Русские гласные

ГЛАСНАЯ буква, самогласная, произносимая сама по себе, без помощи другой.

В. И. Даль

ГЛАСНЫЙ, выборный член городской думы или земского собрания, заседающий с правом голоса.

Из словарей

Если ты серьёзно вызовешь силу воли, если ты имеешь то, что называется характер – perseverance (упорство – франц.), ты начнёшь новую жизнь. Учёным или артистом, политическим человеком или чем хочешь – но человеком, твёрдо идущим, на твёрдых нравственных основах – гласным, а не согласным.

А. И. Герцен – сыну Александру

В течение веков успехи в развитии российской государственности измерялись обширностью присоединённых земель, числом закрепощённых сословий, перечнем отобранных вольностей и количеством принятых на службу чиновников. Лишь в 60-е годы XIX в. возникает иной критерий.

В ходе реформ из аморфной общественности выкристаллизовывается неподатливая гражданственность. И отныне её успехи становятся мерой развития российской государственности.

Наряду с идеями межсословного компромисса, судебной защиты личности, выборного представительства, либеральная реформация санкционировала введение в русскую жизнь новых социальных ролей. Согласно законодательству о реформах помещики должны были выдвигать из своей среды не только дворянских предводителей, но и мировых посредников. На смену подневольным судебным чиновникам пришло свободное сословие присяжных поверенных. Россия управлялась отныне не одними тайными советниками, но и гласными уездных и губернских земств и городских дум.

Узкие подмостки, на которых теснились люди 40-х годов, подверглись таким образом существенной реконструкции. Стараниями деятелей реформ для русского общества была сколочена более широкая и удобная сцена. Воплощая творческий замысел режиссёров-законодателей и преодолевая его первоначальные рамки, старые актёры и новые исполнители создают характерные образы пореформенной российской гражданственности.

Маски действующих лиц в этом спектакле обозначают разные ипостаси русского либерализма. В отдалении от всех высится одинокая фигура Б. Н. Чичерина, либерала старой закалки, вынужденного в пореформенные годы играть роль консерватора как по отношению к тем, кто, по его мнению, слишком забегал вперёд, так и к тем, кто тянул Россию назад.

В течение веков развитие российской государственности измерялось обширностью присоединённых земель, числом закрепощённых сословий, перечнем отобранных вольностей.

Автор рисунка: Е. Лансере

Охранительный либерализм – неотъемлемый компонент либеральной палитры новой эпохи, очевидный симптом свершившихся в русском обществе перемен и веское свидетельство наличия в России либеральной традиции, пустившей корни в новых учреждениях 60-х годов. Защита этих нововведений станет на целые десятилетия своего рода программой-минимум всего русского либерализма. Но апология законодательного творчества 60-х годов отнюдь не всегда будет переходить в его апологетику.

Отдавая дань правительственному реформаторству, новая российская гражданственность сделает ставку и на собственные силы. Воплощение на русской сцене англо-саксонской заповеди help yourself станет своеобразным амплуа пореформенного либерализма, а среди наиболее одарённых исполнителей этой роли история признает трудолюбивого и деятельного М. М. Стасюлевича.

Выразительной метафорой судьбы либералов нового поколения, обязанного своим политическим воспитанием преобразованиям Александра II, но оказавшегося заложником непоследовательности реформ и жертвой их насильственного обрыва, была гражданская драма В. Л. Гольцева, чья жизнь общественного деятеля почти целиком уложилась в рамки безвременья 80–90-х годов. Ход дальнейших событий ещё более расширит смысл этой метафоры, ибо, по сути, весь старый российский либерализм останется в истории лишь безвременником свободы, так и не дождавшимся часа своего полного воплощения.

«Охранитель» наследия реформ 60-х годов. Деятель и мученик своего времени – таков обобщённый портрет русского либерала пореформенных лет.

Некогда служившее синонимом гражданской чести и личного достоинства слово «гласный» лучше всего определяет нравственный и общественный смысл либерального подвижничества той поры. Удостоенные гражданской чести быть избранными в новые земские и городские учреждения, наши герои благодаря своему личному достоинству и разносторонним талантам были избраны судьбой на роль русских гласных. Но способности этих людей остались невостребованными вполне.

