Тоска бесконечности

Переоценка себя есть наиболее мучительное действо в судьбе человека. Если нашим читателям доведётся переживать этот горький опыт души, надеемся, им поможет беседа философа Григория Померанца, которую записала корреспондент журнала «Если» Наталия Сафронова.

Всякий человек рано или поздно задумывается над смыслом жизни. Ещё двадцатилетним я столкнулся с тем, что философы называют дурной бесконечностью, правда, в то время я не имел понятия, как это называется.

Просто читал Тютчева, Толстого, Достоевского, которых, оказывается, мучило нечто похожее: бесконечность пространства и времени, ощущение, что всё сделанное проваливается в некую чёрную бездну. Значит, это не ложный и не только личный вопрос, это вопрос, который рано или поздно приходится решать каждому.

Итак, имеет ли смысл моя жизнь, именно то, что зовётся моим «Я», если всё проваливается в бездну пространства и времени? Никакие масштабы совершенного не меняют сути: миллион, поделённый на бесконечность, такой же нуль, как поделённая на бесконечность единица. Да весь земной шар проваливается в бесконечность, становится нулём. Помните чувство Левина в «Анне Карениной»? Может ли в таком случае спасти человека создание какого-то шедевра? Сам шедевр тоже будет поглощён дурной бесконечностью.

После месяцев созерцания бездны я обнаружил, что в глубине моего «Я» есть чувство чего-то значительнее бездны пространства и времени. Описать это трудно – ощущение какого-то света. Оно пришло с некоторыми интеллектуальными решениями, которыми я поначалу очень гордился, но потом узнал, что эти решения открывались, забывались и снова открывались две с половиной тысячи лет. И тут заново ничего сказать нельзя, можно только заново пережить.

Постепенно, по мере осознания своего и подобных опытов, я понял: чувство жизни приходит с ощущением своей причастности вечности. Жизнь, оторванная от целого, что в известной религиозной традиции называется Богом, не имеет смысла.

Когда Христос говорит: не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца, мы слышим слова человека, которому не надо думать о смысле жизни. У него нет оторванности от целостности бытия, от Бога, он избавлен от ощущения жизни, которая чувствует себя висящей над бездной на волоске. Достоевский подобное состояние выразил словами: «полюбить жизнь больше смысла её». А поиски смысла есть свидетельство отрыва от вечности. Как побороть отчаяние, перестать ощущать тоску погружения в дурную бесконечность? Человек ищет опору и нередко находит костыли.

Скажем, в романе Владимира Набокова «Защита Лужина» герой пытается «защититься» от вопроса о смысле жизни тем, что он хороший шахматист. Это даёт ему иллюзорное чувство значительности всего, что он делает. Но что значат шахматы перед бесконечностью? Вообще человеческая жизнь? Если я конечен, жизнь бессмысленна, если я атом среди других атомов, рано или поздно, будучи способен мыслить, почувствую тоску бесконечности. Только восстановив целостность бытия, можно обрести чувство полноты жизни. Тогда не имеет значения, что ты делаешь.

Примерно тысячу лет тому назад китайский поэт Пань Юэ́ написал так: «Как это чудесно, прекрасно, великолепно – я таскаю воду на кухню, я подношу дрова...» Подобное чувство полноты жизни знакомо каждому. Ты можешь испытать его, когда косишь траву, собираешь грибы, разжигаешь в лесу костёр.

Могу сказать по своему опыту: в лесу у костра это чувство всплывает во мне точно так же, как за письменным столом. Нисколько не думая о том, будет ли написанное шедевром, будет ли забыто, просто пишу как могу лучше. Сейчас это нужно мне, другим людям. А в будущем – пусть в будущем и разберутся.

Был у меня однажды любопытный сон, навеянный чтением одной балийской сказки. Герой попадает на небо, оказывается вместе с другими гостями в большом доме, где присутствует Шива. Слуги разносят великолепные яства. Я вдруг ощутил себя сидящим в самом заднем ряду; понимаю, что это рай. Чувствую радость от того, что могу как-то послужить тем, кто лучше меня. И вдруг мелькает мысль: есть, наверное, и те, кто похуже. Рай сразу же рухнул.

