Шпион 2000 года
Меня часто спрашивают о «зле», которое я показал в своей книге «Ночной администратор». Да, конечно же, это книга о зле. Мой герой преследует его с неуёмной яростью, преследует, пока сам не погибает. Но в чём именно видит он зло? В равнодушии.
В равнодушии богатого эгоиста, живущего в мире, который скатывается в ад. На его долю выпали лишь остатки потребительской психологии восьмидесятых годов. Нет больше необходимости бороться с коммунизмом, всё выродилось в банальные преступления и упадок в многонациональном загнивающем обществе. В восьмидесятые годы, как вы помните, худшие злоупотребления ещё оправдывались необходимостью антибольшевистского крестового похода.
Наша мораль соответствовала уровню нашего благосостояния. Так говорила госпожа Тэтчер, так повторял за ней Дональд Трамп. Никто не говорил нам, что речь идёт о нашей собственной брежневской эпохе, эпохе Великого Застоя, когда, вспомним слова Гарольда Макмиллана, «мы распродавали своё столовое серебро и жили на слишком высокие проценты...»
Окончание холодной войны совпало с концом эпохи изобилия, и вместо морали осталось лишь пустое место. Таков «пейзаж» моего романа, в названии которого слово «ночной» символизирует мрак, окутывающий Запад. Но не позволяйте мне ограничиваться символами. Я писатель и рассказываю истории.
.jpg)
Автор фото: В. Синицын
Джон Ланкастер в одиночку,
Преимущественно ночью,
Щёлкал носом – в нём был спрятан
Инфракрасный объектив. А потом...
В. Высоцкий
Меня спрашивают: почему один из моих персонажей с горечью замечает, что «зло утомительно»? Отвечаю: потому что зло предсказуемо. Политические деятели – худшие рецидивисты в мире. Их глупость преследует нас. Как говорили американские солдаты во Вьетнаме: «День новый, дерьмо старое».
К глупости политиков нужно добавить сегодня коррупцию, массированную и систематическую. Она встала на пути развития Италии и Японии и грозит всем нам. Скандал с американскими сберегательными кассами может обойтись Соединённым Штатам дороже, чем война во Вьетнаме. Репутация международных банков упала до нулевой отметки. И это всего лишь симптом, а не сама болезнь.
Никогда ещё государственные институты не были в такой недосягаемости для общественного мнения, а оно ещё никогда не относилось к ним с таким недоверием. И для этого у него есть все основания. Хуже того, искусство обманывать, усовершенствованное во времена холодной войны, заставляет нас с подозрительностью относиться к любой версии, к любому толкованию фактов. Средства коммуникации во всеобщем представлении тоже часть этой проблемы. Не удивительно, что люди, пытаясь в чём-то разобраться, начинают верить во всякие выдумки...
Теоретически в наши двери стучится великая эпоха. Вместо того чтобы выискивать традиционных врагов, мы могли бы сосредоточить свои усилия на борьбе с врагами, угрожающими нам повседневно: с экологической катастрофой, наркотиками, голодом и этническими войнами. Мы могли бы попытаться избавиться от зла, порождающего эти опасности. Мы трепещем при мысли о мировом хаосе, хотя в действительности мир ещё никогда не жил так спокойно, как в последние полвека.
К своему удивлению, мы обнаруживаем, что можем изменять порядок вещей. И нет причин не делать этого! У нас на то есть средства. Если нами правильно руководить, мы можем даже загораться энтузиазмом. Но где он, этот западный или восточный лидер, способный помочь нам определить свои чаяния, как это сделал в восьмидесятых Горбачёв (но не Рейган и не Тэтчер)?
Вот почему мой бедный персонаж утверждает, что зло утомительно. Итак, вместо новой эры мы переживаем продолжение старой. Пассивность. Инерцию...
Меня спрашивают, не повлияла ли моя работа в британских секретных службах (имевшая место тридцать лет тому назад, длившаяся недолго, и притом на невысоком посту) на мою писательскую манеру? Да, повлияла. И глубоко. Роковым образом. Она свалилась на меня, когда я был особо впечатлительным, и закалила меня в положительном смысле. Она дала мне перспективу, мой собственный бестиарий, этику – почти всё, чем мечтает обладать писатель.
