Потерянный город. Очерк лихвинского лиха. Во глубине России
Самый маленький в России
Из самого большого города России до самого маленького можно добраться на электричке. Правда, потом два раза надо пересаживаться с автобуса на автобус. Двести восемьдесят километров от Москвы. Тульская область. Суворовский район.
Сперва город назывался Девягорском, при Иване Грозном получил название Лихвин, а в 1944 году был переименован в Чекалин – в честь мальчика-партизана Саши Чекалина, казнённого фашистами в местном парке.
В городе живёт 1237 человек. В ста семьях есть коровы, в семидесяти двух – подписка на «Комсомолку». Исполнительная власть представлена Николаем Романовым. До того как стать главой администрации, он работал учителем физкультуры, директором школы, заведовал клубом. Народ по доброте душевной зовёт его иногда просто «царём» или «Николаем III».
Законодательный орган – городское собрание представителей. Семь человек, собирались уже три раза. Правоохранительные органы представлены капитаном милиции Вячеславом Еськиным, похожим на артиста Невинного, только чуть пошире в плечах.
ГАИ в городе нет. ФСК, кажется, тоже. Военкомата точно нет. Чекалинских ребят отправляет в армию военкомат города Суворова. Сейчас в российской армии служат восемь парней.
В городе живёт 55 участников Великой Отечественной войны, 25 инвалидов войны, 9 солдатских вдов, 66 вдов фронтовиков, умерших после войны, 2 афганца...
Чекалин, очевидно, единственный город России, не обезображенный рекламой. Нет даже объявлений на столбах: «куплю», «продам», «потерялась»... Не на что покупать, нечего продавать, никто не теряется, всё как на ладони.
Когда попадёшь в незнакомый город с последним автобусом, трудно понять, как долго тянутся в темноту эти низкие крыши над сугробами и тополя с кляксами вороньих гнёзд. И есть ли пределы узким тропкам, кривым столбам и запаху сена, раскатанного полозьями по мокрому снегу...
Утром я увидел из окна, что крыши никуда не тянутся. Тянется дымок из одной трубы, а город кончается сразу за церковным куполом. Немного по́ля и дальше – лес. С другой стороны городу и вовсе деваться некуда, внизу, под обрывом да подо льдом течёт Ока, а за ней – бесконечное жнивьё с частой проседью снега.
Раскланиваясь со встречными-поперечными и зевая по сторонам, город обходишь за полчаса. И вот ты опять на площади Ленина, и распахнутая дверь в сберкассу как висела на одной петле, так и висит. Мальчишки прыгают с постамента Ильичу в сугроб. Девушка в киоске «Союзпечати» ждёт, когда привезут из райцентра газету «Светлый путь».
...Старик стоял на коленях перед печкой и, открыв заслонку, пытался поместить в печь кастрюлю. Она долго не помещалась. Наконец старик встал и заметил меня. Крепко пожал руку: «Давно, давно ждал...» – и повёл меня зачем-то к телевизору.
Баба Лена объяснила: «Он у меня ничего не слышит. Он мастера ждёт, с прошлой зимы телевизор не кажет, вот и ждёт. А вы не по телевизору мастер?..»
Самый старый житель самого маленького города России сел на стул и стал ждать, когда я начну чинить телевизор. Василий Гаврилович Синицын родился 1 января 1895 года здесь, в Лихвине, воевал на трёх войнах, работал егерем, до восьмидесяти лет бегал на лыжах.
Стул в избе был один, и мы с бабой Леной стояли. Она смотрела на меня из-под чёрного платка и всё благодарила за что-то, а я видел прокопчённый потолок, четыре луковицы на столе и чувствовал, как тянет холодом от пола.
.jpg)
Купола в России кроют чистым золотом. Чтобы чаще Господь замечал. В. Высоцкий
Дед молчал, баба Лена рассказывала:
– Он не слышит, а я на глаза обижаюся – плохо видят. К врачу не дойти, я и к дверям-то с двумя палками хожу. Редко-редко на улицу выхожу, по несчастному случаю... Нет, мы не похвалимся, плохо живём, тяжело. Так всё ничего, только тяжело. Дрова к весне нужны бы... Да вроде доброе наше начальство. Все хорошие, самим надо быть хорошими. Долго Бог нас держит, маринует. Из-за деда, верно: надо ему кружку воды на печку подать, щи сварить...
Вот придут другие начальники...
До революции в Лихвине стояло двенадцать церквей, собор и монастырь. От монастыря остались, говорят, подвалы. От собора ничего, кроме фотографии в районном музее. Из всех церквей уцелела одна. Её спасло то, что через неё провели водопровод, потом туда же поставили трансформатор, подстанцию сделали. Потом склад устроили, алебастр хранили. За последние шестьдесят лет здесь не было года, чтобы не закрыли что-нибудь или не разрушили.
Прошлый год навсегда останется для чекалинцев годом, когда закрыли сельпо, кулинарию, книжный и культтовары. Культтовары, возможно, сотрутся из памяти, но про сельпо будут вздыхать и через двадцать лет.
А до прошлого года чего только не закрывали! В пятидесятых – тюрьму, в шестидесятых – родильное отделение больницы и кирпичный завод, в семидесятых – ситровый цех и крахмальный завод, потом пришёл черёд молокозавода – он сократился до цеха, потом закрыли детскую библиотеку, цех «прыгалок» – там скакалки делали...
И всякий раз чекалинцы оставались в уверенности, что закрывают их по недоразумению, временно. Придут другие начальники, другие времена – и всё вернётся: замки снимут, на промкомбинате жизнь снова закрутится в три смены, как бывало, и девушки, возвращаясь с ночной смены, запоют под окнами так душевно...
