Плохой Родины не бывает

Известный ведущий радио и телевидения Матвей Ганапольский беседует с Владимиром Бенковичем, бывшим штурманом танкера «Туапсе». В разговоре принимает участие Николай Тамразов, сотрудник радиостанции «Эхо Москвы», близкий знакомый В. Бенковича.

1950 год. Володя Бенкович, курсант Николаевского мореходного училища. Вся жизнь впереди. А главное – море!..

М. Г. – Наш разговор возвратит нас к одной из страниц российской теперь, а некогда советской истории, которую люди моего поколения не очень хорошо знают. Мы тогда детьми ещё были. А вот те, кому за 50, думаю, помнят это хорошо. Речь идёт о печальной судьбе советского танкера «Туапсе», захваченного в 1954 году чанкайшистами. А вообще, я бы хотел начать так. В газете «Труд» за 3 ноября 1993 года была статья «Моряки с танкера «Туапсе» – о трагической истории экипажа советского судна, силой вывезенного на Тайвань».

Здесь рассказывается, как всё было, после чего идёт финал, от автора. Позволю себе его процитировать: «Да! О них не забыли. Первые проталины оттепели, – моряков не объявили предателями, преступниками, перебежчиками; о них помнили, заботились. До 1962 года пароходство выплачивало зарплату семьям моряков, велись дипломатические переговоры» и т. д. и т. п. А я вот задам вопрос Владимиру Дмитриевичу:

– Сколько Вы отсидели по возвращении на Родину?

В. Б. – Я отсидел 8 лет.

М. Г. – С чем я Вас и поздравляю! У меня в руках справка: «Дело по обвинению В. Д. Бенковича, арестованного 17.09.1958, пересмотрено. Приговор Военной Коллегии Верховного Суда от 14.05.59 года отменён, и дело прекращено за отсутствием состава преступления». Когда Вас реабилитировали?

В. Б. – В 1990 году.

М. Г. – Почему же Вас посадили по прибытии на Родину, куда Вы так стремились?

В. Б. – Мы вернулись через пять лет после захвата судна, во времена так называемой хрущёвской оттепели. Пробыли на свободе полгода, а потом вдруг совершенно неожиданно нас, четверых моряков-туапсинцев, проделавших долгий и трудный путь возвращения – с Тайваня через Бразилию в СССР, арестовывают и обвиняют в страшных преступлениях: в антисоветской пропаганде, в попытке диверсий, в шпионаже, в измене Родине. В КГБ при Совете МБ могли поверить тому, что мы, прожив за границей пять лет, работая там, всё-таки вернулись домой добровольно.

М. Г. – Но позвольте, ведь, чтобы упечь человека на 15 лет в тюрьму, нужны хоть какие-то вещественные доказательства: факты диверсий, агитаций?

В. Б. – Всё было сфальсифицировано от начала до конца. Несмотря на «оттепель», в КГБ остались люди, при Берии бывшие лейтенантами. У меня был следователь Кулешов, он к тому времени стал майором. Частенько он, потрясая кулаками, говорил: «Если бы несколько лет назад – ты бы у меня по-другому запел!» Метода осталась та же: был материал – мы, надо было что-то вылепить.

М. Г. – Ну, а где же был прокурор, почему же он не потребовал хоть каких-то доказательств?

Вот так, плечом к плечу, они и прошли все испытания – от чанкайшистского плена до советских лагерей. Слева направо: Павел Гвоздик, Леонид Анфилов, Николай Зибров, Владимир Бенкович

В. Б. – Самое печальное в этой истории, что многие «доказательства» мы принесли сами, добровольно: те фотографии и визитные карточки, которые нам давали, те газеты, где о нас писали, – всё, что мы сдали в КГБ по приезде в СССР, – всё было использовано против нас. И если в своих отчётах мы рассказывали, ничего не скрывая, что к нам приезжал лидер Национально-Трудового Союза Паремский и пытался нас уговорить сотрудничать, то на следствии ставился вопрос: «Вы установили преступную связь с врагом советского народа Паремским?»

А в обвинении один из пунктов: «Установили». А раз установили, значит, были намерения совершить диверсию. Более того, нам вменили в вину и наше желание вернуться. Раз мы там неплохо жили, прилично зарабатывали и всё-таки вернулись, то непременно с преступными замыслами. Да и друг для друга мы – то есть я, Правел Гвоздик, Николай Зибров и ныне покойный Леонид Анфилов – были косвенными свидетелями.