Им пришлось представительствовать русское общество без народного представительства, возложить на себя депутатское бремя, не имея на то депутатских прав, служить Закону при отсутствии законоправленья. Их политическим идеалом был парламентаризм. Их гражданским уделом стало ничем не обеспеченное парламентёрство.

КОНСЕРВАТОР ОТ ЛИБЕРАЛИЗМА

По своему характеру, по своим убеждениям я не человек оппозиции. Я держусь охранительных начал... в том смысле, какой может придавать ему разумный человек, любящий свободу, но понимающий необходимость чего-нибудь прочного в жизни. Поэтому я всегда готов буду идти рука об руку с властью. Но идти рука об руку с властью не значит поступаться своими нравами, а ещё менее отрекаться от независимости своих суждений... Я уверен, что в интересах самой власти встречать перед собою не страдательные только орудия, а живые независимые силы, которые одни могут дать ей надлежащую поддержку, ибо тот, кто способен стоять за себя, может быть опорою для других.

Б. Н. Чичерин

Апология реформ

В 60-е годы XIX в. жизнь русского общества начинает приобретать до тех пор непривычное политическое измерение. Новый реформаторский порыв, совершённый Россией, не только возвращал ей утерянный было при Николае I образ просвещённой европейской монархии, но и приближал страну к уровню политической проблематики, характерной и для большинства стран континентальной Европы.

Политика входила в русскую повседневность смелыми речами ораторов в дворянских собраниях и новоизбранных земствах. Но громко поставленный ими конституционный вопрос имел порою оттенок архаичной дворянской фронды.

В общем хоре политической оппозиции был слышен голос недовольных крепостников. Ссылаясь и на это немаловажное обстоятельство, верховная власть отклоняла в конечном счёте все попытки введения выборного представительства. Но, отказывая дворянству, равно как и другим сословиям, в предоставлении политических прав, правительство освобождало их и от политической ответственности, отодвигая в неопределённое будущее наступление гражданского совершеннолетия всего русского общества.

«Кто вы – политический деятель, направляющий общество по разумному пути, или артист, наблюдающий случайную игру событий», – так перед современниками ставил вопрос Чичерин.

Автор рисунка: Г. Епифанов

Жизнь ставила перед русскими либеральными мыслителями дилемму, своеобразное решение которой предложил Борис Николаевич Чичерин.

Рисуя отдалённый идеал конституционной монархии, он находил в преобразованиях Александра II политический оптимум для России на достаточно долгий срок. «Русскому человеку, – полагал Борис Николаевич, – невозможно становиться на точку зрения западных либералов, которые дают свободе абсолютное значение и выставляют её непременным условием всякого гражданского развития».

«Признать это значило бы, – по мнению Чичерина, – отречься от всего своего прошедшего, отвергнуть очевидный и всеобъемлющий факт нашей истории, который доказывает яснее дня, что самодержавие может вести народ громадными шагами по пути гражданственности и просвещения.

В то же время и дворянство, сдержанное высшей властью как верховным арбитром между сословиями, могло бы сделаться одним из самых полезных политических элементов в России, став вместе и опорою престола и защитником свободы, ибо только оно обладает хоть каким-нибудь сознанием своих прав и образованием».

В отстаивании незыблемости возведённого в 60-е годы фундамента отечественной гражданственности заключалось существо политических воззрений Чичерина первых пореформенных лет.

Фигура Чичерина не была, однако, типичной для русского либерализма. В многоцветье либеральных тонов и красок чичеринский склад ума отличался глубоким уважением к существующей власти и каким-то особенным высокомерием по отношению к обществу, с присущими ему оппозиционными настроениями.

В то же время себя самого Борис Николаевич считал представителем спокойного, серьёзного и разумного либерализма, чуждого как духу упорной рутины, так и поиску уличной популярности.

Против Герцена

Резко очерченные взгляды и строгие суждения Бориса Николаевича стали известны русской читающей публике ещё в предреформенные годы благодаря его выступлениям в подцензурной либеральной печати и особенно после открытой полемики с Герценом на страницах заграничного «Колокола» осенью 1858 г.