Но что-то сломалось. И чекалинцы всё гадают: где случилась эта поломка? То ли где-то в Москве, то ли в самом Чекалине. Они прислушиваются к своему городу, как будто это не город, а будильник. Придёт новая власть, тряхнёт, и, глядишь, застучат молоточки, закрутятся колёсики. И приходит где-то далеко, в Кремль, новая власть, что-то там перетряхивает, а то и циферблатом – шмяк об землю! Но... тишина в механизме. Пересыпается в Чекалине какая-то давно рассыпавшаяся жизнь, и нет пока того Кулибина, который собрал бы её и сцепил во что-то осмысленное и живое.
В центре города осталось два корпуса детского санатория, его закрыли до лучших времён. Здания на балансе облздрава, городу их не отдают, вот они третий год и ветшают. Рядом живут беженцы из Казахстана. Когда они приехали, им предложили каменные развалины, по соседству с винно-водочным магазином, туда все бомжи и пьяницы по своим делам ходили. Ни света, ни печки, ничего не было, даже рам в окнах. Те же алкаши грабили по ночам санаторий, а утром продавали всё, что утащили, «русскоязычным соотечественникам».
Беженцы кое-как устроились, уже три зимы перезимовали, но работу по специальности многие так и не нашли. Шофёр с двадцатилетним стажем рассказывает:
– Куда ни пойду, везде спрашивают: «Ты пьёшь или нет?» Сперва говорил как есть: не пью, а они не верят. Говорю: выпиваю, так они смеются. Пошёл в лесхоз, починил им станки, а денег у них нет. «Ну, хочешь, лес возьми...» Мы строимся, нам лес-то надо, я и взял. А местная пьянь ходит за мной – то стакан дай, то закуски. Сосед вон в лесхозе работает, а дров нету. Так он свой сарай по балке разбирает и топит – лишь бы зиму прожить...
В Суворове, в райцентре, закрылся агрегатный завод, стоит от безденежья завод крупнопанельного домостроения. Осталась птицефабрика, где на одно место водителя претендуют двенадцать человек, промкомбинат, где выдают зарплату пододеяльниками, лесхоз, где в феврале 1995-го выплатили зарплату за октябрь 1994 года.
Страна стариков
Еле-еле, но жива ещё больница. Под протекающей больничной крышей постоянно живут двадцать беспомощных стариков.
Они одиноки, не могут уже наколоть дров и принести воды с колонки. Дома ветеранов или престарелых в Чекалине нет, поэтому больница для них – последнее спасение. На участке Чекалинской больницы живёт три тысячи человек. Из них почти две тысячи – старше 60 лет. В прошлом году сто двадцать похоронили. А свадеб было всего одиннадцать, девять детей родилось.
Чекалинцы завидуют жителям соседних районов, попавших под «чернобыльский след»: «Им платят гробовые, а нам нет, у вас, говорят, чисто. А чтобы по нашим оврагам полазить – так нет, экономят...»
Самый умный, по общему мнению, человек в городе живёт на улице Революционной. Зовут его Георгий Владимирович Можайский. Много лет он преподавал в местной школе историю, теперь на пенсии. Подрабатывает тем, что решает математические задачи повышенной сложности всем желающим, прежде всего студентам-заочникам. Дома у Можайских четыре кошки, четыре козы и четыре козлёнка. Пока зима, козлята живут в доме, покушаются на обои и занавески, а потому комната отделена от кухоньки натуральным забором. Так, через забор, мы сперва и беседовали.
Можайский рассказал мне про своего прадеда, который служил священником в деревне Ясная Поляна и крестил всех детей Льва Толстого.
Потом мне показали, как перелезть через «забор», и Можайский усадил меня на диван, достал из книжного шкафа портрет Анны Ахматовой: «Она немножко на мою дочь похожа».
Жена Можайского, Татьяна Ивановна, сказала мне потом о муже: «Такие люди в нашем городе – редкость. Я за тридцать лет ничего плохого от него не слышала. Читает, читает, выписывает что-то, а я ссорюсь с ним: «Зачем тебе это, осталось пяток лет жить...» По генам он интеллигентный человек – гвоздя как следует не может забить, зато о чём его ни спроси: какие страны где находятся, каких размеров – он всё скажет. Даже малейшие острова и сколько там населения. Но я всё удивляюсь: на островах и то больше народу, чем в нашем городе...»
В минувшую субботу в Чекалине была свадьба – первая в этом году. Вышла замуж библиотекарь Валя Холдобаева. Мужем ей стал хороший парень Серёжа, приехавший два года назад с переселенцами из Казахстана. Собирается строить дом для большой семьи.
А в райцентр привезли девятнадцатилетнего солдата Алексея Бычичко, погибшего в Чечне. Весь город Суворов шёл за гробом.
Петербург напоминает о святости. Магадан – о жертвах. Сергиев Посад – о смирении. Москва – о гордыне. Тында – о просторах... А есть ещё город Чекалин, назначенный напоминать о малости России, о бабке Лене, о козлятах за печкой, о дочках, уехавших далеко, но похожих на юную Анну Ахматову.
Есть какая-то тайна в том, что самая мощная русская песня «Дубинушка» написана Василием Богдановым, родившемся в самом маленьком городе России в год смерти Пушкина.
«Эх, дубинушка, ухнём!
Эх, зелёная, сама пойдёт!..»
Куда пойдёт?
Дмитрий Шеваров
Из газеты «Комсомольская правда»
Ещё в главе «Семья - дом - отечество»:
Злодейство? Умышленная случайность? Историко-психологический детектив по материалам угличского дела
Потерянный город. Очерк лихвинского лиха. Во глубине России
Клара Голицына: Ощущаю время, но следую своей интуиции