Например, задаётся мне вопрос: «Правда ли, что Гвоздик встречался с председателем антикоммунистического блока народов Ярославом Стецко?» – Да, правда. А в деле пишется: «По показаниям Бенковича, Гвоздик установил преступную связь», а потом: «по показаниям Гвоздика, Бенкович установил...» и так далее. В глазах КГБ я вообще был матёрый шпион, потому что говорил по-английски и через меня всегда шли все переговоры – мне приходилось переводить. Поэтому я участвовал во всех контактах с иностранцами, которых в КГБ считали сплошь шпионами или диверсантами.

М. Г. – Но мне не ясна цель этого процесса. Ведь вас судила Военная Коллегия Верховного Суда – по негласному закону дело слушалось при закрытых дверях – результаты не были преданы гласности, не афишировались. Зачем же всё это?

Н. Т. – Результаты процесса и не могли быть афишированы, потому что, как ни парадоксально, вы к тому времени были возведены чуть ли не в ранг всенародных героев. На киностудии им. Довженко был снят двухсерийный фильм, где каждый из вас изображался богатырём, сражавшимся чуть ли не с тысячей чанкайшистов.

А это танкер «Туапсе»...

В. Б. – Позже из разговоров со многими людьми, так или иначе причастными к этим событиям, я вывел две возможные версии случившегося. Во-первых, это был отраслевой суд – для того, чтобы запугать всех моряков загранфлота, чтобы им неповадно было присматриваться к зарубежным «соблазнам». А во-вторых, говорят, главному «творцу» оттепели – Хрущёву после его речи в ООН, где он заявил, что у нас нет и не может быть изменников и перебежчиков, преподнесли газету с материалом о нас, якобы избравших «свободу» и сбежавших из-за «железного занавеса», что, несомненно, привело его в бешенство и предрешило нашу судьбу.

Н. Т. – Да и не только вашу, наверное?

В. Б. – Конечно, ведь пострадали и родственники арестованных. Мой отец был военнослужащим: ему просто предложили уйти в отставку. У других были проблемы и похуже.

М. Г. – Остаётся только поблагодарить бывшего министра морского флота Бакаева, Анатолия Новикова из центра хранения современной документации и Надежду Надеждину из газеты «Труд» за «правдивую» статью и перейти к следующей теме. Скажите, а каковы были мотивы властей Тайваня, затеявших весь этот конфликт?

В. Б. – Дело в том, что моряки, идя в рейс, не знают всей обстановки; может быть, знает капитан, но больше никто. Шли мы из Одессы, на траверзе Манилы нас стали облетать самолёты, впоследствии мы узнали, что это была чанкайшистская авиация; на рассвете к нам подошли военные корабли, и приказано было остановить машины, однако мы, наоборот, дали полный ход, а поскольку «Туапсе» в то время был одним из самых современных судов, то мы вскоре стали отрываться от их старых канонерок. Тогда они открыли по нам самый настоящий артиллерийский огонь, и танкер пришлось остановить.

Чанкайшисты потребовали судовые документы и после ознакомления с ними заявили, что мы арестованы, потому что везём стратегическое сырьё для Красного Китая, а путь наш действительно лежал в Шанхай, и везли мы осветительный керосин – топливо для реактивных самолётов. Так что где-то они были правы, где-то нет, но они высадили десант на танкер, завязалась драка, они не стреляли, но примкнули штыки и согнали нас в Красный уголок. Мы объявили голодовку, держались пять дней.

Среди нас была женщина, Оля Панова, ей было тяжелее всех, и голодовку мы отменили. Танкер привели в порт Гаосюн, команду буквально выволокли силой с судна, разделили на группы по 10-15 человек и распределили по лагерям. Ну, это не в нашем понимании лагеря, а что-то вроде дачи, обнесённой забором и с охраной, хотя бежать некуда: на Тайване с европейским лицом не скроешься.

Затем появились американцы, ведь шла холодная война, и они стали агитировать моряков, чтобы те не возвращались в СССР. Потом одну группу из 29 человек во главе с капитаном при содействии французского посольства вернули в Советский Союз, причём капитану заявили, что остальные не желают возвращаться; а он поверил голословным обвинениям, не потребовал встречи с нами, по-моему, просто струсил и бросил нас.

А оставшимся 20 морякам чанкайшисты сказали, что не пустят на Родину, а отправят в «свободную страну» – Америку. Вот тут мы подняли бунт. Меня обвинили в прокоммунистической пропаганде и бросили в тюрьму. Я был действительно такой идейно убеждённый, более того, в судовой роли-то было написано, что я член комсомольского бюро теплохода. И вот стали переубеждать меня пытками: избивали каждый день по малейшему поводу, пытаясь сломить физически.

