Тоталитарное государство – это мы
Ныне почти не осталось простаков, полагающих, что сталинизм – это производное дурных наклонностей вождя-абрека, но всё возрастает число людей, твердящих, что ад и мерзости системы проистекли и проистекают из идеологии: замени неправильную идеологию на правильную, скажем, вернись к незамутнённому искажениями ленинизму, и всё будет хорошо. В демонизации идеологии истинности не более, чем в демонизации вождя или в утверждении, будто носить одежду человека заставила мода. Таковы отправные посылки статьи Владимира Лещинского.
Допуск к трону
Сталинизм родился как средство «защиты общества от самого себя», от совокупности действий людей, живущих на данной территории в условиях разрушения всех социальных структур, связей, ячеек и статусов.
Население, доведённое революцией до атомарного состояния, самоорганизуясь, утверждало сталинизм как форму относительно более прогрессивную (стабильную, предсказуемую), нежели шайка, банда, мафия. Что же касается системы, то она, сохраняя принцип грабежа в качестве своей основы (сначала грабили помещиков и фабрикантов, потом «кулаков», затем недра), продолжает выполнять внутренне противоречивый социальный заказ: жить отъёмом и одновременно защищаться от этого отъёма. Как улучшить свою жизнь, отняв у другого, и при этом хоть как-то быть гарантированным, что не отнимут у тебя? Очень просто: необходима жёсткая структура тотального упорядочения всей жизни, руководимой «железной рукой».
Так жизнь призывает Пахана, а он «приводит её в порядок», ничего не меняя по существу – это вне его возможностей, пусть даже титанических.
Сравнивая триумф Андропова и провал несравненно более могущественного Берии на пути к вершине, Александр Зиновьев как-то заметил, что в комстранах власть не захватывают, здесь к власти допускают. Пахан может явиться только в мягких сапогах, ласково, под вздохи облегчения и рукоплескания «широких слоёв населения» – как спаситель.
Жизнь по карточкам
Вопреки декларациям, намерениям и усилиям сегодняшней центральной власти развитие событий идёт в сторону, обратную прокламируемой. Лишь очень немногие понимают, что происходит это не оттого, что приняты те решения, а не эти, что что-то запоздало, а что-то преждевременно.
Сколько бы граждане ни радовали социологов своими симпатиями к рынку, в быту они предпочитают внеденежное распределение и административный контроль. Народ требует не столько законов о предпринимательстве, приватизации, сколько о борьбе со спекуляцией и иными «злоупотреблениями».
Логика реалий приводит к победе карточной системы. Хорошо это или плохо? История свидетельствует, что даже самые чудовищные меры и самые экстремальные обстоятельства (например, война) не обеспечивали удовлетворительного её функционирования. Карточки делают злоупотребления мельче, но многочисленнее: обмены, перепродажи, подделки и так далее. Эффективное обеспечение по карточной системе достижимо сокращением номенклатуры товаров, военизацией производства, контролем и регламентацией потребностей.
Массовые гербовые типажи. Рисунок: А. Игнатьев
Из тотального введения «жизни по карточкам», а не из пресловутой идеи преимущества планового хозяйства рождаются (как показывает история) план-закон, хозяйственные министерства, Госплан, Госкомцен и восьмизначное число чиновников. Нет ни грана парадоксальности в том, что Госплан и ГУЛАГ – элементы одной структуры. Лагеря вообще неотделимы от последовательной карточной системы, ибо лагерная пайка и казённая роба – вершинное достижение рационирования.
Карточная система в условиях высочайшей монополизированности производства не может не вести к тяжелейшим региональным дефицитам и конфликтам между регионами. Первое укрепляет тотальность местной власти, второе усиливает роль центра как арбитра и полицейского. Когда те или иные местности, особенно крупные города, останутся без продовольствия или других основных товаров, их население не будет протестовать, если заботливая (а куда ей деваться?) власть пошлёт спецназ да обычные войска туда, где есть излишки, – по базам, колхозам, областям и республикам. Участвующих в операциях таких масштабов невозможно удержать от самостимулирования (мародёрства). Цейтнот не даст возможности разобраться, где излишки, а где необходимое. Словом, на войне как на войне...
