Небо не делится. Оно обнимает всех
Жил на свете человек. В России, в XX веке. И он верил в Бога.
Но он увидел такую жестокость, такую меру горя, что потерял веру. Не мог бы допустить его Бог, чтобы миллионы людей умирали с голоду или были задушены в газовых камерах.
Человеческая жестокость убила идею Бога. И родилась другая идея, что Бога нет. Человек был в отчаянии. И вдруг рядом с самой страшной жестокостью увидел он такую огромную, такую бескорыстную и бессмысленную доброту, перед которой рухнула идея, что Бога нет.
И остался человек без всякой идеи, без всякого знания о Боге, положительного или отрицательного, но и без отчаяния, без бессмыслицы.
Один, совершенно незащищённый, не имеющий никакой опоры вовне, в этом страшном мире – со своей живой, не убитой ничем добротой, которая наполнила его и теплом, и смыслом. Да ведь если бы даже нигде, ни в ком не встретил он этой доброты, всё равно, в нём-то она была!.. Мир мог с ним сделать всё что угодно – замучить, убить. Но эту доброту, эту жалость ко всем и боль за всех убить нельзя. Это его суть. И измениться она не может.
Вот и остался он с этой сутью, ничем не прикрытой, не одетой ни в какие идеи – безыдейной Сутью. Насущностью. Сущим. Но ведь Сущий – это имя Бога. И только.
Одна из самых непонятных заповедей блаженства – это заповедь о духовной нищете. Кто такие нищие духом? Это те, кто не имеют никакой идеи Бога. Ничего не имеют, кроме Бога.
– Как это?
– Никак. Вот так.
.jpg)
***
Какая разница между Богом и идеей Бога? Огромная. Идеей можно овладеть, как овладевают марксистско-ленинским учением или учением католической церкви, или православной. Богом овладеть нельзя. Можно только дать Богу овладеть нами. То, чем мы можем овладеть, что можем вместить в свой ум, СОИЗМЕРИМО с нами, ПОСТИЖИМО.
Бог несоизмерим с нами и непостижим. Он непредставим. И не равен никакой идее Бога. Он бесконечно больше всякой идеи Бога. Идея – лишь одежда Бога. То, за что человек может ухватиться умом.
И если человек боится потерять свои собственные одежды, свой дом, свою землю, то свои идеи он боится потерять ещё больше. Гораздо больше. Самые лучшие идейные люди легко отдадут жизнь за идею. А если умрёт их идея, им и жизнь не нужна будет.
Если умрёт идея...
Всё, что смертно, должно умереть. Смертная идея рано или поздно умирает. И если человек не умрёт вместе с ней, не умрёт духовно, он останется нищим – ничем не владеющим. И вдруг увидит, что есть нечто, чего отнять нельзя. Ибо это слито с ним самим, это его глубочайшая суть. Бессмертная суть. Сущее. И это Сущее не состоит из частей и не подвержено разрушению.
Сердце, нащупавшее в себе зерно своей сущности, просто и цельно. И из этой своей цельности, как с цельного единого неба, смотрит оно на мир и видит его раздробленным и раздираемым на тысячи кусков. Идея борется с идеей. Распространившаяся идея дробится на новые куски. И ещё, и ещё. И всё находится в беспрерывной борьбе, всё пожирает друг друга и снова дробится. Идей – легион.
Каждый воюет во имя Добра, как он его понимает. То есть во имя идеи Добра.
А может быть, миф о запретном плоде с Древа Познания не так уж прост? Может быть, и вправду не может человек раскусить этот плод? Не по зубам он ему...
Так или иначе, в одном сердце идея Добра рухнула и заменилась безыдейной добротой. И на этой-то безыдейной, беззащитной, беспомощной доброте думает человек удержать мир? Безумие...
Но ведь нищий духом неуязвим. Он ни на что внешнее не опирается. Только на свою собственную суть, которая внутри. Его нельзя разочаровать, нельзя отнять веру, смысл. Ибо всё это неотделимо от него самого. Смысл его жизни и его душа – одно и то же. И если он верен себе, он среди самых страшных бед может почувствовать такую беспричинную, ни с чем несравнимую радость, какой не испытывал в дни самого большого торжества.
Судьба может быть страшной, но душа живёт – и тогда всё прекрасно. А если прекрасна судьба, но душа задавлена, тогда задавлена жизнь. Тогда смеётся Смерть...
.jpg)
Верующие. Загорск. 1970 год
***
Когда торжествует душа, тогда каким-то непостижимым образом оживают мёртвые. Дорогие мёртвые. И разлука кончается. И человек прикасается к тайне воскресения и вечной жизни. В часы или минуты, когда душа очень глубоко живёт.
Так, в книге Гроссмана «Жизнь и судьба» один учёный неверующий, более того, верующий в то, что Бога нет, – перед выбором: покривить душой, изменить себе – и получить все жизненные блага или остаться самим собой и очутиться на краю гибели. Он выбирает второе и оказывается так счастлив, как никогда, и чувствует, что с ним рядом, здесь, его замученная погибшая мать. Страшная рана впервые затягивается.
