Журнал «Социум» №7(19) 1992 год

О праве советских на выживание

Они любить умеют только мёртвых
А. С. Пушкин

А. и С. Ткачёвы «Память народная»

«Здрасте-пожалте...»

Народ имеет право на выживание – вот такая у него особенность. Эта сентенция, кстати, не столь уж нова. Что-то близкое по сути не раз принародно прорекал лично Леонид Ильич. Мол, главное достижение, которого добились большевики, – право на жизнь. Он прямо так и говорил (хочу процитировать): «Раньше люди жили, не имея никакого права на величайшее благо – жизнь. Теперь мы это право дали». Так что, оказывается, дали нам его милостивцы наши. Дали, а теперь вроде бы это право отменяется, отрицается.

То, что происходило у нас в предыдущей и происходит в сегодняшней истории, суммарно можно назвать прежде всего экономическим геноцидом. Но ведь мы сами к нему подошли! Все мы недовольны начальниками, но сам субъект истории, именуемый «народом», – он где?! У меня возникает иногда нехорошая мысль: а нет ли у народа инстинкта смерти, очень сильно развитого и зреющего всё время? Тут есть нечто от мистики. Может быть, это ещё тайна для науки. Мы знаем, что некоторые животные совершают коллективные самоубийства. Лемминги же – особенно, и в общем известно, в каких случаях они это делают. Например, когда их становится очень много, они, видимо, для выполнения продовольственной программы (любой ценой – ценой жизни части «своих»), а может быть, для снабжения себя квартирами к 2000-му году бегут толпой и топятся. Прямо радикалы-экстремисты какие-то.

Однако вернёмся от леммингов к «ленингам» (выражение журнала «Новое время») нашего постленингового периода. Что о них можно сказать сверх вводных ремарок? Ну, наверное, прежде всего, что они относятся к разряду самоубийц, которые уходят из жизни не в силу безысходности и не из-за того, что жить стало невозможно, а из общего пессимизма. Вот видите, вы не оспариваете этого положения. Есть пессимисты, есть! И если их слишком много, если пессимизм овладел «широкими трудящимися массами, я могу совершенно уверенно говорить об этом самом инстинкте смерти, присущем народу. Тем более, что, перефразируя Маркса и Зиновьева, можно добавить: «Раньше правительство лишь различным образом спаивало народ, теперь же оно не может делать даже этого», и народ спивается сам. Чаще всего – чёрт-те чем.

Долгие столетия смерти противостоял инстинкт жизни, и он проявлялся в идее русской державности. Только сильное государство могло защитить от набегов степняков, ига, от распрей своих князей. Русская ментальность предполагала приобщение к громадной территории, к сильному центру. В этом примате государства таится много отрицательного, но такова особенность русской истории.

А что теперь? Нынешними демократами овладела мания сокрушения Центра. И вот летом 1991 года Съезд депутатов РСФСР принимает решение о «суверенитете» России, то есть о её выходе... куда? Куда она может выйти «из себя»? Это потеря государственного разума, а отсюда – анемичность государства. Кстати, без сильного государства даже переход к рынку невозможен, ибо только оно способно обеспечить правовую защиту участников рынка. Так что антигосударственный настрой – не что иное, как ослабление инстинкта жизни. Теперь – о предмете не менее занимательном...

Почему идеи коммунизма, возникшие в Западной Европе, там не прижились, а у нас – здрасте-пожалте? Потому что, на мой взгляд, он есть прямое выражение инстинкта смерти. Действительно, что такое коммунизм? Коммунизм – это строй, где фактически не действуют три закона диалектики. Единства и борьбы противоположностей нет, потому что осталось только единство. Отрицания не может быть, потому что как можно отрицать совершенный строй? И количество переходит в качество, потому что когда мы достигли высшего качества, как бы пика Эвереста, то дальше любое движение ведёт к снижению (значит, там количество в качество не переходит).

Костодромные вариации. Рисунок: В. Хаханов

Для счастья народа

Но что такое отсутствие работы трёх законов диалектики? Это означает отсутствие причины саморазвития и остановку социального движения, жизни вообще, то есть небытие, по Гегелю. Это общество, где торжествует тотальная смерть.

Скажите, где ещё, в какой стране (я другой такой страны не знаю) есть близкое нашему количество могил Неизвестных солдат? Это буквально культ мёртвых. Нигде нет такого количества героев, которые канонизированы только потому, что погибли. Или вот ещё одна, но многообразная «печать смерти»: всюду памятники орудиям этой самой смерти – танкам, пушкам, истребителям.