Публичному выступлению Чичерина против основателя вольной русской типографии предшествовала их личная встреча в Лондоне.

Русский подданный, которому предстояло заложить основы политической науки в России, приехал к соотечественнику в изгнании, давно отвергшему политику и как способ организации социальной жизни, и как новую гражданскую форму религии – религии рабства. Одинаково хорошо владея языками Европы, они не могли найти общего языка.

«Зачем вы хотите быть профессором и ищете кафедру?» – с нескрываемой иронией обращался к молодому и весьма многознающему гостю хозяин лондонского дома и затем, переводя разговор в практическую плоскость, советовал: «Вы должны быть министром и искать портфель». А собеседник Герцена лишь удивлялся неполитичности его ума, равнодушного ко всем нюансам того, что как раз и составляло излюбленный предмет забот и размышлений Бориса Николаевича Чичерина.

Не скрывая любви к свободе и свободным учреждениям, он полагал, что свобода лица может существовать лишь в государстве и в рамках закона. Свобода не любит крайностей. Она – преимущество умеренных правлений, где граждане более или менее обеспечены против злоупотреблений власти. Во всяком образе правления необходимы сдержки, как скоро они исчезают, так правление превращается в деспотию.

«Сен-Жюст бюрократизма», как прозвал Чичерина Герцен, постоянно оказывался в неладах с реальным миром чиновной иерархии. Столицу приходилось и покидать...

Автор рисунка: Е. Лансере

Свои мысли по этому вопросу русский ученик Аристотеля и Монтескье старался доводить до сведения высших государственных чинов. Накануне поездки в Англию он беседовал с либеральным сановником А. В. Головниным. Речь шла о планах преобразований. В ответ на вызванное чрезмерным оптимизмом ближайшего сподвижника Великого князя Константина Николаевича замечание Чичерина о недостатке подготовленных людей Головин с присущей российской бюрократии уверенностью в своих силах тотчас заявил, что правительство само может легко ликвидировать этот пробел. Для примера он сослался на отправку за границу по приказу Великого князя ста молодых чиновников.

Но Чичерин имел в виду не просто «порядочных исполнителей», а нечто совсем иное. «Нужны люди, – растолковывал он свою мысль Головнину, способные не только быть орудиями, но и служить задержкою, если правительство пойдёт по ложному пути».

И на эту задачу ответ был получен незамедлительно. Для приумножения самостоятельных людей в России Головнин предложил всякий раз, как проявляется дух независимости, давать награды. Оказавшись на берегах Темзы, Чичерин с едким сарказмом рассказал Герцену о забавном сочетании у тогдашних российских бюрократов либеральных намерений с начальственными повадками. Дружный смех до упаду растопил лёд взаимного отчуждения страстного анархиста и убеждённого государственника, обнаружив сходство их гордых своей независимостью натур.

К счастью для обоих, они были достаточно свободны и в применениях своих воззрений. «Сент-Жюст бюрократизма», как прозвал Чичерина Герцен, постоянно оказывался в неладах с реальным миром чиновной иерархии, а его «легкомысленный» собеседник, тщетно пытаясь преодолеть в идее всё политическое, оставался на деле раскрепощённым политиком.

Предпочитая мирный исход насилию, дворянскую инициативу акту самовластия, дружную работу правительства в союзе с народом и всеми мыслящими людьми России новой пугачёвщине, Герцен настаивал: должно состояться главное – освобождение крестьян с землёю, а от предрешения вопроса о средствах он в конце концов устранялся, ибо в этом поэтический каприз истории – мешать ему неучтиво.

Пришедшее вместе с годами испытаний и размышлений сознание бессилия разума обуздать «демоническое начало истории» породило в художническом уме автора «с того берега» эту метафору. В ней не было ни капли политического цинизма. Но за философскими наблюдениями и поэтическими образами герценовской публицистики Чичерин увидел допущение «кровавой развязки».

Право народа на восстание, о котором писал ещё Джон Локк, никогда не было для Чичерина правом в собственном смысле слова. «Восстание может быть крайним прибежищем нужды; в революциях выражаются иногда исторические повороты народной жизни, но это всегда насилие, а не право».