Всё обыкновенно. Но большего чуда не бывает. И когда потом судьба дарит нечто необыкновенное: сам земной бог вмешивается, звонит ему по телефону, и все, кто травил учёного, посрамлены, – в этот час величайшего торжества в своей судьбе он чувствует себя много менее счастливым, чем тогда, в глубоком несчастье. Самый тяжёлый час судьбы оказался его звёздным часом. Поражение было победой, победа стала началом поражения.
Может быть, самое важное не то, что даёт нам судьба, а то, как мы это встречаем и выносим. Как выносит свою судьбу душа и что совершается в ней.
Мы устали беспредельно и, может быть, готовы, как Иов, проклясть ночь, в которую зачаты, и день, в который родились. И все идеи бессильны и беспомощны перед лицом страдания. Перед беспредельностью страдания.
Что же сказать Иову? Ничего. Можно только молча БЫТЬ рядом со страданием. Быть с ним. В нём.
.jpg)
«70 лет нас учили не верить в Бога», – говоря так, не желаем ли мы переложить свою вину на кого-то. Но, может быть, стоит заглянуть прежде всего в себя? Разве этих людей советская власть разучила верить в Бога? Фото В. Генде-Роте
Все идеи друзей Иова были пустословием. Никакие идеи о Боге не могли оправдать Бога. Не могли ничего дать Иову. Пока не явился Сам Бог. Мы или видим Его душой, или нет.
Личный Бог... Что это? Бог как личность? Бог, имеющий лицо? Для меня это прежде всего Бог, предстающий перед моим лицом, лично постигаемый... То, что постигается только через мою личность, в глубине собственного моего «я».
Надо отважиться на уединение, пройти через духовную пустыню, чтобы стать личностью и лично увидеть.
Не с чужого голоса, не с чужого слова, не в толпе, не в массе, а лицом к Лицу. Да, прежде всего должна родиться моя собственная СПОСОБНОСТЬ ВИДЕТЬ. Открывание глаз. Моё поле зрения. Мой потолок мой Бог.
Чтобы увидеть моего Бога, я отделяюсь от навязанных мне представлений, от заученных понятий. У меня появляется своё собственное представление.
Весь русский серебряный век все его мыслители искали Бога, пытались понять и осмыслить данные векового коллективного опыта, подойти со своего угла, найти свой Лик, своего Бога.
Все они христиане, все признавали Высшим Образом Образ Христа, но ведь Христос Владимира Соловьёва и Христос Бердяева – уже не одно. А Шестов и Розанов, а Толстой и Достоевский!..
Единый Лик раздробился на множество лиц. Но как понять, какое лицо истинно? Где же Единый Бог? В единстве Бог есть то, в чём (ком) всё и вся сливаются в Одно. Бог есть то, что связывает всех и вся.
Моим может быть путь, дверь, тропа, подход к Богу. Но там, где Бог, нет моего и твоего. Ты можешь прорыть свой ход в открытое пространство Бога, обнимающее, проникающее всех и вся. Пространство не ТВОЁ. Небо не делитея. Оно обнимает всех.
Можно объединиться с группами, идущими по одной дороге; можно идти вместе. Можно идти порознь. Но как все реки впадают в море, все ИСТИННЫЕ пути ведут в Единое. Неделимое. Оно же Вечное и Сущее. Оно не определяется твоими представлениями, не измеряется твоими понятиями. Оно определяет и измеряет тебя, а не ты Его.
Если ты ещё отделяешь и разрезаешь, если жизнь ты хранишь для одних и отнимаешь у других, не надейся, что ты нашёл Бога. Ты нашёл своё представление, свою идею Бога, которая может быть началом пути, точкой отсчёта. Но не дай Бог на ней остановиться! Остановка – путь вспять, в смерть, а не в жизнь. Это начало безумия.
***
Если заповедь о духовной нищете самая трудная для понимания, то самая трудная для исполнения – заповедь о любви к врагам. Большинством людей она ощущается как что-то неестественное и ненужное или уж слишком высокое и недостижимое.
Но вот у Гроссмана любовь и сострадание к врагам живут как-то сами собой, без всякой идеи о необходимости этого, без всякого императива. Это есть – и всё.
Он почти не цитирует Евангелие, не говорит, как НАДО поступить. Он вовсе не претендует на учительство. Он просто показывает: вот неграмотная крестьянская баба, без всяких идей. В её избе расположились немцы-каратели и ведут себя так, точно она кошка, а не человек. У неё только что увели мужа, может быть, на расстрел... Нет, она не может любить этих нелюдей. Она задавлена, задушена ими, она хочет только одного, чтобы они исчезли, сгинули. Но вдруг один из них случайно простреливает себе живот и корчится в агонии.
И тут наконец замечает её и просит воды. И она приносит ему воды, и приподнимает его, и даёт ему обхватить свою шею руками, хотя прикончить его ничего не стоит, а ведь надо бы, надо бы... Но что поделаешь с дурацкой душой, для которой всякая боль – своя боль?..