Здесь имеется в виду государственно-сакральная, а не обыденная смерть, она в нашем государстве не в счёт: к ней – полное пренебрежение. И валяются неубранными солдатские «костяки». Многие тысячи тел, непогребённых и нетленных, лежат и в колымской мерзлоте – кому до них дело. И если это, так сказать, далеко от нас, то вот вам нечто другое – ближе не бывает. Сейчас многие родственники не забирают своих дорогих покойников из моргов из-за дороговизны похорон, и «жмуриков» скопом валят в ямы «за казённый счёт».

Головозадник. Идёт оклемация. Следите за прессой. Рисунок: И. Смирнов

Нельзя так относиться к смерти

У философа Мераба Мамардашвили спросили, с чего начинается человек. Он ответил: «С мысли о чужой и своей смерти». Кстати, и родственные философам антропологи полагают, что поздние неандертальцы стали homo sapiens только тогда, когда научились погребать своих соплеменников. Во всяком случае, это был параллельный «умственнопохоронный» процесс. А в Элладе стратег, не обеспечивавший захоронение павших воинов, карался смертью...

Если вернуться (простите невольный каламбур) к могилам Неизвестных солдат (этим, можно сказать, государственным институциям), то можно заметить нечто небезынтересное. К ним, к «вечному огню», как повелось с некоторых пор, приходят молодожёны. Но ведь этот ритуал государством не вводился. Их же, молодых, туда никто не звал, они сами идут. Невеста – скорая носительница новой жизни, освящает в-себе-будущую жизнь могилой. Почему? Неужели это действительно какой-то внутренний инстинкт?

Далее, повальная пьянка (штрихпунктирно уже упоминавшаяся мною) – это ведь тоже проявление инстинкта смерти. Психическая смерть здесь наступает быстро, физическая – чуть позднее. У нас в прошлом году было «достижение»: 17% родившихся оказались дебилами в результате пьяных зачатий, значит, остаётся всего лишь 1% до цепной необратимой реакции дебилизации всей страны, потому что остановить этот процесс при 18% уже будет невозможно. Дебилы размножаются очень даже неплохо.

А что вы скажете по поводу того, что наши шахтёры живут менее 50 лет, оказывается, лишь один из 20 углекопов доживает до пенсии, которая у них с 50-летнего возраста. Столько же живут лётчики гражданской авиации, особенно работники диспетчерской службы. Так что это за страна, где мужчины «от подземелья до небес» не доживают до 50 лет?

И вот результат в целом, на круг: за последний год в России смертность уже превысила рождаемость. Не следует ли всё это оценить как некое мистическое возмездие за содеянное ранее? Когда неожиданно вырывают из жизни одного человека, то обрывают массу нитей, связывающих его с другими. Он что-то не успел сказать, ему не сообщили... Обрываются социальные причинно-следственные связи, множество событий не происходит, возникают экзистенциальные провалы, но если из жизни вырваны внезапно миллионы людей, то понимаете, что получается? Как в «чёрном ящике». На входе мы имеем умерщвлённые миллионы, а на выходе – страшный хаос оборванных причинно-следственных связей! Этот хаос проявляется в потере нравственности, в потере вообще всякой ориентации в мире. В первую очередь, конечно, морально-нравственной. И это мы сейчас видим. Помните слова Воланда: «Даже не то плохо, что человек смертен, а то, что внезапно смертен»? Между прочим, Семён Франк выводил февраль 1917 года из мести погибших в Первой мировой войне.

Почти мистически звучит вот ещё что: поразившее нас возмездие – это как бы глас вопиющих миллионов загубленных душ, которые требуют наказания. А поскольку персональных виновников нет (где они? Где начальники-коммунисты?), то ответить предстоит всему народу. Я уже не раз говорил, что историческая вина гораздо хуже юридической. Сегодня мы получили шкуру дохлого коммунизма, а из-под неё вылезли всякие и всяческие приватизаторы, «презерватизаторы» мало-мальски массового благополучия.

Принимая президентскую присягу, Борис Ельцин сказал: «Великая Россия поднимается с колен». Ох, как бы не хотелось, чтобы, поднимаясь с колен, она пала лицом в грязь! Экономические реформы носят всё ещё преимущественно денежный, а точнее, фискальный и конфискационный характер. Преследуют они в основном одну приоритетную цель – добиться бездефицитного бюджета. Такая реформа никак не затрагивает монопольно организованной экономики, в рамках которой заводы в «штучных количествах», как и прежде, обмениваются по бартеру с условным учётом в безналичных рублях. В тех самых, которые никогда не были деньгами, будучи коэффициентом бартерного обмена. А значит, и реформа, не грозит ли она обернуться не чем другим, кроме как обогащением кучки людей (в основном бывших партайгеноссе)? Не дай бог проводимым реформам стать очередным экспериментом, то есть «стакнуться» с инстинктом смерти. Ведь такое количество экспериментов, какое выдержало население нашей страны... Молчи грудь, молчи грусть.