Например, говорят: «Колбасы хочешь?» – «Хочу» – «Дайте ему!» И меня «кормят» резиновой дубинкой. На следующий день опять тот же вопрос. Я, естественно, отказываюсь, а мне – «Так ты ещё и не хочешь, когда предлагают!» – и опять дубинкой.

В футбол играют настоящие мужчины... даже за колючей проволокой!

М. Г. – Так что же от Вас требовали?

В. Б. – Требовали подписать акт о невозвращении на Родину. И вот в этом-то и вся крамола моя, что подписал это заявление. Но я понимал, что если не подпишу, то другого пути на Родину у меня не будет. Меня просто не оставят в живых. А ещё я считал, что возвращение даст мне шанс на прощение, на покаяние перед народом.

Когда мы вернулись, то подробно объяснили, что у нас не было другого выхода, что это была всего лишь уловка для того, чтобы вырваться с острова. Ну, разумеется, была пресс-конференция, статьи в центральных газетах: всем всё вроде бы понятно, но через несколько месяцев нас всё равно арестовали.

А на Тайване нам сказали, что выпустят в ту страну, где нет советского посольства. Мы выбрали Бразилию, тогда там его ещё не было, и уехали туда при помощи «Сюза мировых церквей», который купил нам билеты, как беженцам из-за «железного занавеса». Устроились работать, неплохо устроились, я, например, на голландском теплоходе. Вскоре в русской церкви к нам подошёл один поляк, передал письма от наших родителей. Для нас это был большой праздник. После этого он спросил: «А вы хотите вернуться?» Мы, конечно же, ответили утвердительно.

Н. Т. – Значит, вашей судьбой всё-таки занималась родная страна, ведь эти письма должен был кто-то организовать?

В. Б. – Да, наверное. Потом уже я узнал от отца, что его вызвали в Ставропольский комитет ГБ и предложили написать это письмо. Оно шло ко мне почти целый год.

И потом этот поляк нам здорово помог. Он был работником посольства Польши, достал нам паспорта, и мы как польские коммерсанты переехали в Уругвай, в Монтевидео, а там уже нас встретили работники советского посольства.

Мы ждали ещё месяца два, пока пришли советские паспорта, и уже как граждане СССР все четверо вернулись в Москву в 1958 году. Из тех 20 человек кто уехал в Америку, кто остался на Тайване, многие уже умерли. В 1988 году вернулись ещё трое, в этом году ещё один.

М. Г. – Ну, вот эти трое, что же они там делали?

В. Б. – Да ничего практически, бездействовали, жили на какое-то пособие, о них все забыли совершенно. То, что пишет «Труд», будто о них пеклись, – чистая ложь. Пришёл к ним как-то офицер:

– Вы кто?

– Мы русские.

– А что вы тут делаете?

– Да нас тридцать лет назад захватили...

– Но вы домой хотите?

– Хотим.

Посадили их в самолёт, привезли в Сингапур, сдали российскому консулу. Тот не знал, что с ними делать, запрашивал Москву, наконец сказали: «Присылайте». Так вот, когда они прилетели, у них не было никаких документов, подтверждающих их личность.

Случайно я вот остался жить в Москве. Так они приехали ко мне домой, и я подтверждал, что это действительно Писаное, Саблин и Книга. То есть я выступил в роли гаранта, позволившего им пересечь границу, а государство о них не то что не хлопотало, а попросту забыло как ненужных.

Явас (Мордовия) – лагерь строгого режима для политзаключённых. Так поздравило родное государство В. Бенковича с возвращением

Н. Т. – Ну, может быть, государство от них отвернулось, точно так же, как и они от него: акт подписали, мало того – и попыток никаких не делали вернуться!

М. Г. – Да, знаете, это сложный, конечно, вопрос, но как-то вот обидно получается, когда видишь, как, например, американцы своих военнопленных, погибших или пропавших без вести разыскивают. Уже и родные давно забыли или умерли, а вот государство помнит.

Н. Т. – А у нас в газете за 1993 год пишется одно, а в жизни – другое.

М. Г. – Да вряд ли это какой-то личный умысел, скорее, просто государственное невнимание, равнодушие. Кто знает, сколько ещё наших соотечественников маялось и мается на чужбине?

Н. Т. – Вот мы, собственно, и пришли сюда, чтобы рассказать людям правду, а не для того, чтобы на свою горькую судьбу пожаловаться. Владимир Дмитриевич беспокоится даже не столько о тех, кто уже попал в такую переделку; но, кто знает, не дай бог, конечно, такие истории могут ведь повториться. Люди должны знать правду о своём прошлом.

