Русский человек на Украине: с кем он?
При всей непредсказуемости будущего российско-украинских отношений вряд ли можно отрицать, что существенную корректировку в них внесёт ответ именно на этот вопрос. Так считает философ Вадим Скуратовский.
Выпавший из гнезда
Сегодня положение русских (да и представителей любой другой национальности) на Украине трагически провисает между реальной почвой необходимого социального творчества, на которой только и расположен реальный человек, и небом частного идеала. Это небо – используем знакомые слова поэта-утописта – вполне можно оклеивать флагами и лозунгами (теперь – национальными), но жить там, разумеется, никак нельзя.
На Украине человек вроде бы изъят из её колониального прошлого, из той громоздкой колониально-бюрократической структуры и... перенесён в некое парадоксальное пространство, лишь обещающее быть будущим. Находящегося в ситуации исторической паузы человека постоянно сотрясает психологический маятник от надежды к отчаянию и обратно, он подвержен самым болезнетворным идеологическим вирусам.
Тю, га, вы шо, сказылись, чи шо? Рисунок: А. Кулинич
Поражает распространённость современных социологических суеверий в виде «опросов», «анкетирования» и тому подобных, в общем, случайных числовых замеров нашего бесконечно несчастного массового сознания. Разумеется, можно сегодня или завтра опросить с помощью самой изощрённой социологической техники все двенадцать миллионов русских, живущих на Украине, но едва ли результатом этого будет объективная социологическая картина их состояния. Эту технику изобретали стабильные общества для фиксации именно своей стабильности. Но в ситуации, скажем так, интенсивной истории (когда человек и все вокруг него вылетают из своих обжитых гнездовий) мы рискуем получить всего лишь хаотическую стенограмму хаотического же «разорванного состояния» тех двенадцати миллионов. Им бесспорно плохо – так же, как украинцам, евреям, полякам и другим народам, населяющим эту землю.
Всеобщая и беспощадная нищета, уже вполне приближающаяся к её самым худшим образцам поры военного коммунизма, дополняется психологическим стрессом, связанным с крушением империи.
Предполагается, что украинцев это крушение должно радовать, а русских, по крайней мере, огорчать. Но, в сущности, у тех и у других реакция нулевая – украинцы ещё не успели обрадоваться, а русские огорчиться. Похоже, что сам результат массового демократического волеизъявления в пользу украинского самостояния связан с естественным порывом всего многонационального электората в сторону от нищеты. Сегодня украинцы и русские братски спаяны своей нищетой, граждански вполне уравнены в ней. Нет дискриминации национальностей, но есть дискриминация (умаление прав) человека «вообще».
Остановит ли партозавра РУХовая национал-демократия, поставившая вместо «римского права» на крикливое славянское вече партозавра никуда не РУХнувшего, лишь просевшего от «тягот» наворованного? Не в этом ли и украинский вопрос, и вопрос русских на Украине? Рисунок: И. Смирнов
Украинская самостийность в русском контексте
Характерно, как начиная с прошлой, предсмертной для СССР весны, на юге Украины обрусевшая и просто русская пролетарская тамошняя масса резко качнулась в сторону украинского самостояния. Шахтёры, чьё равнодушное, а то и враждебное отношение к крайним формам украинского национального движения известно, внезапно, в один политический сезон, сомкнулись с ним. На крещатинских митингах над шахтёрскими жёлтыми шлемами взвились жёлто-голубые национальные знамёна. Именно тогда произошло поразившее некоторых наблюдателей своего рода обрусение самой идеи украинского государственного самостояния, вдруг заговорившего именно по-русски (во всяком случае, на том языке, на котором разговаривает большинство от Киева до Николаева). Огромный регион в своих суверенных усилиях вдруг зашевелился – заворчал на русском языке. Возникла как бы украинско-русская билингва этой суверенности, загрохотавшая в микрофоны и мегафоны на улицах и площадях традиционно русскоязычных украинских городов Поднепровья и Причерноморья.
Лукавый «лукьяновский» референдум, предлагавший республикам посидеть на двух стульях – суверенном и имперском, похоже, только раскачал могучую украинофильскую волну в русскоязычных украинских стихиях. В промежутке между тем референдумом и августом 91-го среди русских и русскоязычных на Украине сторонники «самостийности», пожалуй, решительно преобладали. Тому свидетельство не столько анкетирование, сколько сам строй, сама повадка тогдашнего нашего человека.
Что это было? Внезапная русская завороженность «самостийностью»? Едва ли. Хотя подчас русский человек, как никто в мире, мог загореться чужой свободой! Триста русских офицеров сражались в рядах поляков во время восстания 1863 года, поднимая тех в атаку командами по-русски. Но это было тогда.
Теперь же был русско-украинский порыв к гражданскому обществу, своего рода дублет февраля 1917-го, но уже в границах одного огромного региона, возмечтавшего наконец о своей естественной политической эмансипации. Украинско-гражданское и просто гражданское внезапно братски смешались. Космополитическо-гуманистический зрачок ласкали дружные леса украинских, польских, балтийских и еврейских знамён на митингах той поры, а слух – «интернационалистские» заклятия тех митингов...
О птицах небесных и экономозавре
И грянул августовский гром...
Административная Украина, весь её истеблишмент сломя голову ринулись в сторону некоего окончательного в своих формах национального проекта, в котором психологии оказалось неизмеримо больше, чем юриспруденции и тем более политэкономии. Это та политическая психология, которая ставит более на знак, чем на его смысл, более на патетику, чем на прагматику, более на эмоцию (да ещё коллективную), чем на здравое разумение вещей. И, конечно, более на массово-национальную, чем на искомую римскими юристами частную волю.