Так же, как и его лондонский оппонент, признавая закономерность революций «там, где господствует упорная охранительная система», и вместе с ним усматривая в этом «печальную необходимость», Чичерин возражал Герцену в том, какой должна быть их собственная роль в развёртывавшейся в России социальной драме.

«Кто вы – политический деятель, направляющий общество по разумному пути, или артист, наблюдающий случайную игру событий?» – так ставил вопрос Чичерин, памятуя о том, что «поэтические капризы истории» всегда есть дело рук человеческих, имея в виду не только цель, но и средства. Для него существовал только один путь к свободе – через «возвышение права».

По прошествии нескольких лет участники этого теоретического спора пройдут испытание «мятежом». Правда, не русский мужик, а польский повстанец даст им такой шанс.

Прелюдией «мятежа» стал расстрел русскими войсками мирной демонстрации варшавян 8 апреля 1861 г., спустя менее сорока дней после подписания царского манифеста об освобождении крестьян.

Первые отклики Герцена и Чичерина на эскалацию событий в Польше должны были совпасть и действительно совпали даже в словах, которыми эти двое русских, ещё недавно преисполненные гордостью за своё Отечество, выразили объединившие их чувства стыда, возмущения и разочарования. Но после начала восстания их позиции разошлись.

Нравственный выбор Герцена в пользу борющейся за свободу страны означал политическую смерть его любимого детища: к «Колоколу» перестали прислушиваться в России. А сочувствовавший Польше Чичерин встал на сторону самодержавного правительства, проводящего либеральные реформы и подавляющего бунтовщиков.

В оппозиции беснующимся и пресмыкающимся

Подчас не скрывавший презрения к либеральному общественному мнению, Чичерин был вместе с тем весьма чуток к тем откликам, которые вызывали в обществе его отношения с властью, опасаясь больше всего дать повод для подозрений в угодничестве и верноподданническом пресмыкательстве. Чрезвычайная щепетильность Чичерина в этих вопросах не позволила ему сразу принять весьма почётное и перспективное предложение стать наставником царского первенца.

В первый раз это предложение поступило через баронессу Э. Ф. Раден – фрейлину Великой княгини Елены Павловны – вскоре после окончания весьма резкой публичной полемики Чичерина с Герценом. Борис Николаевич ответил тогда вежливым отказом, не пожелав, чтобы его приглашение ко двору было воспринято общественным мнением как награда за отповедь, данную им лондонскому пропагандисту.

Выдержав необходимую паузу, он всё-таки станет одним из преподавателей наследника с надеждой вырастить из него конституционного монарха. Но, к несчастью, этой либеральной мечте не суждено будет сбыться – цесаревич слишком рано угаснет от неизлечимой болезни.

Начало недолгой (1861–1867 гг.) профессорской карьеры Чичерина совпало с так называемой «студенческой историей», разыгравшейся в столичных университетах осенью 1861 г.

«Где есть беззаконие, там должен быть и протест. Он может быть практически бесполезен, но он всегда нравственно необходим. Это не только право, но и обязанность... от исполнения которой зависит прочное утверждение законного порядка в русском обществе».

Автор рисунка: В. Фаворский

Предложив для поддержания порядка «разбудить немного дремлющую власть», хотя и не одобрив «мелочно-стеснительных» мер правительства в отношении прав студентов, Чичерин лишь упрочил в оппозиционных кругах свою репутацию охранителя. Но и взаимопонимания с властью он не достиг.

Сначала недоразумения возникли вследствие бестактного стремления министерства народного просвещения поддержать его охранительные выступления административными средствами. Вступительная лекция, прочитанная Борисом Николаевичем перед началом курса в Московском университете, настолько понравилась «верхам», что они дали указание цензорам не пропускать в печать полемические выпады против лекции профессора, особо ценимого правительством.

В ответ на такое неуклюжее обхождение Чичерин (справедливо полагая, что профессор вовсе не чиновник, исполняющий приказания начальства и нуждающийся в его защите), обратился к министру с просьбой снять с него «клеймо», оскорбительное для чести независимого учёного.