На том стояли и стоять... (требуемое вписать). Рисунок: А. Меринов

Рисунок: А. Проничкин

Выживалище-сударище

Пусть молчит грусть. А что говорит? Сравнение! А сравнить интересно состояние психики нашего населения сейчас (после начала очередных «великих реформ») и состояние духа населения, скажем, послевоенной Германии и Японии. Один из авторов реформ в Японии Тацуро Манумаэ в книге «Японское чудо и советская экономическая реформа» (М.. 1991) и главный инициатор реформ в Германии Эрхард в книге «Благосостояние для всех» (М.. 1991) пишут о невероятном подъёме духа, о «трудовой эйфории», охватившей всё население с началом реформ. В воздухе буквально висело: «пусть у нас сейчас разрушенная страна, но зато мы свободны. Пусть плата за освобождение, за избавление от тоталитаризма и милитаризма – оккупация и разруха. Но мы должны, засучив рукава, взяться за дело, мы на новых принципах построим гораздо лучшие города и заводы, мы обеспечим и себе, и детям достойную свободных людей жизнь».

Ах, кабы в нашем умонастроении сейчас замечалось что-либо похожее! Раздражение, злоба, в лучшем случае – апатия и безразличие ко всему, неверие всем. И – понурая предуготованность к продуктовой помощи Запада. Можно ли при этом ожидать успеха реформ? Ведь даже если бы они были прекрасно задуманы, экономически выверены и им не противостояли бы мощные группы противников (что часто возглавляют администрацию, горсоветы, приватизационные комиссии и так далее), то и в этом случае многое ли решалось бы? Ведь при неотчётливом желании и готовности людей работать и отчётливом отсутствии воодушевления, «заведённости» общенациональной идеей, трудно произойти «пользительным» изменениям в обществе.

Но почему такое отношение к реформам у людей? Неужто только потому, что через повышение цен была произведена конфискация сбережений? Думаю, нет (Эрхард в 1948 году тоже произвёл конфискационную денежную реформу). Думаю, потому, что люди интуитивно чувствуют неисполнимость «новаций».

И всё-таки: какими способами можно попытаться как-то взбодрить их, вывести из полукоматозного состояния? Наверное, не избежать попыток оживления народного духа какой-нибудь новой идеологией – идеей соборности – в пику изжившему себя коллективизму (учитывая, что за идеей соборности стоит большая традиция религиозной и русской философской мысли). Как Бог свят, вспомнят и свет с Востока. Будут и дальше по нарастающей взывать к народу-богоносцу, способному к отказу от материального потребительства ко внутреннему совершенствованию, единению на основе любви, взаимопомощи, исконной артельности... Хорошие слова! Но в действительности это станет переизданием старой мессианской идеи с приправой от философии почвенничества.

Рисунок: В. Ненашев

Вряд ли на чисто почвеннической почве вырастет что-нибудь стоящее. Впрочем, имеющий шансы национализм – ещё хуже. И почвенничество, и национализм будут антизападно ориентированы. Уж тут припомнят работы Римского клуба, припомнят, как промышленный Запад живёт за счёт ухудшения природного пространства, потребления сырья из стран «третьего мира», выбрасывания промышленных отходов подальше от себя, да и строительства «подальшных» вредных производств.

Сумеем ли мы войти в мировую цивилизацию? Должны. А пока мы и не товарищи (устарело), и не господа (не заслужили), и не судари (не привилось). А кто? Наверное – сударищи (термин моего тов... коллеги А. Левинтова). Сударищи из страны на три буквы, проживающие под гербом-эмблемой, уже называемым в народе «чернобыльский бройлер» – скипетр, корону и державу у российского двуглавого орла забрали и придали ему вид «кроткий и незлобивый». Наверное, чем-то сходный с куриным. А две головы – оставили. И спрашивать надо не «что делать?», а – «как выглядеть?». Как можно хуже: штаны с сиротской бахромой, на локтях дыры, кожа шелушится, по телу язвы, волосы выпали, зубов нет, из ушей гной... В общем, выглядеть нужно как можно менее презентабельно. Глядишь – и проскочим мимо (не удержусь, и под конец скажу) смерти.

* * *

Конечно, нам нужна национальная идеология возрождения. Но не национализм. И она должна быть построена не столько на заимствовании разных маркетинговых новомодностей, сколько на спасении и реставрации глубинных основ народной жизни. На инстинкте и воле к жизни.

Да завернутся все они в блин!

Журнал «Социум» 1992 год №7(19)

Ещё в главе «Наука - политика - практика»:

Бывшее, но не сбывшееся. О «русском марксизме» и его удивительной судьбе
Виталий Линицкий. Картины
Ностальгический карнавал Виталия Ермолаева
О праве советских на выживание