Эта баба – одна из тех, которые убили в Иконникове идею, что Бога нет. Бессмысленная, дурацкая доброта, которая выше разума и смысла; та, что единит со всеми; та, которая не делится на свою и чужую боль... Так это есть на земле? Есть. Рядом с другим чувством подпольного человека Достоевского: «Миру провалиться, а мне чай всегда пить».
Гроссман видит, что в жизни есть свои полюсы добра и зла. Но основная масса живёт не на полюсах, а в средней полосе. И в каждой душе происходит движение к одному или другому полюсу.
Очень мало людей только хороших или только плохих. А абсолютные злодеи... Но, впрочем, не так уж обязательно называть их. Разумеется, они есть, но самое страшное это не они, а массовое движение душ к полюсу зла. Как прекратить это движение? Отделить, отрубить зло? Уже много раз пробовали. И мир, в котором мы живём, – результат этих проб. Что же делать?
В одной восточной притче говорится, что Зло – это многоголовая гидра. И если отрубить ей головы, то из крови, пролитой на землю, вырастет десять других. Выход только один – заморить гидру голодом. Не кормить зло собственной душой, в собственной душе.
Да, душа, когда она пробуждается (а это чаще всего бывает тогда, когда она болит, истинно болит), оказывается каким-то непостижимым образом одна на всех.
Любить врагов – юродство, безумие? Ну что ж. Не любите их. Никто не просит (и тем более не заставляет). Но сумеете ли вы сами остаться живы, ненавидя и убивая? Не убьёте ли вы, не уничтожите ли себя?.. Да, именно себя. Каким-то непостижимым образом мы все сплетены, сопряжены. И душа, Дух – одна на всех, один на всех, как небо.
Попробуйте уничтожить небо над головой соседа. Попробуйте отравить воздух, которым он дышит, и не отравиться самим... Бросить атомную бомбу – и пить свой чай... Попробуйте...
***
Религиозная идея, давно похороненная русской революцией, оказывается, не умерла, она проросла на развалинах храмов, на обломках старой культуры. Снова обращаются к мыслителям серебряного века, снова русская интеллигенция открывает Христа и видит, что не так-то легко найти идеал выше...
Только одно остаётся как-то совершенно незамеченным, точно этого и не существует, – разница между Богом и идеей Бога.
Людям кажется, что можно повернуться к Богу, попросту переменив идейную ориентацию, принадлежность к той или иной партии. А такие беспартийные чувства, как благоговейный страх, страх обидеть, ранить кого-то, или благоговейный трепет перед Тайной, объединяющей нас всех и никем не понятой до конца, – такие чувства как были, так и остались где-то на периферии внимания. В центре другое: мы или они?
И если раньше всё подтверждалось цитатами из Маркса или Ленина, то теперь всё на свете можно подтвердить цитатами из Евангелия. Мы овладели идеей. Мы вооружены... Сказано в Евангелии: «не мир, но меч». Вот давайте разделимся.
Да, в Евангелии есть эти слова. Но есть и другие: «Взявший меч от меча и погибнет», «блаженны миротворцы». И как сказал святой Силуан: «Написанное Святым Духом можно прочесть только Святым Духом».
Что же делать? Собирать Дух Святой? «Цель жизни христианина – стяжание Духа Святого», – сказал Серафим Саровский. Что это такое? Собирание, накапливание в сердце благоговейной тишины, внимание, освобождение внутреннего пространства, через которое может пройти Бог живой, Бог, бесконечно больший, чем мы. Бог, а не наши представления, не идея Бога, которая по мерке нам, которая меньше нас.
Люди по-прежнему строят свою Вавилонскую башню и полны надежды добраться до самого Бога, а подчас и уверены, что уже добрались, что истина у них в кармане. У них монополия на истину, на Бога. Он наш. Нет Бога, кроме нашего Бога, и тот-то, и тот-то пророк его.
Снова МЫ и ОНИ: наш Бог – их Бог. Так чей же всё-таки Бог? Наш или их?
В древней притче царь Соломон решал спор двух матерей: кому принадлежит ребёнок? Он предложил, как известно, разрубить ребёнка пополам. Одна согласилась, а другая предпочла отдать ребёнка, только бы он остался цел. Мудрый судья понял, которая мать была настоящей.
Вот критерий для тех, кто претендует на монополию в познании истины: любит ли он истину настолько, чтобы отдать право на её истолкование другому, только бы она осталась цела? Нужно понять, добиться только одного, чтобы Истина, чтобы Добро, чтобы Душа человека и человечества оставались ЦЕЛЫМИ. Убивая, нельзя исцелить. Вот и всё.
Из журнала «Общественные науки»
.jpg)
Где же ты, Господи?.. Автор фото: П. Носов
Ещё в главе «Земля — человек — небо»:
Кто-то с нашей помощью уже стал миллиардером...
Небо не делится. Оно обнимает всех