Вход / Регистрация
Жизненное кредо:
Человечность и компетентность

Журнал «Социум» №7(19) 1992 год

У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)

Отчасти о тенденции к исчерпанию и прекращению роста, о близости цивилизационного предела говорит и постоянное, нарастающее ускорение европейского развития, нашедшее выражение в прогрессирующем сокращении циклов европейского социально-экономического развития, начиная с XII века н.э.

До этого времени европейское общество (европейские общества) развивалось с определённой цикличностью, отличавшейся от цикличности азиатских обществ. Источник пульсации региональных систем Старого Света – Восточно-азиатской, Южно-азиатской и Средиземноморской – находился за их пределами, в степном хинтерланде. Крупные этно-демографические сдвиги (механизм нашествий кочевников, спусковой крючок которого – формирование степных империй в Центральной Азии, выступавшей до середины II тысячелетия нашей эры своеобразным эпицентром развития Старого Света), циклические волны кочевников, «высылавшихся» Степью в сторону Прибрежного Пояса (расположения великих цивилизаций Евразии) приводили в конечном итоге к фундаментальным сдвигам во всей Ойкумене. Однако только в Средиземноморье эти приходившие из Центральной Азии и опосредованные спецификой региональных систем импульсы вызывали качественные сдвиги социо-системного (формационного) порядка, которые порождали встречное циклическое движение.

Так, если кочевые нашествия в Восточной Азии и на севере Южной Азии приводили к падению одних династий и царств и становлению других без качественных изменений социально-экономического строя (клановая и кастовая системы оставались неизменными), то в Средиземноморье дело обстояло иначе. После того как в середине II тысячелетия до Европы дошла кочевая волна из Азии, «раскрутился» процесс переселения народов, начавшийся появлением в европейских степях индоевропейцев (на своих колесницах) и закончившийся нашествием «народов моря» на Египет, дорийским завоеванием Греции и окончательным разрушением микенских центров (кризис XII – XI веков до н. э.).

Процесс классогенеза стартовал заново, окончившись возникновением через четыреста лет антично-рабовладельческого общества. Ещё через четыреста лет «античная» волна двинулась с Запада на Восток (империя Александра Македонского, а затем – римская экспансия). Новый четырёхсот-пятисотлетний отрезок – и она остановилась; прошло ещё четыреста-пятьсот лет, и началось попятное движение, в котором скомбинировались гуннская волна из Центральной Азии и отрицание греко-римского эллинизма Востоком. Позже к этому добавилась арабская экспансия на Запад, предел которой положил Карл Мартелл в битве при Пуатье в 732 году.

В это время на западноевропейской периферии Средиземноморья возникает феодализм. Ещё четыреста лет, и новая экспансия Запада (крестовые походы) почти что сталкивается с новой волной из Центральной Азии – татаро-монгольским нашествием (XII – XIII века). И если с «азиатской» стороны это было последнее нашествие кочевников, подводившее черту под поступательным развитием азиатских социальных систем, то для Европы это была первая экспансия молодого феодального общества, начало «второй эпохи».

Часть Средиземноморья. Дж.Р. Р. Толкиен. "Властелин колец"

Часть Средиземноморья. Дж. Р. Р. Толкиен. «Властелин колец»

Совершенно очевидно, что хотя Средиземноморье благодаря наличию типологически различных видов социальной организации (азиатского, античного и германского, то есть разности социальных потенциалов) было наиболее динамичной из региональных систем, а Европа, пусть и периферийной, но самой динамичной частью Средиземноморья /mobile in mobile/, тем не менее в целом и система и субсистема развивались длительными восьмисотлетними циклами (XII/XI века до н. э. – IV/111 века н. э. – IV/V века н. э. – XII в. н. э.). Циклы эти со всей очевидностью определялись природными и социодемографическими факторами.

В XII столетии, однако, ситуация меняется. С этого периода специалисты по истории экономики начинают отсчитывать так называемые логистические циклы, связанные с колебанием цен. Почему именно с этого периода? Да потому что именно при феодализме происходит социальное отделение города от деревни; экономика, финансы, технология приобретают хотя и относительную, но значительную, причём институционально оформленную динамику, не имеющую аналогов и параллелей в неевропейских цивилизациях. «Скрытое лицо феодализма» – это финансово-технический лик.