Грань, где кончается силовое наведение порядка и начинается государственный террор, чрезвычайно зыбка. Зависит она не только от добросовестности власти, но от других обстоятельств, например, степени сопротивления различным видам и подвидам насилия.
Враги, кругом враги!
Мир неразделим, состояние умов в нём противоречиво. Говорится это вот к чему. С одной стороны, Западу даже во сне не хотелось бы увидеть рукопашную в советском ядерном погребе; с другой стороны, кто-то не слишком рад получить в нашем лице могущественного конкурента. Как и у нас, там огромное число мастеров борьбы со следствиями, укрепляющими причины. В случае крутого умиротворения, большого и кровавого столкновения, особенно в европейской части СССР, Запад может применить санкции и тем детонировать столь нежелаемое для него и для нас развитие. Последует эскалация напряжённости, которую не упустят раздуть оба ВПК. Идеологи вздохнут и выдохнут клич: «Отечество в опасности!».
Тем, кто сомневается в возможности такого хода вещей, скажу: проект замены обанкротившихся идей «развитого социализма» на идею оборонно-патриотическую начал разрабатываться ещё в 70-е годы. Теоретики-обществоведы вспомнили тогда урок Сталина, ставшего в Отечественную ультрапатриотом, а вспомнив, уяснили и другое: единственный всплеск технологического прогресса советского общества пришёлся на ту пору. И подумали, нельзя ли ещё раз прокрутить ту же пластинку?
Представьте себе, что эта самая пластинка «закрутилась». Гальванизация оборонного сознания мгновенно возродит слегка нарушенные структуры, призовёт кадры, пострадавшие от перестройки, развяжет руки деятелям, не умеющим руководить иначе, как по-армейски или по-лагерному. Желание уменьшить экономическую отсталость потребует ускоренной индустриализации, которая, как мы помним, невозможна без ограбления миллионов и насилия над ними; без отмены выходных, увольнений и переездов; замены дисциплинарных взысканий уголовными наказаниями; без государственного поощрения; контроля друг за другом и вообще бдительности.
Очевидно, так лучше видно содеянное последователями
Наша предуготованность к «верховенству» оборонного сознания ничуть не иллюзорна. Картина экономической и духовной порухи страны чрезвычайно наглядна. «Спасать страну» будут, по определению Ленина, «с русской беззаветностью», то есть не щадя живота своего и чужого. Хорошо, если Запад трижды задумается, прежде чем сделать хоть малейший недружелюбный жест, что бы ни происходило внутри СССР, не даст повода немногочисленным пока «спасителям Отечества» довести страну до бешенства.
Как ни рули – все на мели. Рисунок: И. Смирнов
Бунт на рынке нищеты
Надежды иных энтузиастов на выход из ахового положения связаны с рынком и приватизацией. Улучшение ожидается за счёт лучшей работы (то есть за счёт того, чего не удавалось добиться 70 лет), стимулируемой не страхом лагеря, а страхом голода.
Однако в странах, которые поражают нас благоденствием, великий прогресс начался с того времени, когда они перестали применять даже экономическое принуждение. Нельзя же назвать добровольный выбор между хлебом и пряником принуждением? Рузвельт, явившийся для неокапитализма вызволителем от бед капитализма классического, заложил по видимости вполне коммунистический принцип: работает, кто может и хочет, а сносное существование гарантируется всем. Тем самым он не только предотвратил фашизацию Америки, но и похоронил будущее всех видов коммунизма в США. Каждый человек, получив страховочную сетку, перестал любой ценой сражаться за «место в жизни». На места стали рваться настоящие специалисты своего дела, а число подножек на их пути резко уменьшилось. С тех пор проблемы сменяющих друг друга политиков сводятся лишь к поиску оптимальной упругости этой страховочной сетки.
