Непустеющий дом
.jpg)
.jpg)
Вероятно, одним из первых, если не самым первым, нащупал Фёдор Михайлович Достоевский ту болевую точку, которой суждено было разрастись, захлестнуть Россию такой болью, что теперь уж почти и не ощущается, ибо живого места почти не осталось – притерпелись.
Великий пророк извлёк на свет Божий ставшую менее века спустя национальным бедствием проблему бездомовья, бесприютности, утраты корней и основания для каких бы то ни было нравственных ценностей – то есть то, что мы сегодня назвали бы люмпенизацией населения. Проблему умножения тех, кому нечего терять, кроме своих цепей, у кого, следовательно, нет ничего святого, ибо неоткуда ему, святому-то, взяться.
«Можно жить потом на мостовой, но родиться и всходить нация, в огромном большинстве своём, должна на земле, на почве, на которой хлеб и деревья растут». Это в какой-то степени характеризует обстоятельства жизни самого Достоевского.
За исключением детских лет, а также периода каторги и ссылки, писатель вплоть до 1872 года, то есть до пятидесяти лет большую часть жизни проводил в Петербурге, который он не любил, находил искусственным и противоестественным, болезненным и фантастическим, почти фантомным. Оттого и герои его «петербургских» романов живут в искажённом, патологическом мире, заполненном грязью, пылью, слякотью, дурными запахами. В этом мире, как правило, либо сыро и холодно, либо жарко и душно. В этом мире львиная доля событий происходит именно на мостовой или же в кабаках, притонах и проч.
И жильё здесь – всё, что угодно, только не Дом. Оно ненормально, изломанно, уродливо – и подчас несёт на себе вполне зримую печать этого уродства: комната-гроб Раскольникова, асимметричная, с безобразно длинным острым углом комната Сонечки, проходная комната Мармеладовых, мрачный дом Рогожина, имеющий физиономию «всей рогожинской жизни» и тому подобное. В этих непрезентабельных закутках, путь к которым обычно лежит через тёмные ненадёжные лестницы, нельзя нормально, благополучно жить, зато здесь очень «сподручно» скандалить, вынашивать и осуществлять преступные замыслы, кончать жизнь самоубийством...
Между тем память Достоевского хранила образ собственного детства, в котором были и дом, и земля, и деревья – в родовом селе Даровое недалеко от Москвы. Приблизительно за полгода до появления главы «Земля и дети», в том же Дневнике писателя 1876 года, он бережно вспоминает эти впечатления: «На этот раз мне вдруг припомнилось почему-то одно незаметное мгновение из моего первого детства, когда мне было всего десять лет от роду, мгновенье, казалось бы, мною совершенно забытое; но я особенно любил тогда воспоминания из самого первого моего детства.
Мне припомнился август месяц в нашей деревне: день сухой и ясный, но несколько холодный и ветреный; лето на исходе, и скоро надо ехать в Москву опять скучать всю зиму за французскими уроками, и мне так жалко покидать деревню.
Я прошёл за гумна и, спустившись в овраг, поднялся в Лоск – так назывался у нас густой кустарник по ту сторону оврага до самой рощи. ...Я весь погружён в моё дело, я тоже занят: я выламываю себе ореховый хлыст, чтоб стегать им лягушек; хлысты из орешника так красивы и так непрочны, куда против берёзовых. Занимают меня тоже букашки и жучки, я их сбираю, есть очень нарядные; люблю я тоже маленьких, проворных, красно-жёлтых ящериц, с чёрными пятнышками, но змеек боюсь.
Впрочем, змейки попадаются гораздо реже ящериц. Грибов тут мало; за грибами надо идти в березняк, и я собираюсь отправиться. И ничего в жизни я так не любил, как лес с его грибами и дикими ягодами, с его букашками и птичками, ёжиками и белками, с его столь любимым мною сырым запахом перетлевших листьев. И теперь даже, когда я пишу это, мне так и послышался запах нашего деревенского березняка: впечатления эти остаются на всю жизнь».
Жизнь Достоевского в Петербурге протекала главным образом в квартирах, нанимавшихся на короткий срок. Как-то в письме он признался: «Мне нестерпимо скучно жить. ...Пишется ужасно дурно. ...Что за цыганская жизнь, мучительная, самая угрюмая, без малейшей радости...»