Сейчас существование упомянутых двенадцати миллионов граждан Украины, как и остальных сорока миллионов их сограждан, протекает в виде непрекращающихся символических действий самых разных жанров и масштабов: от «форумов» и «конгрессов» до культурологических ристалищ в средствах массовой информации. По-видимому, украинское руководство сочло своих сограждан, в том числе и русских, теми птицами небесными, которые насыщаются, предаваясь мистическому созерцанию святынь. В данном случае – национального идеала.
Есть что-то удручающее в современной украинской политике: «ножницы» между громкой национальной патетикой и очевидной скромностью украинских же юридическо-экономических проектов постоянно увеличиваются. Радикальной аграрной реформы на Украине (при всём своём промышленном потенциале характерно ощущающей себя крестьянской страной) пока не ожидается. О частной собственности говорят беспрестанно, но где она вживе?
Если говорить в целом об украинском народном хозяйстве, то наиболее интересно выделить его, если угодно, структурную пестроту – сверху немного (совсем немного) жёлто-голубого, а снизу, до самых сталинских корней и основ экономической «народной» пирамиды, всё густо-красно. Национальными заклятиями можно заговаривать митинги и конгрессы, но не тоталитарного экономозавра, который вполне может отомстить национальной демократии простейшим и сегодня вполне доступным для него образом – довременно подохнув, погребя под собой жалкие попытки к его реформированию. Этот экономозавр способен только к зловещим мутациям, но не к перемене своей страшной анатомии и физиологии.
Рисунок: В. Мисюк
Выберут ли русские авторитаризм?
Теперь о возможной судьбе русских на Украине. Как и все другие её граждане, они сегодня слепы и глухи к любому знаку, паролю, лозунгу – пропитание во всех смыслах для них дороже. Но слепота и глухота эти не вечны. Другой вопрос – каким образом будут «прочищены» и раскрыты глаза.
Не в том дело, что русские при перманентно дурном экономическом положении превратятся в так называемую «пятую колонну» Российской Федерации. Дело в том, что в результате такой экономической «дурноты» двенадцать миллионов могут сделать ставку на альтернативные демократии национально-авторитарные силы, которые уже нарождаются в глуби украинской политической жизни. Они презирают какую-либо демократическую риторику и своей родословной восходят к длинной цепи «авторитаризмов» и диктатур Средней Европы 1918 – 1939 годов.
Могут ли русские стать союзниками возможного в будущем украинского авторитаризма? Вполне. Хотя бы потому, что их прошлогодний союз с украинской национальной демократией принёс им лишь разочарования, всю глубину которого ни они, ни украинское руководство ещё не постигли. А когда постигнут, то уже может возникнуть некий интерфронт внутренней ориентации, парадоксально соединяющий свою судьбу с нарождающимся украинским правым движением (а среднеевропейские правые, как известно, прежде всего ставят на власть, а потом уже берут в расчёт её национальность).
Современный украинский национальный проект, при всём удручающем дилетантизме его экономического пакета, всё же ещё демократичен по букве и духу (хотя всё-таки более по букве). Но если появится украинский проект правого толка, то именно он (как это ни парадоксально) привлечёт в союзники русских, которым нужно здесь наконец «обустроиться» и которых украинская национал-демократия ещё так и не «обустроила». Впрочем, она уже вовсю «обустраивает» военных.
Есть столь же простой, сколь и убедительный закон поведения больших человеческих масс, волею исторических судеб очутившихся вне своей этнической прародины: они принимают сторону сильных. Сегодня украинская национал-демократия, столь опрометчиво поставившая на крикливое славянское вече вместо «римского права», рискует потерять силу. Возможен ближайший разрыв с ней русских союзников. Первые сигналы к тому – вполне законные требования с культурно-семиотической подоплёкой (например, об открытии русского университета). Это – сигналы русского раздражения и возбуждения на Украине. Надеемся, что подобное возбуждение не будет использовано Россией, что, в сущности, означило бы всеобщую евразийскую свалку, перед которой югославский распад покажется идиллической картинкой.
«Право народа» – вовсе не право личности
У Третьего Рима, в отличие от Рима классического, никогда не было римского права, то есть благородной юридической мистики суверенной человеческой личности.
И всё же с каждой новой оттепелью в истории страны в разных дозах и формах происходило то, что специалисты называют «рецепцией римского права». Ельцинская Россия худо-бедно, но превращается в юридическое пространство, развивающееся в сторону «частной воли» индивида.
Во вчерашних же провинциях (в странном отличии от метрополии) «римское право» при своём появлении немедленно обретает узконациональный характер. Становящееся гражданское мышление здесь младенчески простодушно. Оно склонно смешивать «право народа», хорошо известное ещё по Ветхому Завету, с правом личности. И менее всего в пользу личности. Украина в этом, увы, не составляет счастливого – с точки зрения юридического пуризма – исключения. Сегодня её политическое бытие настолько сильно разрывается между всеобщим пафосом гражданского общества (чьи средство и цель – юридически суверенный индивид) и таким мощным «парадом суверенитета», что«частная воля» в его неизбежно безличных обрядах выглядит иллюзией. Где уж быть «римскому праву» в горячке эмансипации, в разнообразных национальных экстазах, в которых знак теснит саму сущность!
Здравый смысл заключается в том, что строительство искомого гражданского общества стоит начинать не с символов, но с единственно возможной реальности – отдельной человеческой личности, с восстановления (впрочем, скорее созидания) её мистико-юридических границ, объявления её неотъемлемых прав.
Авторский дайджест
Рисунок: Е. Васильев
Ещё в главе «Семья - нация - страна»:
Кровать – символ пространства частной жизни
Русский человек на Украине: с кем он?