С тех пор мне оставалось только по возможности пользоваться своей удачей – в соответствии с моими самыми разнообразными требованиями. Говорят, что я автор жанровых произведений. Естественно. Ведь шпионаж был жанром моего времени. Я жил в обстановке шпионажа, верил в него, был его частью. Потом я от него бежал. Хотя всё равно часть меня всегда жила как бы вне его. Я был не шпионом, принявшимся писать книги, а писателем, ставшим шпионом.
Прослужи я десять лет на флоте или врачом в больнице, я мог бы писать книги о море или о болезнях. Но судьба подарила мне отличную линзу, и с тех пор у моего «фотоаппарата» не было лучшего объектива. Тем же инструментом пользовались и Конрад, и Моэм, и Грин. Все трое, хоть и разными путями, пришли к выводу, что здесь кроется прекрасный потенциал для художественного творчества.
Говорят, что с окончанием холодной войны пришёл конец и мне как писателю. В действительности же я был счастлив, что холодная война окончилась и что в перспективе – наступление новой эры. В своих романах я только и делал, что заканчивал холодную войну – этому посвящены и «Все люди Смайли», и «Супершпион», и «Русский дом», и «Секретный пилигрим»...
Spy story – жанр, родившийся задолго до возникновения холодной войны. Шпионаж – вторая древнейшая профессия в мире. Это такой же гибкий и универсальный жанр, как жанр любовного романа. Его границы определяются не его сутью, а возможностями пишущего. Английские писатели особенно к нему предрасположены, потому что шпионаж прекрасно вписывается в нашу социально-историческую структуру. Когда мы были Империей, то, пуская в ход хитрость, подкупая и разделяя губернаторов и иностранных офицеров, умели сохранять свои торговые пути, вели, как говорил Киплинг, «большую игру».
Наше классовое общество было естественной почвой для вербовки, так же как для подавления сексуальности. Англичане жили в очень сложном социальном мире. Лицемерие было необходимым нашим атрибутом. Не удивительно, что молодёжь Оксфорда и Кембриджа, с её страстным желанием вырваться из парализующих буржуазных норм поведения, в коммунизме тридцатых годов увидела свой «цветок надежды».
Говорят, что немцы испытывают к нам, англичанам, застарелое чувство зависти, но вы и представить себе не можете, как ужасно для таких творческих темпераментов, как Берджес и Макльюэн, таскать на себе бремя британской психологии.
Как писатель, проведший здесь большую часть своей жизни, я понимаю это очень хорошо. Англичане обладают особой способностью ненавидеть творческую деятельность, которая так быстро выдаёт их сущность. Когда кто-нибудь спрашивает меня, почему я не уезжаю из Англии, я вспоминаю, как Симон Везенталь (1) объяснил мне, почему он не уезжает из Вены: «Если ты исследуешь какую-нибудь болезнь, то должен жить в среде, породившей её».
Или вот ещё вопрос: не управляет ли кто-то тайно нами, британцами? В нашем обществе больше тайных винтиков, чем в швейцарских часах, и меньше чувства гражданской ответственности, чем у какого-нибудь торговца подержанными автомобилями. Дискредитировавшие себя министры не подают в отставку, следующие один за другим скандалы тонут в бесконечных «государственных» расследованиях, которые завершаются лишь после того, как уставшие от ожидания граждане впадают в глубокую спячку.
Меня просят привести пример, свидетельствующий об упадке, царящем в нашей стране. Можете выбрать между скандалом с Полли Пек или позорными сведениями о наших поставках (до самого последнего момента) оружия Саддаму Хусейну. Можно привести и другие примеры. Но подлинные виновники упадка – наши правительства. Помнится, когда я работал в британском посольстве в Бонне – это были последние дни Аденауэра, – мы всё время спрашивали друг друга: что такое должно случиться, чтобы в стране начались хоть какие-то перемены?
И вот сейчас в Англии я задаю себе тот же вопрос. У нас нет лидеров, у нас такое усталое правительство, оно настолько лишено политической силы, так нелюбимо и до такой степени разобщено, что должно бы пасть от первого же чиха, как пало правительство Макмиллана в связи с делом Профьюмо. Но ничего не происходит. Разве что Мейджор обзовёт некоторых своих коллег «ублюдками». И тут мне приходится признать, что Мейджор не всегда бывает не прав.
