Журнал «Социум» №9. 1991 год

Природа – «больная совесть» литературы

Владыка, не владеющий собой

Мы все понимаем, что давно относимся к природе настолько корыстно, что даже не замечаем тот критический момент, когда какой-либо природный ресурс уже использован до предела, – момент, крайне опасный для жизни. Ещё великий мыслитель Солон предупреждал, что человек может погибнуть, превращая цветущие нивы в пустыни, но за две с половиной тысячи лет, прошедших с тех пор, люди так и не вняли этому предупреждению.

Время же делало своё дело – оно шло и расставляло все наши деяния в совершенно определённом порядке: за и против жизни, иначе говоря, время придавало всему тому, что мы называем актуальностью, истинный смысл через проблему «быть или не быть».

Вот и я, в прошлом инженер-мелиоратор, тоже воспитывался в актуальном духе преобразователя природы, полагая, что наши преобразования сделают землю ещё более прекрасной и полезной людям, людям социалистического общества. Что существует только «быть», а «не быть» – это пустая и никому не нужная выдумка, что именно моего-то разумения и энтузиазма и не хватает природе. Так ли это?

В течение своей долгой жизни я несколько раз бывал в Горном Алтае, и каждый раз (в 1929, 1938, 1961 годах) я видел уже совершенно другой Горный Алтай – обезображенный и всё более и более убогий, всё более и более бесприродный. Когда-то я думал, вглядываясь в природу, в её пейзажи: вот я умру, а эта река, эти горы, эти луга и небеса, эти леса останутся после меня: они ведь не что иное, как воплощение вечности на земле. Не сразу, но я всё-таки убеждался в другом – моя жизнь оказалась продолжительнее, чем тот срок, в который природа ещё способна сохранять свой собственный облик, а значит, и своё подлинное существование.

Теперь в Горном Алтае на одной из красивейших рек мира Катуни строится никому, кроме министерских чиновников, не нужная ГЭС – и Алтай окончательно перестаёт быть самим собой, становясь условной средой обитания человека. А всё потому, что человек, чья жизнь мгновенна, поработил ту вечность, которая есть Природа. Не будучи царём самого себя и без царя в голове, он захотел стать (и стал) царём природы – ситуация, которая и не могла привести его к какому-либо иному результату. Всегда так было: владыка, который не умел владеть самим собой, приводил к разрухе и свои владения.

Эйфория надприродных дел и слов

И тут надо вспомнить, что и литература, если она участница подобной жизни людей, тоже прошла путь отчуждения от природы.

Какие к тому мы находим признаки? Начнём с нашего словаря. В словаре любого языка я различаю слова природные и надприродные. Слова природные ощущаемы физически и обозначают предметы, их качества, их эволюцию, а также и действия, которые мы можем воспринимать непосредственно с помощью тех пяти чувств, которые природой нам даны: зрением, слухом, осязанием, обонянием и вкусом.

Слова «осязаемые» – это «рука», «нога», «воробей», «небо»; слова «красивый», «быстрый», «умный», «шершавый», «громкий», «бессловесный»; слова «писать», «рубить», «смеяться», «плакать». Все они, кроме того, что «зримы», «осязаемы» и слышны, имеют и свою историю, общую с историей народа.

Слова надприродные, ну, скажем, «лазер» или «философия», творят уже наука и техника и делают это помимо нашей сенсорики. Творит слова и бюрократия (точь-в-точь по Оруэллу), творит и сленг – всё это известно.

От «железного потока» до железного потопа?

Судьба тех и других слов различна: количество слов надприродных возрастает в геометрической прогрессии, они легко порождают друг друга, всё больше места занимая в нашем сознании. Однако дело даже не в этом, не в абсолютном количестве тех и других слов, а в том, что вся предметная природа нашей земли нынче уже сочтена и обозначена, нам только казалось, будто она бесконечна, – она конечна.

В то время как предметный мир земли оказался конечным и опознанным, наша деятельность в нём, в том числе и деятельность словотворческая, явила свою безграничность. Бог и литература всё больше и больше становится литературой надприродной. Иначе и не могло быть. Но это ещё не всё. На мой взгляд, процесс отчуждения литературы от природы лишь только начинается с проблем лексикона. За лексиконом следует стиль.

He знаете, что с хозяином противогаза?