Мудрецов седых ареопаги,
толпы сотрясателей основ
создали вселенную бумаги
с мириадом сумасшедших слов.
Б. Романов

– Вы сказали, что вопрос о смысле жизни рано или поздно приходится решать каждому. Как соотнести это с реальной жизнью растерянного человека, человека смутного времени да ещё с атеистическим сознанием? Писатели ранга Борхеса или Гессе читаются у нас в несколько иных социальных, культурных, семейных и прочих контекстах, чем те, в которых они творили...

– В прошлом году у меня возник диалог в письмах с одной молодой писательницей, автором весьма талантливого романа. Персонажи её произведения как бы иллюстрировали концепцию Кальвина: одни с рождения благословенны, другие – прокляты.

Бог мыслится ею где-то вне мира с его страданиями и заботами. Наблюдая за людьми со стороны, Бог одаривает их жребиями, то ли белыми, то ли чёрными. Подобный Бог – и в бунте Ивана Карамазова. Но я не принимаю концепции, по которой Бог не вездесущ. Думаю, чувствую, что Он присутствует в событиях и может влиять на них через наши души. Поэтому Он вовсе не дарит ту или иную, добрую или злую судьбу. Человек волен сам распорядиться ею, даже стать выше судьбы. Это возможно в той мере, насколько каждый прислушивается к дыханию вечности.

Судьба – удел тех, кто оказывается песчинкой «под ногами» обстоятельств или мечом в их же руках. Дыхание вечности позволяет человеку стать выше всяких обстоятельств, всегда оставаться равным самому себе. Впрочем, до известного предела. Даже Христос воскликнул, страдая на кресте: «...зачем Ты Меня оставил?» Обычных же людей охватывает отчаяние по поводам куда менее значительным. Вот хотя бы как мою корреспондентку, чей роман никак не удавалось опубликовать.

В ответном письме я предложил сравнить её и мою жизнь. Вспомнил время и место, когда мне было столько же лет, сколько ей сейчас. Я тогда только что освободился по амнистии из лагеря, учительствовал в сельской школе. Двенадцать лет моё имя запрещалось упоминать в печати, первые опубликованные мною сочинения подоспели к... 70-летию автора. И вскоре людям очень понадобился как раз «опыт неудач», которым оказались богаты многие из моего поколения. И опыт нахождения внутренней опоры в жизни без внешнего успеха, без почвы под ногами, без внешней помощи Бога. Мне не удалось убедить свою корреспондентку, но сама жизнь её подхватила.

Где-то в глубине души каждого есть потайная дверь, что ведёт к сердцевине собственного бытия. Открыть дверь – значит ускользнуть от лап судьбы. Но открыть бывает трудно: едва появится маленький просвет, как дверь снова захлопывается, вход оказывается завален всяческим хламом. В суете, каждодневных заботах дверь не поддаётся. Но привычку открывать её можно развить. В этом смысле помогают молитвы, медитации.

Способы есть разные – созерцание красоты природы, когда что-то начинает шевелиться в груди, созерцание икон. Любовь, наконец... И такое не есть удел одних только людей с особым художественным даром.

Владение художественным даром – не спасение. Зато написавший за всю жизнь не более нескольких десятков страничек схимонах Силуан освободился от чувства пустоты. Он знал период (по его словам) богооставленности, но сумел найти силы через него пробиться.

Искусство не всегда учит добру. Марина Цветаева говорила об искусстве «при свете совести». Она ставит вопрос: кто виноват, что многие читатели «Страданий молодого Вертера» покончили с собой? Но воспринимающие искусство ответственны так же, как и художник. Важно, КАК люди воспринимают искусство.