Однако в 1870-е годы жизненные обстоятельства писателя меняются. Увеличивается семья, рождаются дети, и их надо вывозить на свежий воздух – хотя бы только для здоровья. Но Достоевскому, скорее всего, хотелось большего, хотелось, чтобы и у его детей было то, что наполнило смыслом его собственные детские воспоминания. Чтобы было у них своё «Даровое», свой сад, свой лес, свой Дом. Поэтому в 1872 году в его жизни появилась Старая Русса – маленький городок Новгородской губернии.
Не сразу понравилось в Старой Руссе. Не сразу нашли дом, в котором и суждено было жить, – небольшую дачу на окраине города на берегу речки Перерытицы. Да и его поначалу снимали и только в 1876 году, после смерти владельца, выкупили. Это был первый собственный дом Достоевского – единственный Дом, который он сам выбрал для себя и для своих детей не только по необходимости иметь крышу над головой.
.jpg)
Дети Ф. М. и А. Г. Достоевских: Люба, Федя и Алёша
После смерти Достоевского вдова его, Анна Григорьевна, фактически организовала в доме музей, сохранив в неприкосновенности кабинет писателя. До последних своих дней она заботилась о сохранности дома. После революции и дом, и вещи передавались из одних рук в другие. И вот что интересно: во время Великой Отечественной войны Старая Русса была почти вся разрушена, но дом Достоевского каким-то чудом уцелел – даром что деревянный.
Что только не устраивали в нём после войны – контору, библиотеку, музыкальную школу... Однако уже тогда, в полуразрушенном городе, энтузиасты начали собирать старинные вещи, мечтая о будущем музее. Экспонаты хранили на частных квартирах. Жители города – рушане – с трогательным и подчас наивным рвением несли всё, что могли, – сплошь и рядом предметы, к Достоевскому отношения не имеющие. Известен даже случай, когда мальчишка-школьник притащил неолитический каменный топор.
Мемориальный Дом-музей Фёдора Михайловича Достоевского был открыт только в 1981 году. По решению ЮНЕСКО это был год Достоевского. А с 1986 года в этом музее ежегодно в конце мая стали собираться международные конференции, посвящённые Достоевскому, – Старорусские чтения. И вот тут-то началось нечто необычайное. Нет, конечно, и домов-музеев, и конференций более чем достаточно.
В том числе и тех, что связаны с Достоевским. Но именно здесь возникла удивительная атмосфера, когда совершенно разные и подчас малознакомые люди встречаются как родные. Почтенные профессора приезжают со всего мира, не убоявшись того, что в единственной гостинице города почти нет номеров с удобствами. В одной комнате ведутся высокоинтеллектуальные разговоры, а в соседней мирно кипит самовар, и чай с вареньем, по меткому выражению одной из постоянных участниц чтений, здесь предлагают от имени Фёдора Михайловича и Анны Григорьевны. Как будто хозяева просто отлучились.
.jpg)
Иллюстрации из альбома «Ф. М. Достоевский в Старой Руссе». Автор фото: В. Мельников
Всё исполнилось, Фёдор Михалыч,
Всё свершилось – и оптом и врозь.
Только то, о чём страстно мечталось, –
Вот единственно, что не сбылось. (Ю. Ким)
Сложилось ли так благодаря директору и сотрудникам музея? Да, безусловно. Но и благодаря Фёдору Михайловичу и Анне Григорьевне тоже. И благословенной старорусской земле. И совершенно особенной обстановке Дома, который стал без преувеличения своим для всех постоянных гостей. Раз туда попавший каждую весну испытывает тревогу: вдруг случится что-то такое, что помешает приехать вновь? Мысль эта переживается как настоящая драма – так, как если бы действительно не пускали домой.
Так или иначе, а дом остаётся Домом – живым, родным, тёплым. В нём утрачивается ощущение грани между веком нынешним и веком минувшим. И отчётливо понятно, что так может и должно быть. Много ли осталось их – таких вот связующих ниточек, на которые нанизываются звенья русской культуры – прошлое, настоящее, будущее.
Вечное...
Ещё в главе «Семья - дом - отечество»:
Непустеющий дом