Не хочу быть категоричным, но мне представляется, что стиль, будучи производным от образа жизни людей, отражает ещё и отношение их к природе. Посмотрите, какое оно разное у Толстого и Гоголя, у Чехова и Тургенева. Все эти писатели жили как будто в мирах, насыщенных разными красками, разными звуками, разными восходами и закатами солнца. Общее же у наших классиков, пожалуй, только одно: отсутствие опасений за природу, за дальнейшее её существование, за её само собою разумеющуюся вечность и уж во всяком случае за её практически неисчислимую долговечность.

Заповедные загородные зоны. В отличие от зон протекания «питьевых» рек, утиль-зоны не огорожены. Здесь можно не только отдыхать, но и приодеться

Общество вне законов природы

Природа в стиле писателей советского времени совсем другая. Какое вообще дело Серафимовичу в «Железном потоке» до природы? Какое дело Бабелю в «Конармии»? Артёму Весёлому в «России, кровью умытой»? Но были и другие явления – был Платонов, был Булгаков. Именно парадоксальность существования общества вне законов природы породила и парадоксальность стиля Платонова, и фантасмагорию Булгакова.

Мне думается, что самое существенное в платоновской парадоксальности – это отражение невероятного и дикого насилия человека над природой вещей и над природой как таковой, существование как бы вне природы и вопреки ей.

Природа гармонична, это бесспорно. Благодаря своей гармоничности она и существует. Но мы не хотим взять в толк, что гармоничность это ещё и искусство ограничений, искусство отбрасывать всё лишнее, всё, что невпопад, всё, что препятствует или будет препятствовать продолжению жизни на земле.

Не хотим мы и понять, что земной мир ограничен, существа разумные этого мира ограничены. И литература совершенно напрасно всё ещё надеется сделать открытие нового характера – все существующие качества человеческого характера уже открыты, потому что они тоже ограничены.

В самом деле, какие новые качества в человеке открыты литературой и наукой за последние тысячелетия? Да никаких. Добро и зло, честность и коварство, трусость и смелость, слабость и сила, способность любить и ненавидеть – всё это было известно давным-давно, всё было ярко и талантливо выражено древними художниками в образах мифов.

Далее из мифов возникали близкие мифическим персонажам характеры Гоголя, Достоевского, Гёте... Характеры и характерные группы людей создают то общество, в котором они взаимодействуют, познают друг друга, обогащаются духовно, создают элиту. При отсутствии же таких типологических групп общество перестаёт быть обществом, а становится массой, которая очень легко воспринимает общие, увы, нередко примитивные идеи.

Общество и масса – это далеко не одно и то же, хотя бы потому, что у них разный генезис. Общество – это результат эволюции, можно даже сказать, культурной эволюции, и если оно преображается в массу, так только через революцию. Масса же статистична, типологизирована, она исключает гармоничность, да и не нуждается в ней.

В этой «зелёной» зоне доступ к воде свободен. Однако если вы не умеете плавать, не беда. Беда – это когда наоборот. Рисунок: С. Жицкий

Ну а что же всё-таки творит и открывает современный литератор? Теперь он комбинирует в фигуре своего героя качества разных и давно известных характеров. Этот своего рода пасьянс всё ещё искусство, но никогда не открытие.

Теоретически полагая человека величиной качественно безграничной, современная литература на практике обедняет его. Мы «получаем» социально-психологически бедного человека. В «Психологическом словаре» издания 1983 года дано больше десяти определений памяти – иконическая, буферная, сенсорная и прочие, – а для таких слов, как «любовь» и «нежность», места не нашлось вообще. Очевидно, по мнению составителей, эти слова должны быть исключены из нашего лексикона.

Так мир природный, качества, свойственные всему живому, вытесняются понятиями надприродными; так узкая специализированность навязывает себя людям, навязывает себя деталями в противовес целому. Но если разрушается целое, то все детали теряют смысл. Человек, утерявший целостность, данную ему природой, а по иным представлениям Богом, теряет и нравственность, это уже регрессирующий человек, не совсем человек.

Отдохнуть в городской зоне ещё проще. Главное не суетиться, не пылить

Если не запретить трубам смердить, кислорода не хватит и на кислородные подушки. Рисунок: М. Валиахметов

Мы говорим, что в наших потерях повинна власть – её стараниями страна изрыта на всём пространстве котлованами, едва ли не первым из которых был платоновский «Котлован». Эйфории и деятельности мнимой по отношению к природе были подвержены все мы; и хорошие поэты воспевали «дым советских заводов», заволакивающий небо; и прекрасные прозаики прославляли строительство каналов, наносивших природе непоправимый ущерб. Но они только писали, а кто-то ведь планировал и осуществлял «преображение» родных пенатов Лермонтова, Толстого, Бунина, кто-то губернии «преобразил» в «зону» – в нечерноземную зону, в пустыню, расположенную в самом сердце России.