Вовсе не обязательно художнику обладать мудростью пророка или святого. Пророки, кстати, не всегда понимали своего Бога, проповедуя его учение в меру собственного понимания. Мухаммед Мекки и Мухаммед Медины – в сущности, разные люди. Вдохновение чистым духом любви мекканского периода сменилось зависимостью от политической целесообразности.

– И всё же не всякая «тварь» способна прикоснуться к целостному и вечному, найти в глубине себя средство от отчаяния. Уже затрагивалась проблема самоубийства, отдали дань ей русские писатели, которых вы упоминали. Как выглядит проблема с позиций религиозной этики?

– При самых тяжёлых ударах судьбы человек может бороться с этим искушением. Хотя, по правде, самоубийство, по моему мнению, нельзя считать тяжким грехом во всех случаях. Возьмём сочинения Достоевского, писателя-христианина и, несомненно, хорошо знавшего догматы православия.

Разве так страшно виновата Кроткая, выбрасывающаяся из окна с иконкой в руках? Или девочка, которую растлил Ставрогин? Если слабое существо, поддавшись отчаянию, не в состоянии его вынести, неужели Бог так суров, что не примет слабого?

С другой стороны, самоубийства Смердякова, Свидригайлова, Ставрогина? Души этих людей исчерпали полностью возможность воскресения. Как остроумно заметил один малоизвестный философ: дьявол иногда уничтожает свои собственные кадры.

В случаях Смердякова, Свидригайлова, Ставрогина самоубийство – торжество демонизма. У Кроткой – иное. Жертвует собой, чтобы развязать сложный клубок, гибельный для нескольких человек, Федя Протасов.

Реальность бывает много страшнее любых прописей. Есть и религии, которые прямо предписывают такой выход. Замаривают себя голодом, чтобы не погубить какую-нибудь мушку, джайские аскеты. Или аскеты манихейские. Выход это ложный, но к нему прибегали люди, никому не причинившие зла. Невозможно оценить все подобные случаи однозначно. Слишком сложна жизнь. Повторю: от отчаяния может спасти только воссоединение с той глубиной бытия, что заключена в каждом из нас. Иногда для этого требуются десятки лет, иногда – вся жизнь.

Мне 75 лет, но сознание близкого конца нисколько не отнимает у меня радости бытия. Война, потом лагерь научили принимать жизнь такой, какова она есть. И стараться давать счастье, а не требовать его.

А нечеловеческая сила
россыпи изверившихся слов
наши страсти жалкие вместила,
торопя крушение миров.
Б. Романов

– Вы заметили в одной из своих статей, что мы живём в апокалиптическое время. В мрачноватых прогнозах сегодня нехватки нет, но предвидение, кажется, перестало быть литературной традицией: пророчеств вроде тех, что связаны с именами Хлебникова, Блока, Волошина, Маяковского и других, нет. Как вы относитесь к предвидению?

– Можно допустить, что, живя в мире, у которого есть прошлое, настоящее и будущее, мы иногда как бы соприкасаемся с их пересечением. Точнее, единством. Поэтам дано чувствовать время. Иногда этот дар слишком тяжёл, как дар Кассандры. И, может быть, хорошо, что даётся он отрывочно, являет будущее не слишком ясно, чтобы всегда была как бы возможность «отступления».

Предвидение – не только из сферы подсознательного, оно проходит через наш ум. И, если увиденное находится за рамками нашего опыта, оно предстаёт в причудливых формах. Железных летающих стрекоз увидел некогда, заглянув в будущее, Нострадамус, но не мог описать аэроплана.

– Чем объяснить столь большую власть бесовского в России? Шигалёв «со товарищи» казались литературными персонажами. У Борхеса есть мысль, что развитие истории – это повторение лишь нескольких метафор. Случившееся с Россией не есть ли метафора самоубийства?

– То, что произошло в России, вызвано, как ни странно, продолжением добрых чувств за гранью разумного. Стремления к справедливости. Боли за народ. Есть старая истина: пороки – всего лишь продолжение добродетелей. Случился невероятный прыжок в утопию, хотя сама идея утопии носилась над человечеством более двух тысяч лет, начиная с Платона.

