень старой классической культуры. У нас свой литературный календарь: за оттепельным апрелем следует не ласковый май, а чёрный сентябрь.
В 1918 году, когда одна литература кончилась и начиналась какая-то другая, неведомая словесность, умиравший с голода писатель и философ Василий Розанов подводил итоги окончательные: «Собственно – гениальное, и как-то гениально урождённое – в России и была только одна литература. Ни вера наша, ни церковь наша, ни государство – всё уже не было столь же гениально, выразительно, сильно.
Русская литература, несмотря на всего один только век её существования, поднялась до явления совершенно универсального, не уступающего в красоте и достоинствах своих ни одной нации, – не исключая греков и Гомера их, не исключая итальянцев и Данте их, не исключая англичан и Шекспира их, – и, наконец, даже не уступая евреям и их Священному Писанию, их «иератическим пергаментам»...
Этого, что лежит перед нашими глазами, уже нельзя переменить, переделать. Оно – есть, оно представляет собою факт, зрелище, нечто созревшее и переменам не подлежащее». Железный занавес истории с грохотом опустился, отделив одну культуру от другой.
Мир русской классической литературы не исчез, он всегда у нас перед глазами, и не только потому, что стоят на книжных полках многотомные собрания сочинений, изданные миллионными тиражами. Мир этот завершён, но великая литература не умерла, она живёт, воспитывает, помогает современной культуре и человеку найти верную дорогу.
К сожалению, мы не знаем свою классику во всей полноте. Поэтому никогда не перестанем издавать, перечитывать русских писателей, задумываться над тем, как этот удивительный мир родился и почему он бессмертен. Нас вольно или невольно удручает неполнота знания, радует каждая новая мысль или находка. Хотя наша классика исследована, кажется, до дыр и обросла колоссальной библиографией, сегодня выясняется, что здесь «белых пятен» и мифов ничуть не меньше, нежели в истории литературы XX века.
.jpg)
Зря сидите тут, ребята,
Зря суёте в двери нос!
Не от тех у вас
«Записки»,
Я – от спонсора
принёс!
Использован рисунок Кукрыниксов
Сказывается очевидная недостаточность прежних суждений и тягостные последствия многолетних умолчаний и запретов. В мире науки ощутима робость, боязнь личных смелых мнений. Все по-прежнему оглядываются на академика или какого-то другого штатного мудреца, все ждут, когда те важно махнут платочком, разрешая новые темы и мысли.
Между тем каждый день является множество новых имён, текстов и документов, требующих нашего внимания и уточняющих общую картину. Но читатель подавлен информационным взрывом, сомневается во всём, ждёт квалифицированной помощи, новых убедительных оценок, научного восстановления истины во всей полноте. Здесь надобна общая культурная работа, исключающая борьбу самолюбий и кружковых пристрастий.
О характере этой жизненно важной для России работы говорил ещё Гоголь: «Вышли новыми изданиями Державин, Карамзин, гласно требовавшие своего определения и настоящей верной оценки так, как и все прочие старые писатели наши, ибо в литературном мире нет смерти, и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как и живые. Они требовали возвращения того, что действительно им следует; они требовали уничтожения неправого обвинения, неравного определения, бессмысленно повторённого в продолжение нескольких лет и повторяемого доныне».
Что же этому мешало и мешает? Старая казёнщина, въевшийся в чиновничью кровь административный садизм, ненависть к любой живой мысли, иезуитские увёртки, «силовое» давление сохранивших звания и должности официальных «авторитетов», нищенская оплата и унижение во всём мире ценимого научного труда, всегдашнее наше бескультурье? Да, всё это висит тяжким грузом на нашей науке о литературе, где десятилетиями ценилось всё что угодно, кроме ума, глубоких знаний и профессионализма.
Но есть и другое: истеричное и безапелляционное давление литературных мод, повальная идиотическая «актуализация», волна хлестаковских «проектов» и «программ», суматошное скакание наших учёных по заграницам с наскоро сварганенными докладами на заказанные «спонсорами» темы, вредный перекос, когда одни имена писателей вытесняются другими там, где они должны быть вместе. Всей этой вакханалии помогает большая ложь о «самоокупаемости» науки.
В продолжающемся культурном процессе всеобщего «разлитературивания» художественной литературы, вытеснения её политикой и публицистикой русская классика пострадала более всего. Она отброшена на задний план, тиражи её сокращаются, исследования сворачиваются. Способствуют этому журналы и издательства с их недальновидной жаждой немедленного коммерческого успеха.
.jpg)
При поверхностном чтении не упусти глубинного подтекста!
Принесите сегодня в любую редакцию статью или книгу о Пушкине, Толстом или Писареве, и всюду вы получите один ответ: неактуально (?!). Эти имена «проходят» лишь в «актуальных» сочетаниях типа «Пушкин и Мережковский» или «Толстой и Н. Фёдоров». Поэтому наши профессора и критики быстро перешли от книг о Борисе Ручьёве, А. Фадееве и Добролюбове к монографиям об Ахматовой, Розанове и Набокове. И не знаешь, что хуже...
Забыли, что там, где проскочили от суконных книжек о «ревдемократе» Чернышевском к едкому набоковскому «Дару» и ничему при этом не научились, не может быть сколько-нибудь полной и точной истории русской литературы. Что это за «история», где «Бесы» вытесняют «Идиота», Ходасевич – Некрасова, Флоренский – Белинского? Кому она нужна?
Мир русской классики – живой организм, где всё существует в единстве, всё уравновешено. Он весь есть объективная истина. Наука же даже в лучших её именах и методах (например М. М. Бахтин, чьи идеи и термины столь многим заместили собственные мысли) тяготеет к субъективному упрощению. Она всё время нарушает равновесие и подменяет жизнь схемой.
Об этом хорошо сказал поэт и профессор, друг Пушкина Шевырёв: «Наука хочет умертвить всякую живую силу в своём строгом законе и подчинить её урокам опыта и правилам, ею постановленным... При исключительном торжестве науки уничтожилась бы всякая новая жизнь в мире творящего слова и на место её воцарилось бы мёртвое и холодное подражание».
Это не рептильный упрёк передовому литературоведению, но лишь необходимое напоминание, совсем не лишнее в эпоху всеобщей безоглядной смены вех. Иначе оно обречено будет услужливо бежать «петушком» за импортными дрожками «прогресса», на которых восседает денежный пройдоха Чичиков.
И самое главное, литературоведам и критикам следует учиться у великой русской литературы, которая по-прежнему есть могучая культурная и общественная сила, способная поднять до себя, уточнить и исправить любую самую прогрессивную схему или очередную интерпретацию.
Русская классика ещё постоит за себя. Но сегодня ей надобна умная, просвещённая помощь. Нам же нужно читать её без предубеждения, издавать без ограничений, изучать без шор. Тогда мы лучше поймём и себя, и наше тревожное переходное время, нуждающееся в вечных ценностях и точных ориентирах. И в результате откроем что-то новое, чего классики не знали. Для этого и была нам однажды и навсегда дарована великая литература. Другой такой не будет.
Всеволод Сахаров
По публикации в альманахе «Славянин»
Использованы рисунки
И. Шиповской и В. Коноплянского
Ещё в главе «Жизнь - творчество - искусство»:
Эмоционально до неприличия. Мини-эссе
Ученик и учитель. Страсти по литературе. Манифест
У нас есть великая литература