По мнению ряда исследователей, первый логистический цикл продолжался около трёхсот пятидесяти лет (1100 – 1450 годы, пик – XIII столетие). Он окончился структурным кризисом, преодолевая который, европейский исторический субъект вновь создал качественно новую – капиталистическую – систему и капиталистическую мир-экономику. Во второй половине XVI века в правление Филиппа II (испанского) Западная Европа перестала быть периферией Средиземноморья; более того, они поменялись ролями. Второй логистический цикл приходится на 1450 – 1750 годы (триста лет), совпадая в целом с гегемонией Голландии в капиталистической мир-экономике; по сути, это первый столетний тренд капиталистической мир-экономики, совпавший с началом мировой экспансии позднесредневековой и раннекапиталистической Европы. Третий цикл (второй тренд) приходится на середину XVIII – начало XX веков (двести лет), совпадая (в целом) с гегемонией Великобритании. Наконец, цикл, начавшийся в первой трети XX столетия и продолжающийся до сих пор, совпадает с американской гегемонией и, по мнению некоторых экспертов, должен окончиться в середине XXI века (около ста пятидесяти лет).

Временное сокращение циклов феодально-капиталистического континуума, прогрессирующее сокращение столетних трендов, в результате которого они всё более приближаются действительно к вековой длительности (а гегемонии – по принципу капитализма: экономический лидер = военный лидер – становятся всё скоротечнее, хотя экономически – всё «слаще»), связано с ускорением процесса накопления капитала. Ускорением, происходящим по мере охвата капиталом мира в целом. Завершение этого процесса будет означать завершение социогенетической программы капитализма, его самореализацию и – смерть его как социальной системы.

Итак, в течение двух последних (второй и третьей) эпох в истории европейской цивилизации её развитие постоянно ускорялось. Цикл финансово-экономической и технической сфер, социально и институционально обособившихся от других сфер и общества в целом (чего не было ни в одной другой цивилизации), приобрели собственную динамику. По мере развития они становились короче (уже переход от натурально-природной, этно-демографической цикличности древних цивилизаций к финансово-экономической цикличности феодально-капиталистического типа означал двукратное сокращение!). Последний столетний тренд, судя по тенденции, будет действительно самым коротким.

Неизбежны ли упадок, распад капиталистической мир-экономики и мир-системы? Очевидно, да. По крайней мере, уходит в прошлое существенно важная основа единства капиталистического мира, связанная с гегемонией. Одно из главных противоречий капитализма – между локальным характером индустриальных производительных сил, сконцентрированных по обе стороны Северной Атлантики, и планетарным характером производственных отношений. Даже в эпоху доиндустриального капитализма (XVII – XVIII века) особый тип организации социальных производительных сил – формальное подчинение труда капиталу – позволил европейцам добиться технологического преимущества. В дальнейшем любой сдвиг в экономике был одновременно сдвигом в технологии, в том числе военной (отсюда – экономический лидер становился и лидером военным, то есть гегемоном).

Энтээровская организация производительных сил, которая в принципе может быть размещена везде, а не только по североатлантическому побережью Европы и Америки, устраняет (в тенденции) объективную основу совпадения военного и экономического лидерства. (Вопрос самого размещения в силу принципиальной возможности его переноса из североатлантической зоны будет решаться в ходе политической, финансово-экономической или даже военной борьбы). Прогнозируемый рост противоречий между Японией и США, с одной стороны, и Западной Европой, с другой, то есть раскол Севера, ещё более уравнивает ситуацию для Юга в лице его наиболее крупных и мощных государств, ещё более ослабляет основы единого, то есть удерживаемого одним (очередным) гегемоном, мира. Кстати, именно поэтому многие прогнозисты считают, что Японии не суждено занять это место при экономическом лидерстве. Вместо этого вполне можно представить себе несколько регионов, в которых, как в докапиталистическом мире, рядом с экономически наиболее развитым государством региона находилось бы контролировавшее его и регион в целом «барабанное» («марширующее») государство (Шумер – Аккад, Нейстрия – Австразия, Афины – Спарта и так далее).

Трудно сказать, мирным или немирным путём пойдёт такой процесс; в принципе, это может быть и результат неудачной схватки за гегемонию, то есть, как было сказано, мировой войны. Последнее нас должно интересовать вдвойне, втройне. Во всех мировых войнах за гегемонию в капиталистической мир-экономике именно Россия – так уж случалось – не просто оказывалась среди главных «действующих лиц» войны, но становилась основным поставщиком её «пушечного мяса». И если в Тридцатилетней войне Россия сыграла хотя и важную, но не решающую роль («Смоленская война»), то в Семилетней войне, наполеоновских войнах, евразийских войнах 1914 – 1918 и 1939 – 1945 годов её вклад был решающим.

В новой мировой экономической и геополитической ситуации возможного разделения Севера (на азиатско-тихоокеанскую и западноевропейскую зоны) Россия оказывается как бы растянутой между ними и, по-видимому, будет испытывать экономическое и политическое напряжение. Рост региональных гегемоний в граничащих с Россией азиатских регионах (в условиях упадка мировой гегемонии США) со всей ясностью ставит перед страной серьёзные проблемы. Вопрос «кем быть»: Россией Ксеркса (Саддама и так далее) иль Христа становится проблемой практической эсхатологии.