Через несколько лет после студенческих волнений внутри коллегии московских профессоров вспыхнул конфликт, быстро переросший свои первоначальные рамки. Суть его заключалась в том, что по инициативе министерства просвещения и вопреки установленному порядку был продлён срок пребывания за кафедрой одного из профессоров, близких влиятельному в правительственных кругах издателю «Московских ведомостей» М. Н. Каткову.

А противоположное по смыслу решение учёного совета министерство просто аннулировало, нарушив тем самым университетскую автономию. «Где есть беззаконие, там должен быть и протест. Он может быть практически бесполезен, но он всегда нравственно необходим. Это не только право, но и обязанность каждого члена коллегии, обязанность, от исполнения которой зависит прочное утверждение законного порядка в русском обществе», – так Борис Николаевич объяснит позднее мотивы своего горячего участия в этой схватке с правительством, из которой для него будет только один выход – в отставку.

Покидая университет навсегда, он решает перебраться в деревню. Там, в спокойной, несуетной обстановке провинциального помещичьего быта, он продолжает много и увлечённо размышлять о ходе внутренних и международных событий, создавать политические трактаты, пробовать свои силы в политической публицистике, участвовать в земской деятельности, мечтать о политической роли.

Снова в роли наставника

1878 год начался для России стремительным продвижением её войск к заветной цели русской внешней политики – Константинополю и не менее стремительным вступлением страны в полосу революционного терроризма. Цепь побед, одержанных русской армией за Балканами, и череда покушений, убийств, вооружённых стычек с жандармами, предпринятых революционерами в разных городах страны, почти совпали во времени. На исходе второго пореформенного десятилетия Россия пожинала плоды преобразований, укрепивших боевую мощь государства, но не обеспечивших его внутренней безопасности.

Находясь под впечатлением происходивших событий, Чичерин вновь почувствовал себя призванным к политической миссии. Сознавая необходимость идти вперёд по сравнению с тем, что было достигнуто реформами 60-х годов, Борис Николаевич не нашёл себе достойного места среди реформаторов лорис-меликовского призыва.

Первомартовскую трагедию 1881 года Чичерин воспринял как угрозу гибели всего общественного строя... В своей записке «Задачи нового царствования» он предложил программу охранительной политики, опирающейся на страну.

Автор рисунка: А. Лаптев

Группировка либеральной бюрократии по крайней мере дважды на протяжении 1880 и первых месяцев 1881 г. пыталась привлечь Чичерина к участию в правительственной деятельности. Но его не устроили ни роль проводника идей самой революционной партии на посту попечителя московского учебного округа в либеральную весну 1880 г., ни призвание палача во главе ведомства по делам печати в первые политические заморозки весны 1881 г.

Первомартовскую трагедию Чичерин воспринял как угрозу гибели всего общественного строя. Перед лицом «торжествующего нигилизма» он выступил в защиту государственного порядка, воплощением которого была самодержавная власть. В два дня Чичерин написал обширную записку с выразительным заглавием: «Задачи нового царствования». Это была программа охранительной политики, опирающейся на страну.

Трудная ситуация политического выбора, в которой оказался новый Император Александр III, позволяла старому воспитателю его рано умершего брата попытаться возобновить свою наставническую деятельность при дворе. Тем более, что рядом с молодым монархом находился старый знакомец Чичерина, друг и наставник царствующего самодержца Константин Петрович Победоносцев.

С этим человеком, возглавившим в марте – апреле 1881 года консервативную правительственную группировку, Бориса Николаевича связывали отношения дружеской доверительности, основанные на общих воспоминаниях об эпохе 60-х годов, когда, воодушевлённые проводимыми реформами, они читали лекции в Московском университете и вели занятия с покойным цесаревичем Николаем Александровичем.