Запад нашёл способ защитить индивида от его первого врага – коллектива, от монстра, который называется «мы». Не капиталист, центр, КПСС, Большой брат, государство, стихия рынка, а ближние представляют главную опасность для личности. Разве могли бы Пахан и его подручные раскулачить деревню, истребить цвет нации, если бы не было, с одной стороны, коллективного вожделения расправ, с другой – коллективного непротивления злу?
Все нынешние проекты скачка в будущее слабы как раз по части защиты и востребований личностей. В стране почти нет людей для решения рутинных задач западного общества. Правовое государство мы ожидаем со дня на день, а адвокаты для его обслуживания, причём требуемого числа, «подойдут» лет через 20. Социологов для управления посредством гибкого учёта и «конструирования» интересов у нас мизер, необходимое же количество их «возникнет» лет через 40. Законодателей, которые положат конец профанации законотворчества, можно ждать через три избирательных срока. Цивилизованный кооператор – внук нынешнего, тоже не вдруг явится.
Меня не оставляет чувство, что люди, решающие судьбу страны, в том числе и те, с кем связываются наиболее радужные надежды, не сознают космичность масштабов поставленных задач. Упования на то, что можно быстро, тяп-ляп, построить капитализм, наивны и опасны. Мне могут возразить: «коммунизм» – вон какая утопия, а построили же! Отнюдь! Он сам построился. Все декларации, указания, планы, насильственные подгонки почти всегда были прикрытием стихийных процессов самоорганизации общества.
Иных из сегодняшних реформаторов очень заботит, позволят ли граждане перенести на нашу советскую почву принципы западной экономики. Наши граждане всё позволят. Беда лишь в том, что самые замечательные заёмные новации дадут эффект, то есть стабильное улучшение жизни не ранее чем через десять лет. Но через два года жители СССР практически поголовно станут «коммунистами», хотя при этом могут как угодно полоскать Маркса, Ленина, Сталина и так далее.
Опыт других стран показывает, что жизненный уровень людей может варьироваться в некоторых пределах, не вызывая социальных потрясений, но при этом важно соблюсти ряд условий: суммарное число бедных и богатых не должно быть выше 40 процентов населения; жизненный стандарт больших масс населения не должен падать резко; бедные должны быть обеспечены полноценным биологическим и социальным минимумом. В нашей ближайшей перспективе ни одному из этих условий соответствовать невозможно. Доходы поляризуются и будут ещё больше поляризованы. К 50 миллионам, существующим сегодня у черты проблематичности выживания, добавятся ещё 30–40 миллионов человек, которым нечего терять.
Когда разъярённые нехватками, нищетой, голодом, безрезультативностью стачек толпы начнут грабить магазины, избивать богатых или в какой-то мере благополучных, затеят громить конторы и прочие учреждения, власти останется выбрать одно из двух: либо беспощадно подавить «беспорядки», проведя некоторые улучшения, либо возглавить новую революцию. А для этого ей понадобится провести селекцию бунтовщиков: одних перетянуть в свои ряды, других – наиболее революционных – отправить в неогулажные «заведения». И хотя второй вариант более вероятен (учитывая структуру и типы сознания населения), но результат будет одинаков: опять наступит «коммунизм».
В отличие от коммунистов и многих их нынешних антагонистов, у меня нет рецептов спасения страны. Думаю, что вообще этих рецептов быть не может, разве что можно вести речь о неких общих принципах «жизни» в форме запретов: чего делать нельзя. Первый из этих запретов: не доводить разрушение страны до состояния руин. Потому что «коммунизм» вырастает на руинах – это главное условие его «вырастания».
Из газеты «Мегаполис-экспресс»
Ещё в главе «Гражданин - государство - мир»:
Тоталитарное государство – это мы