Рисунок М. Эсхера

Рисунок: М. Эсхер

Не менее серьёзные проблемы встают и перед европейской цивилизацией. В цивилизационно разнообразный посткапиталистический мир каждая зона цивилизации придёт со своими ценностями. В посткапиталистическую эпоху европейские ценности перед лицом коллективистских ценностей и социальных систем Востока («неосистемных» обществ) защитить будет трудно. Европейскому индивидуальному субъекту будет противостоять не просто естественный восточный субъект, но такой, который усвоил технические и организационные достижения Запада и укрепил с их помощью (и в сопротивлении Западу) свою суть так, как он этого никогда бы не сделал без Запада. Результат – своеобразный социоробот, социальный киборг.

Быть может, именно за этим вариантом – будущее (равно как нельзя исключать, что когда-нибудь, в постчеловеческом мире, человека сменят неодинозавры или существа из альбомов Д. Диксона). Быть может, это будет и прогрессом. Но в данном случае, подобно Кандиду из «Улитки на склоне» Стругацких, следует сказать: «Какое мне дело до их прогресса... Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я-то не вне морали!.. Нет, это не для меня. На любом языке не для меня. Плевать мне на то, что колченок – это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю всё, чтобы на этом камешке жернова их прогресса затормозили». Дальше, вы помните, Кандид встал, вытащил из-за пазухи скальпель и зашагал к окраине.

Оксидентализм как практическая теория, как научно-теоретический скальпель (Слово есть Дело), не может не обладать чертами социальной эсхатологии, ибо европейская цивилизация и поле её социокультурной гравитации находится у конца третьей эпохи. Её задача – перейти в четвёртую, преодолев завесу Мрака, победив Мордор вне и, что не менее важно, внутри себя и уничтожив Кольцо Всевластия, таящееся в торжестве системности над субъектностью. По-видимому, значительную роль в этом предстоит сыграть России, хотя переход в новую эпоху не гарантирован ни Европе, ни России, ни миру в целом. И потому, не пугаясь (пугаться – не экономно и поздно), следует разрабатывать запасный, предельный вариант социальной эсхатологии – социальную и персональную апокалиптику (персональную, ибо противостояние системности, неоварварскому коллективизму, коллективистским европейским ценностям, наконец, смерти как экзистенциальному фактору и есть акт личностный, персональный, индивидуально-субъектный).

Чтобы выжить, индивидуальный субъект должен стать социальным институтом в себе и для себя, с невидимыми, но чёткими и прочными границами: только это создаст ему возможность не сгинуть в мире коллективных социальных институтов. (Чуть не сказал: должен стать государством-для-себя, но это – принятие чуждого для индивидуального субъекта языка и чуждой, а главное – зависимой, пассивной стратегии).

Социоапокалиптика нужна ещё и как дисциплина предупреждения и упреждения: деструктивные возможности человека растут одновременно с конструктивными, и катастрофа может прийти не в результате социальных потрясений, а как бумеранг – от природы или вообще из космоса.

Глядя в будущее с учётом этого, не стоит увлекаться краткосрочными союзами и целями (черта всех временщиков – как индивидуальных, так и коллективных), не копировать чужой опыт и не терять голову от расцвета капитализма в приближающейся кондратьевской A-фазе. Необходимо тщательно рассчитать траектории развития мира в целом, регионов и СНГ (России) и двигаться в наиболее выгодном, быть может, неожиданном для возможных соперников направлении к такой точке, достижение которой (в нужный срок) принесёт преимущества в выживании в позднекапиталистическом и посткапиталистическом мире. На реализацию этой программы не так много времени – как абсолютно, так и относительно.

Сова Минервы вылетает в полночь – пожалуй, мы начинаем понимать мир (и как целое, и как сумму элементов, место нашей страны в этом мире) довольно поздно. То, каким будет мир в XXI веке, – и будет ли он, – какое место займёт в нём Россия, – и будет ли она, зависит от нашей способности глубже осмыслить прошлое и настоящее. И тогда, быть может, у нас хватит времени, от полночи до утра, успеть это сделать. И тогда мы сумеем обеспечить не только наступление самого утра, но и сделать так, чтобы оно не стало хмурым и не превратилось в «холодный ясный апрельский день», когда часы бьют тринадцать.

Ещё в главе «Прошлое - настоящее - будущее»:

У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)
Кратократия
Нострадамус ХХ века? (парадоксальные идеи и прогнозы Жана Гимпела)
При свечах
ЦИТАТЫ