Первые месяцы после гибели Александра II – критический миг российской истории – стали временем некоторого сближения двух старых наставников, которое, однако, скоро сменилось их соперничеством в борьбе за влияние на монарха. Через Победоносцева записка Чичерина попала на глаза и самому Александру III. Но замкнутому в узких синодально-бюрократических рамках Константину Петровичу, как и его венценосному ученику, не была близка и понятна заветная мысль Чичерина о необходимости призвать на борьбу с террором, «исходящим из недр самого общества», его «здоровые элементы». Идея призыва выборных представителей в той или иной форме была после известных колебаний царём отвергнута. Победоносцев взял верх. Либеральные министры ушли в отставку. Оценивая итоги случившейся перемены, Чичерин, далеко не во всём солидарный с опальными министрами, не мог не выразить своих опасений относительно того, что замкнутая бюрократическая сфера, составляющая правительство, всё более и более суживается, и что в конце концов немногие лица, всем руководящие, останутся совершенно изолированными... «Когда же я гляжу в будущее, – проницательно замечал Борис Николаевич, – то мне приходится говорить себе, что концом всей этой правительственной перемены очень может быть война, банкротство и затем конституция, дарованная совершенно неприготовленной к ней стране».

Предоставим действовать одним нигилистам

Последняя попытка Чичерина повлиять на формирование политики нового царствования связана с его избранием в самом конце 1881 г. московским городским головой. Но уже через полгода после вступления Бориса Николаевича в новую должность верховной властью России был сделан роковой шаг, определивший окончательно направление нового царствования. Кресло министра внутренних дел занял граф Дмитрий Алексеевич Толстой, изгнанный два года назад с поста министра народного просвещения.

«Это был, – по словам Чичерина, – вызов, брошенный всему, что думало и чувствовало в России, всему, что питало в себе какие-нибудь благородные помыслы и стремления.

Правительство во всеуслышание заявляло, что оно в обществе не нуждается и отныне будет опираться исключительно на доползшие до вершин отребье бюрократических порядков. Это было вместе с тем проявление полного отсутствия всякого нравственного смысла в тех, кому вверены судьбы Отечества».

В результате столь опасной политики ситуация в стране, на взгляд Чичерина, коренным образом изменилась.

– К чему вы нас привели? – спросил он Победоносцева, посетившего летом 1882 г. Москву.

– Вы восстаёте против земского собора, но вы нас насильно наталкиваете на земский собор.

– Земский собор – это хаос! – воскликнул Победоносцев.

– Знаю, что хаос, – отвечал Борис Николаевич.

– Но из хаоса выходит новый мир, а из гнилого дерева ничего не выйдет, кроме разложения.

– Да кто же вам его даст?

– Возьмём, Константин Петрович, возьмём.

Чичерин даже схватил своего собеседника за плечо.

– И для этого не нужно нам двинуть пальцем, достаточно сидеть открывши рот, и всё будет в него падать само собою... Нигилисты – это зло, ниспосланное Провидением для того, чтобы освободить нас от ещё большего зла – петербургской бюрократии. Однажды они нас уже избавили от графа Толстого; надо надеяться, что они сделают это и во второй раз. Что же касается нас самих, находящихся вне всей этой борьбы, то нам остаётся только, сохраняя спокойствие, ждать событий. Когда власть будет окончательно свалена в грязь, понадобится, чтобы кто-нибудь её поднял.

Сам по себе нигилизм, какие бы фазы роста он ни переживал, конечно, вызывал у Бориса Николаевича непременное отвращение. Но политический ум Чичерина не мог не взять в расчёт эту силу, в особенности когда все его старания направить правительство по разумно-консервативному пути оказались тщетными.

Позиция стороннего наблюдателя, которую собирался занять Чичерин по отношению к схватке террористов с правительством в 80-е годы, заставляет вспомнить его жёсткую полемику с Герценом в конце 1858 г. Почти четверть века назад Чичерин осудил издателя «Колокола» за терпимое отношение к «поэтическим капризам истории». Теперь же он и сам был готов, выражаясь словами Герцена, «принять результат».

Предоставив «действие одним нигилистам», Чичерин всё ещё оставался московским городским головой...

В мае 1883 г. во время коронационных торжеств в Москве он произнёс речь в присутствии городских голов, съехавшихся с разных концов России. Тема была дана: единение всех сил для отпора разрушительным элементам. Трактовка темы в устах Чичерина носила охранительно-либеральный смысл. Власть расценила выступление московского городского головы как требование конституции. Вскоре ему было предложено оставить свой пост.