Авторами этого преобразования были и министр Васильев, и агроном Лысенко, и мелиоратор Полад-заде с супругой. И это в стране, где экономистом был когда-то Чаянов, министрами Столыпин и Витте, агрономом Докучаев, мелиораторами Жилинский и Костяков. Одни объявили: не будем ждать милостей от природы, возьмём их своими советскими руками; другие, – скажем, Вернадский или Вавилов, – чувствуя себя людьми природными, а не чиновными, трудились в гармонии с природой. Самостоятельные по своей сути, они были личностями, в то время как те, другие, всего лишь исполнителями чужой воли.

Некоторые преимущества экологического сознания перед научным

Всё, что мы называем нынче общественной психологией, в значительной мере есть не что иное, как психология экологическая. Это та или иная степень приобщённости или отчуждённости от природы. Мы знаем, какое озлобление и анархизм день ото дня ширятся в нашей стране, но вот ещё в чём дело: отношение людей друг к другу – это и отношение людей к природе, к миру в целом в ощущении его цельности.

Если бы наши самые крайне «правые» и самые крайне «левые» сосредоточились на проблемах чернобыльской аварии, на устранении последствий разбоя Минводхоза в бассейнах Арала и Нижней Волги, – стали бы в большей степени гражданами, больше стали бы понимать и друг друга.

Примиряющая роль природы не может сравниться ни с чем другим, но и любые разногласия между людьми, любые ошибки и заблуждения обязательно сказываются на природе, на её судьбе. Разве война сама по себе, а затем и политика военного противостояния «социализма» и «капитализма» не стали причиной той экологической обстановки, в которой мы нынче оказались? А разве Гулаг, начиная с Беломорстроя, не был предтечей «великих сталинских строек коммунизма»?

Где ты, Эдем?! Рисунок: М. Басалыга

Экология из года в год всё в большей степени становится наукой универсальной. До сих пор стимулом развития человечества было беспредельное развитие его потребностей, но вот с неизбежностью возникла необходимость и ограничительной деятельности (а экология и есть наука о тех всеобщих ограничениях, без которых дальнейшее существование человека невозможно). Впрочем, экология вовсе и не наука в классическом смысле этого слова.

Греховность науки состоит в том, что она изначально презирала Апокалипсис, объявляя его химерой и сумасбродством, в то время как экология проистекает из его признания. Тем более наука не могла признать Антихриста, а экология опять-таки признаёт и его в лице человека с ничем не ограниченной жаждой потребления (и уже этим, кстати, становится ближе к религии). Наука всё меньше и меньше доступна рядовому человеку, поскольку она дробится на неисчислимый ряд специальностей и специализаций.

Экология всё больше и больше проникает в сознание каждого из нас, обретает статус общественного движения. Наука отчуждается от непосредственного общения с главным объектом своего изучения – природой. Именно наука сделала природу «средой обитания», лишая её всех других качеств.

Природа стала «средой обитания» и таких глобальных и трагических явлений, как бездумная, «нахраповая» урбанизация, войны, репрессивные режимы. Все такого рода явления – это враждебное наступление на природу. Урбанизации уже не удаётся скрывать свою антиэкологическую сущность, а отчуждение земледельца от земли есть самый большой шаг на пути отчуждения человека от природы. Этот процесс прошёл и всё ещё происходит, происходит мучительно. Трагедия земледельца коснулась всех стран мира, но оказалась на редкость неинтересна человечеству. Может быть, потому, что по времени совпала с другими событиями, такими как войны и революции, как геополитический передел мира на зоны влияния сверхдержав?

О сознании повествовательском и историческом

Итак, псевдонаучное, урбанистическое, милитаристское сознание делали своё антиприродное дело. Исключение составили литературное сознание, наша литература в серьёзной своей основе.

И тому есть причины. Будучи страной земледельческой, Россия породила и специфическую земледельческую, иначе говоря, народническую литературу. Классики наши – Толстой, Тургенев, а ещё раньше Пушкин, – тоже были близки к земледелию и земледельцу, и это обстоятельство, безусловно, сказалось в их творчестве. Это естественно. Неестественно другое – то, что жизнь земледельца в России и до отмены крепостного права, и после него, и до Октябрьской революции, и тем более после неё – это череда бесконечных страданий. Чего стоит один только период коллективизации и раскулачивания!