М. Г. – Мне, можно сказать, повезло в жизни: меня не застала война, я не был на «Туапсе». Мне хочется понять, как Вы после всего этого, после 8 лет тюрьмы, не озлобились?

В. Б. – Вы знаете, мне было очень сложно в лагере. Это был политический лагерь. Там даже такая байка ходила:

– Хочешь, покажу дурака?

– Давай.

– Вон он идёт.

– Почему дурак, нормальный мужик...

– Да понимаешь, он за границей прожил пять лет и вернулся, чтобы получить пятнадцать!

Это сложно было объяснить в политическом лагере. Я был так воспитан пионерией, комсомолом, всем патриотизмом советским. Я не мог себе даже мысленно представить, как это – остаться там насовсем. Я неплохо там зарабатывал, но каждый день ждал первой же возможности вернуться на Родину.

У меня же здесь были отец, мать, брат... Когда я возвращался, я специально вёз эту папку с «обличающими» меня документами, в надежде, что меня в КГБ поймут.

Н. Т. – Вы надеялись на здравый смысл.

В. Б. – Ну, если они сами предложили вернуться, ведь по сути это была рука, протянутая родной страной. Все эти письма, это воспринималось совершенно естественно.

Н. Т. – Конечно, вполне естественно: раз пишут, значит, ждут, значит, беспокоятся.

24 марта 1990 года в Киноцентре на Красной Пресне состоялась встреча моряков танкера «Туапсе» и съёмочной группы фильма «ЧП – Чрезвычайное происшествие». Только здесь актёр Вячеслав Тихонов узнал, какая страшная судьба выпала на долю его героя в реальной жизни

В. Б. – Поэтому мне всегда трудно отвечать на этот вопрос, озлобился ли я. Конечно, нет. Слишком хорошо знаю историю своей страны. Я – председатель Тушинского районного общества реабилитированных. Они приходят ко мне со своими трагедиями, судьбами. Сколько пережили, а всё равно в душе остались такими же русскими людьми, искренне любящими свою Родину. А ведь у них судьбы посложней, чем моя. Я отсидел 8 лет, а ведь многие прошли ещё через бериевские лагеря, отбыли по 17, по 20 лет.

М. Г. – Вот одна эта фраза, что были судьбы тяжелее, уже говорит о том, что Вы не озлобились.

Н. Т. – И я могу это подтвердить. Я поражаюсь, что пройдя через такое, Вы очень солнечный, улыбчивый человек, и я искренне рад за Вас.

М. Г. – Давайте подведём итог нашей беседы. Меня, например, эта история учит относиться к государству с большой осторожностью и опаской.

Провозглашая сегодня одно, а завтра другое, оно дискредитирует себя. Человек не может быть игрушкой сиюминутных политических страстей, даже если они «обёрнуты» в красивые слова о светлом будущем.

Хочется верить, что сейчас мы живём в другое время, потому что если это повторится – для меня это просто немыслимо. Вы говорите, были судьбы похлеще, но я вот просто не могу представить, как можно отсидеть 20 лет, да ещё ни за что. С точки зрения нормального демократического государства это уму непостижимо.

Я могу лишь удивляться и восхищаться, что Вы сейчас не сказали просто и понятно: «И чего я приехал? Правы они были там, в тюрьме. Надо было жить за границей и работать, сейчас бы приехал – было бы всё хорошо и замечательно».

Этот элегантный господин, похожий на английского лорда, – Владимир Дмитриевич Бенкович сегодня. Объектив запечатлел метрдотеля популярного ресторана «Серебряный век» непосредственно «на боевом посту». Время оставило свои следы на лице, но глаза и улыбка – те же, что и 44 года назад... Так держать, Владимир Дмитриевич!

Н. Т. – Я хочу, чтобы все осознали, что государство, не понимающее, что люди чувствуют боль, заставляющее испытывать боль, – патологично.

В. Б. – Вы понимаете, я могу сказать только одно – я нисколько не жалею, что вернулся. Пройдя через эти испытания, своим примером, может быть, своей судьбой я хотел доказать, показать другим людям, что нужно любить свою Родину, и тогда ничего не страшно. Ну а то, что не поняли, не поверили, – видите ли, это же всё-таки не Родина, а конкретные люди, которые не смогли или не захотели. А Родина всегда поймёт и рассудит правильно!

• Журнал «Социум»
• 1994 год
• №7(38)