Елена Крюкова. Орган
Ночная репетиция.
Из рам
Плывут портреты – медленно, как льдины.
Орган стоит. Он – первобытный храм,
Где камень, медь и дерево – едины.
Прочь туфли. Как в пустыне – босиком,
В коротком платье, чтобы видеть ноги.
Я подхожу – слепящим языком
Огонь так лижет идолов убогих.
Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.
И в кулаке – тяжёлый ключ от зала...
И мне возможно в полный голос спеть
То, что вчера я шёпотом сказала.
На пульте – ноты. Как они темны
Для тех, кто шифра этого не знает!..
Сажусь. Играть? Нет, плакать. Видеть сны –
О том лишь, как живут и умирают.
Я чувствовала холод звёздных дыр.
Бредовая затея святотатца –
Сыграть любовь. И старая, как мир, –
И суетно, и несподручно браться.
Я вырывала скользкие штифты,
Я мукой музыки, светясь и мучась,
Вдруг обняла́ тебя, и то был ты,
Не дух, но плоть, не случай был,
но участь!
И чтоб слышней был этот крик любви,
Я боль её, и ость её, и пламя
Вгоняла в зубы-клавиши: живи
Регистром vox humana между нами!
А дерево ножной клавиатуры
Колодезным скрипело журавлём.
Я шла, как ходят в битву, напролом,
Входила в них, как в землю входят буры,
Давила их, как чёрный виноград
По осени в гудящих давят чанах,
Я шла по ним к рождению, назад,
И под ногами вся земля кричала!
Как будто солнце, сердце поднялось,
Колени розовели в напряженье.
Горячих клавиш масло растеклось,
Познав свободу взрыва и движенья.
Я с ужасом почувствовала вдруг
Живую скользкость жаркой потной кожи
И под руками – плоть горячих рук,
Рванувшихся в ответной острой дрожи...
Орган, раскрыв меня сухим стручком,
Сам, как земля, разверзшись до предела,
Вдруг обнажил – всем зевом, языком
И криком – человеческое тело.
Я чётко различала голоса.
Вот вопль страданья –
резко рот распялен –
О том, что и в любви сказать нельзя
В высоких тюрьмах человечьих спален.
Вот тяжкий стон глухого старика:
Над всеми i стоят кресты и точки,
А музыка, как никогда, близка –
Вот здесь, в морщине, в съёжившейся мочке...
И голос твой. Вот он – над головой.
Космически, чудовищно усилен,
Кричит он мне, что вечно он живой.
И в самой смертной из земных давилен.
И не руками – лезвием локтей,
Щеками, чья в слезах, как в ливнях,
мякоть.
Играю я – себя, тебя, детей,
Родителей, людей, что нам оплакать!
Играю я все реки и моря,
Тщету открытых заново Америк,
Все войны, где бросали якоря,
В крови не видя пограничный берег...
Играю я у мира на краю.
Конечен он. Но я так не хотела!
Играю, забирая в жизнь свою,
Как в самолёт, твоё худое тело!..
Летит из труб серебряных огонь
В окалине, как в измороси чёрной,
Звенит моя железная ладонь,
В ней пальцев перемолотые зёрна...
Но больше всех играю я – тебя.
Я – без чулок. И на ногах – ожоги.
И кто ещё вот так возьмёт, любя,
До боли сжав, мои босые ноги?!..
Какие-то аккорды я беру
Укутанной в холстину платья грудью –
Её тянул младенец поутру,
Ухватываясь крепко, как за прутья...
Сын у меня! Но, клавиши рубя,
Вновь воскресая, снова умирая,
Я так хочу ребёнка от тебя!
И я рожу играючи, играя!
Орган ревёт! Орган своё сыграл,
Остался крик, бескрайний,
как равнина.
Остался клавиш мертвенный оскал
Да по углам и в трубах – паутина.
Орган ревёт! И больше нет меня.
Так вот, любовь, какая ты!
Скукожит
В комок золы безумием огня,
И не поймёшь, что день последний прожит.
Ты смял меня, втянул, испепелил.
Вот музыки владетельная сила!
Когда бы так живую ты любил.
Когда бы так живого я любила...
...И будешь жить.
Закроешь все штифты,
Пусть кузня отдохнёт до новых зарев.
И ноты соберёшь без суеты,
Прикрыв глаза тяжёлыми слезами.
О, тихо... Лампа сыплет соль лучей,
Консервато́рская крадётся кошка
Дощатой сценой... В этот мир людей
Я возвращаюсь робко и сторожко.
Комком зверья, неряшливым теплом
Лежит на стуле зимняя одежда.
И снег летит беззвучно за стеклом –
Без права прозвучать
и без надежды...
Босые ноги мёрзнут: холода.
Я нынче, милый, славно потрудилась.
Но так нельзя безмерно и всегда.
Должно быть, это божеская милость.
А слово «милость» слаще, чем «любовь» –
В нём звуки на ветру не истрепались...
Лишь голос в мире есть. И нету слов.
И в тишине болит разбитый палец.
...Ботинки, шарф, ключи...
А там пурга,
Как исстари. И в ноздри крупка снега
Вонзается. Трамвайная дуга
Пылает факелом ночного бега.
Всё вечно на изменчивой земле.
Снег, как рентген, просвечивая, студит.
Но музыки в невыносимой мгле
Такой, как нынче, никогда не будет.
Стою одна в круженье белых лент,
Одна в ночи и в этом мире белом.
И мой орган – всего лишь Инструмент,
Которым вечность зимнюю
согрела.
Ещё в главе «Отражения»:
Елена Крюкова. Нечто вроде credo
Елена Крюкова. Орган
Елена Крюкова. Снятие со креста