«Самое худшее, – писал по поводу происшедшего Чичерин, – заключается в том, что это – триумф для всех врагов правительства. Вот вам городской голова, который открыто заявляет о том, что он консерватор и что он готов идти рука об руку с властью; но не проходит и двух лет, как его отправляют в отставку.

Нет более очевидного доказательства того, что эта ситуация просто невыносима для любого мало-мальски независимого человека... Если при этом воображают, что с подобным образом действий удастся произвести на свет что-нибудь иное кроме рассадника Желябовых и Рысаковых, то это лишь странное заблуждение».

Политика пореформенного самодержавия заставила Чичерина существенно пересмотреть свои взгляды. Начав политическую карьеру в качестве воспитателя наследника престола, он на исходе жизни пришёл к выводу, что ограничение самодержавной власти становится насущной потребностью.

Политическая судьба Чичерина по сути не состоялась. Ведь ни одна из многих настойчивых попыток этого родовитого русского дворянина стать первородным российским гражданином не увенчалась долгосрочным успехом. Он видел в таком превращении естественный результат развития права из привилегий. Но всякий раз после конфликта с правительством Чичерин был вынужден покидать сцену политики, удаляясь туда, откуда он вышел вместе со своим убеждением в политическом значении русского поместного дворянства – в своё имение Караул, Кирсановского уезда, Тамбовской губернии. Там, располагая досугом, богатой библиотекой и прекрасной коллекцией картин, Чичерин был волен в полной мере использовать наследственные права и привилегии, дарованные его предкам екатерининской жалованной грамотой.

Но все его усилия вывести из этих сословных преимуществ нечто более широкое и значительное разбивались об лёд непонимания со стороны правительства, упорно не желавшего признавать за собой обязательность соблюдать им же изданные законы и право других отстаивать дух и букву этих законов вопреки произволу власти.

Апологет либерального реформаторства 60-х годов, не пошедший рука об руку с пореформенным самодержавием, философ, своей жизнью не сумевший подтвердить чрезмерно оптимистичной концепции происхождения российской свободы, основанной на синтезе гегельянства с московско–петербургской политической традицией, – таков был Чичерин.

Один из столпов отечественного либерализма, он никогда не нёс того мученического креста, который был возложен на проповедников русского социализма. Все выпавшие на его долю испытания не идут в сравнение с тяжкой долей посаженных в крепость, осуждённых на каторгу, сосланных в Сибирь, повешенных на плацу адептов социального переустройства. Несчастье Чичерина заключалось в ином.

Его политический трактат «О народном представительстве» вышел в свет в Москве вскоре после публикации в Петербурге социально-публицистического романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?» При этом творение, созданное в стенах Петропавловской крепости, оказало необычайное влияние на формирование умонастроения нескольких поколений радикальной интеллигенции.

А книга Чичерина, содержавшая весьма трезвый анализ политической реальности России, хотя и разошлась вполне, но следов её влияния на русское общество сам автор не смог обнаружить. И в далёком Вилюйске Николай Гаврилович Чернышевский оставался властителем дум молодого поколения. В то время как человеку «меры и порядка» Чичерину довелось испытать всю горечь сомнений политического мыслителя, не нашедшего общественного признания и лишённого власти над умами людей.

Политическая судьба Чичерина по сути не состоялась. Ведь ни одна из многих попыток этого родовитого дворянина стать первородным российским гражданином не увенчалась успехом. Подобно многим реформаторам на Руси он был приневолен прервать свою карьеру, уединившись в своём имении.

Автор рисунка: С. Алимов

Политическая драма Чичерина обострялась его несчастливым отцовством. И потому, быть может, он особенно смело и проницательно глядел на склоне лет в страшное будущее России, где уже никакие катастрофы не могли потревожить покой его рано умерших детей.

Сергей Секиринский

• Журнал «Социум»
• 1993 год
• №26-27

Ещё в главе «Гражданин — государство — мир»:

Русские гласные

Смерть государства или О новой угрозе со стороны России