Как же «повела» себя наша литература с её народническим прошлым, исполнила ли она свой долг перед лицом этой трагедии? Исполнили его или нет Распутин, Абрамов, Тендряков? Да, исполнили. Конечно, тема не исчерпана, но недаром же произведения этих писателей, на первый (и поверхностный) взгляд столь узких и узконациональных, вызвали такой интерес и резонанс в читающем мире. Потому и вызвали, что читающий мир находил у «деревенских» писателей ответы на вопросы не только о том, что же такое реальный социализм в СССР, что такое коллективизация и раскулачивание, может быть, более чем через какие-либо другие источники он узнавал, как земледелец уходил из этого мира, в каких муках это происходило. А значит, узнавал, что нужно делать, чтобы подобное не случилось впредь.

В 1939 – 1945 военные годы наша страна снова оказалась в эпицентре событий античеловеческих, а стало быть, и антиприродных. И какое же место заняла советская литература в описании этих событий? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно назвать Василя Быкова, Владимира Богомолова, не говоря о многих других.

И наконец, ещё одно явление XX века – античеловеческое и антиэкологическое: репрессии и уничтожение одних людей другими в лагерях смерти – Освенциме, Дахау, Гулаге. Подобных явлений в истории не было, не было угрозы перехода количества в качество, перехода человека природы в человека антиприродного и потому самоуничтожающегося.

И опять-таки, наверное, ближе, чем какая-либо другая страна, мы и здесь оказались на краю бездны, а позже через свою литературу поведали миру обо всём увиденном «там».

Обо всём этом никто не сказал столько и не сказал так, как это сделал Солженицын. Недаром же в книге «Архипелаг ГУЛАГ» он говорит о себе как о человеке и писателе, принадлежащем столько же литературе, сколько и каторге. А отношение к «Архипелагу» современного советского читателя – это своего рода общественно-политически-нравственная анкета, документ, который показывает, кто есть мы нынешние, так называемые советские люди. И не один Солженицын был лагерным летописцем, ими стали и Домбровский, и Шаламов, и Евгения Гинзбург и ещё многие и многие.

И вот вывод: наша литература оказалась на высоте событийности XX века.

Но речь, повторяю, идёт о проблеме отчуждения человека от природы и от собственной природности.

Всё происходящее сегодня в мире – это не что иное, как смена цивилизаций. Заканчивается цивилизация, которая исходила из принципа «человек – царь природы», приходит другая, она понимает, к чему привёл этот принцип, но всё ещё не понимает, каким образом следует перестраиваться.

Время смены цивилизаций не только ответственное, но и опасное. Вот и нынче едва ли не всё то, что мы называем жизнью человека, уже следует называть проблемой выживания. Выживание должно быть проблемой не только материальной, но и духовной, а экология должна обрести эстетический смысл. В новой исторической форме цивилизации культура и культурные ценности, думается мне, приобретут такое значение, которое имеют нынче для нас культуры Древней Греции и Рима. Верю, что русская литература, а вместе с ней и русский язык не потеряются среди этого древнеклассического наследия.

Верю, но и сомневаюсь, потому что люди всё больше и больше теряют интерес к истории. Это особенно заметно в молодом поколении – история «не оправдала» его надежд, не научила жизни. За последние два века, благодаря перенасыщенности событиями, истории, можно сказать, стало гораздо больше, но, может быть, именно по этой причине она и девальвируется. Молодое поколение всё больше и больше убеждается в том, что история мало в чём наставила их отцов и дедов, разве только в прописных истинах, а если так, то откуда же у молодёжи возьмётся прилежание к истории?

Новая цивилизация, наверное, не захочет глобальных экспериментов – социальных, экономических, религиозных (национальные, очевидно, всё ещё не будут исключены). Её цель – экологическое благополучие – должна будет подчинить себе и экономику, и политику, и сферу духовную. Преувеличение? Может быть, но оно не меняет cути проблемы.

* * *

Да, природа когда-то приютила в своём доме человека, но он решил, будто он и есть полновластный хозяин, и создал в доме природы свой собственный, надприродный дом. А теперь ему ничего не остаётся, как приютить природу в этом своём доме, но вовсе не в качестве бедной родственницы, а при условии, что она-то и будет определять режим и порядок жизни нового дома, право пользования всем его имуществом. Среди этого имущества находится и литература – и для неё не будет и не может быть исключения, и чем раньше она найдёт себя, своё место в доме новой цивилизации, тем лучше.

Из журнала «Новый мир»

Журнал «Социум» 1991 год №9(9)

Ещё в главе «Человек - общество - природа»:

Природа – «больная совесть» литературы
Календарь народных примет