Меня иногда спрашивают о «благополучных концах» моих романов. Не скажу, что они все так уж благополучны, но вот в «Ночном администраторе» я действительно сделал его таковым и, возможно, ошибся. Конечно, я при этом много думал и не раз его переписывал. В своё оправдание скажу, что уместнее всего будет вспомнить об условностях комедии елизаветинских времён.
Шекспир, ввергнув вас в пучину человеческого безумия и дав примеры слабости и несостоятельности человеческой природы, с великим удовольствием дёргает за ниточки истории и запутывает их вокруг вас, скрепив основательным узлом, так что вы выходите из театра с улыбкой, а придя домой, занимаетесь со своей женой любовью.
Шекспир, в отличие от Марло, не был шпионом, но кое-что понимал в писательском деле.
Напоследок я приберёг торговцев оружием. Если есть что-то несомненное в нашем будущем, так это необходимость освободить мир от ужасного скопления ядерного и обычного оружия. Пришёл конец убеждению, что можно вслепую под покровом ночи продавать оружие, вечно наживаясь на уничтожении людей.
В этом мире ничего не исчезает, тем более оружие. Дайте его какому-нибудь лидеру, и он в мгновение ока создаст себе врага... Как любой вооружённый винтовкой солдат ответствен за войну, так ответствен за неё и каждый торговец, «вооружённый» телефоном. Оправдание типа «если этого не сделаю я, то сделает кто-то другой» здесь неприемлемо. Никто не должен этого делать. В том числе и правительства, самые оголтелые торговцы оружием.
Меня спрашивают, какой вопрос я задал бы себе сам. «О’кэй, Корнуэлл. На протяжении тридцати с лишним лет ты был Джоном Ле Карре, писательство шло тебе на пользу, как и холодная война. Почему бы тебе не оставить это дело и не укрыться в Кейп Феррат?» На этот вопрос отвечу себе сам, что стал сердитым старым человеком, нетерпеливо, как любой молодой, ожидающим, когда мир сдвинется с места и пойдёт вперёд. А мир, такой, какой он сегодня, может взбесить даже ископаемое животное.
Почему мы растранжириваем завоёванную нами мирную жизнь? Почему не был заранее разработан план чрезвычайных мер на случай победы? Где лев, который заставит рычать наши чувства?
Джон Ле Карре
Из газеты «Коррьере делла сера»
Перевод Э. Двин, опубликованный
в «Литературной газете»
***
1 - Симон Везенталь в послевоенные годы занимался розыском и разоблачением нацистских преступников.
---
Вот нынешняя молодёжь, должно быть, и не знает, кто такой был Профьюмо.
А я очень хорошо помню, как упоённо трепали газеты (и наши в том числе) где-то в начале 60-х годов имя этого британского военного министра. А уж слухи какие ходили!.. Рассказывали, будто шёл по лондонской улице прохожий, и вдруг из окна ему на голову свалилась записка.
А в записке просили... пригласить в квартиру номер такой-то ещё девочек! Добродетельный прохожий возмутился и отправился не за девочками, а прямиком в полицию. Полиция не замедлила явиться в указанную квартиру, где и обнаружила сильно пьяную компанию, очаровательную хозяйку – манекенщицу Кристин Киллер, а главное – любовника хозяйки, министра Профьюмо... Скандал, говорят, был жуткий!
В общем, слухи слухами, но министр и в самом деле, как говорится, сгорел на аморалке.
В результате сам вынужден был уйти и всё правительство потянул за собой – ещё бы, такое пятно на репутации!.. Помню большую фотографию в одной из советских центральных газет и подпись под ней: «Хохочущий Профьюмо рядом с пьяной девицей». А ещё помню чувство патриотической гордости, переполнявшее меня тогда: вот у нас такого быть не может!..
И, как всегда, я оказался прав: не уходят у нас в отставку из-за пятна на репутации. Какое бы оно ни было...
Ещё в главе «Времена - народы - мир»:
Масоны в законе. Этот «свободный, свободный» мир
Шпион 2000 года