Утопия не раз овладевала умами в Китае, но там ничего из этого не получалось. Как и в Иране, и в Западной Европе. Получилось в России, ведь система есть и в безумии. Прыгнуть в утопию России было легче всего: обрыв исторической традиции, не слишком благополучная жизнь массы народа. Европеец ведь гораздо прочнее «укреплён» в настоящем. А что было терять многим в России?

Прыгнуть, рвануть что есть силы – это как бы в нашем характере. В русском прыжке в утопию очень сильно это «во имя». Идеализм, надежды на быстрое счастье, счастье поровну, счастье для всего человечества. Дьявол – всегда логик.

Вылезти из тупика, в который мы сами себя загнали, тоже немыслимо без какого-то «во имя». Нам не обойтись без цели идеальной, на чистом прагматизме и расчётливости наше будущее не построить. Один урок мы дали. Сейчас требуется дать другой.

– Личность всегда ждёт соотнесённости с чем-то, кем-то. Мифы старые разрушены, новые не успели родиться, то и дело слышишь: никому не верю!.. Как помочь человеку?

– Смысл жизни нельзя найти за другого. Можно показать, как ты его нашёл. При общем хаосе и неудачах, ломке представлений, пиршестве зла, общей растерянности особенно важно сохранить верность себе. Самому определять своё бытие, а не покоряться идее: бытие определяет сознание. Стенать и барахтаться в потоке неудач придётся до тех пор, пока достаточно большая группа людей в нашем обществе не научится опираться на самих себя.

Дело не только в дурных распоряжениях правительства, ошибках и преступлениях администрации. Перекорёжено всё, начиная с поведения отдельного работника. Это не значит, что не имеет смысла бороться со злом во внешней жизни. Однако сегодня важнее победа над злом в собственной душе. Здесь маленький сдвиг важнее громких внешних побед.

И когда начнётся время снова,
над Землёй, оплаканной навзрыд,
нами не расслышанное Слово
в новый час творенья прогремит.
Б. Романов

– Есть ли у вас целостная философская концепция? Почему русские философы довольствовались фрагментами учений, более-менее талантливыми?

– Нет у меня никакой системы. Я не думаю, что истина требует системы. Буду делать то, что считаю осмысленным и разумным. Постараюсь не терять способности видеть и признавать то, что видеть и признавать порою неприятно, тем более – доводить до конца неприятные выводы. Как это умел делать Георгий Федотов.

Что касается русской философии, то ведь она вся относится к сравнительно узкому историческому периоду, ко времени «концов и начал». В XX веке великие системы создавать было невозможно. Фома Аквинский или Гегель являлись отнюдь не в переломные моменты истории. Они пришли на вершины известной эпохи – Средних веков, Нового времени. Когда идёт ломка – пишут, как Монтень.

Весь наш век – век таких же эссеистических философий. Самое значительное – это опыт личного исследования истины, безо всякой системы, опирающийся только на внутреннее чутьё, без веры в аксиомы и догмы. У философов могут быть личные принципы (как были они у Федотова), может никаких принципов и не быть (как у Василия Розанова), но это их личные принципы или беспринципность.

В своё время, когда отечественных мыслителей отправили на пароходе в Европу, там, почитав их «фрагменты», решили, что это – экзистенциализм. Шестов не имел понятия, разрушая философскую антологию, что окажется родоначальником «деконструктивизма». Русские философы всегда жили весьма интенсивно, но – в русле отрывочной мысли, свойственной XX веку. Не думаю, что здесь чисто русская особенность. Если говорить о созданиях крупных, русская культура имеет их в области литературы – романы. Но опять-таки сейчас не время романов, которые могли создать Толстой и Достоевский. Время – эссе, «опытов», попыток, фрагментов, записок. Когда кусочек истины отвоёвываешь, опираясь только на себя.

• Журнал «Социум»
• 1995 год
• №8(51)