Не крестить, а благовествовать
Хоронили человека легендарного, прах нетленный. Он родился в Керчи, на выстраданной и духоносной земле Новороссии и, закончив многотрудный путь умудрённым слепцом, счастливо воссоединился с этой землёй здесь, в Симферополе, на Старорусском кладбище, на погосте храма Всех Святых.
На его надгробии высекли: Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий, 27.04.1877 – 11.06.1961
Доктор медицины, профессор хирургии, лауреат.
Позже, когда вандалы-благоустроители снесли беломраморный крест, благочестивые прихожане водрузили другой, из чёрного диорита – с разрушенных монашеских могил.
И далеко-далеко разносятся, множатся дивные мифы, начало которым положили давние крестьяне из уездной глубинки, селькупы-охотники, ссыльные с Белого моря, лагерники Туруханска – мифы Ташкента, Тамбова, тихого Фатежа.
Вера людская давно канонизировала его.
«Жатвы много, делателей мало...»
(Слова, поразившие новоиспечённого выпускника гимназии Валентина Войно-Ясенецкого)
Зерно всех поступков этого сверходарённого человека следует искать в извечной русской категории – Совесть. Совестливой была словесность. Совестлива народная этика, бытие многих людей дореволюционной России.
В доме небогатого провизора Войно-Ясенецкого совесть и вера были законом непреложным. Сам Феликс Станиславович, будучи весьма набожным католиком, почти разорился из-за нечестности окружающих, но беспредельно верил всем, как дитя, положительно не желая замечать ничего дурного.
Жена его, Мария Дмитриевна (в девичестве Кудрина), напротив, страдала и негодовала из-за людского несовершенства.
Старшая из дочерей, экзальтированная курсистка, потрясённая количеством жертв на Ходынском поле, в 1896 году в порыве протеста и сострадания выбросилась из окна. Осталась калекой и живым укором жестокому миру.
Юный мечтательный отрок Валентин рос с душой светлой, отзывчивой. Он упоённо любил рисовать, работы его пользовались успехом на выставках... И вдруг – на вступительных экзаменах в Петербургскую академию художеств – сомнение в сердце: вправе ли я наслаждаться прекрасным, когда народ страдает и взывает ко мне.
Долгие мучительные раздумья: может быть, лучше стать сельским учителем? Или справедливым мировым судьёй, защищающим бедняков? Нет! Лучше выучиться на врача. Чтобы обречённые поднимались, страждущие получали облегчение – вот благородный удел!
Выбор предполагал жертву. Как и тургеневский Базаров, почти насильственно заставлял мозг работать: физика, химия, минералогия представлялись совершенно чужеродными. Но учился отлично. «То, что многих отвращало, привлекло меня более всего. Моя любовь к форме, тонкое понимание её вылилось в любовь к анатомии, в художественно-анатомическую препаровку, затем – увлечение техникой хирургических операций на трупах... Из неудавшегося художника я стал художником в анатомии и хирургии».
Целитель милостию Божией
Бюст Войно-Ясенецкого – длиннобородый старец с крестом на груди и значком лауреата – установлен в галерее выдающихся хирургов в Москве, в институте имени Склифосовского. Только с гениальным Николаем Пироговым он мог сравниться в виртуозности техники. Оперировал много, сложно, самозабвенно – и неизменно удачно...
Что принесло славу непревзойдённого? Сверхосязание? Гибкие, «зрячие» пальцы? Скрупулёзная точность, соразмерность всех движений? Кисти рук, обладающие грацией пианиста или ваятеля? Недели и месяцы у резекторского стола? Бесконечный тренинг? (Взмах скальпеля по тонкой бумаге! Два, пять, сколько угодно листков рассекал, почти не ошибаясь, закрыв глаза.) Может быть, чудесная интуиция? Боговдохновление? Диапазон новых хирургических методик и обезболивания, разработанных Войно-Ясенецким, необъятен.
.jpg)
Чудодейственная икона небесного целителя святого Пантелеимона. Этот дар Иерусалимского монашьего братства осенял церковную кафедру и операционную Луки
«Врач по необходимости причиняет боль. Но печально, если мы при этом очерствеем и осознаем себя вправе причинять страдания, а больных – обязанных терпеть его».
Сотни исцелённых прошли через руки хирурга. На грани чуда – спасение молодого крестьянина на пути в Енисейск, в первую ссылку. Слесарным инструментом удалил плечевую кость из гноящейся остеомиелитной раны.
Любил «оперировать вслух», комментируя ассистентам свои действия. Какие ткани, сосуды, нервы задеты. Дальнейший план. Способ избежать осложнений. Сколько же благодарных могли воскликнуть: «Учитель!»
Редкий божественный дар исцелять незрячих. Сколько их было? Слепорождённых младенцев, эвенков, обитателей чумов, мучаемых трахомой?
«Большой шаман пришёл на нашу реку. С белой бородой. Поп-шаман. Скажет слово – слепой сразу зрячим становится. Уехал поп-шаман – глаза у всех болят», – поведал потерявший зрение охотник, успешно прооперированный Войно-Ясенецким. Пересадив слизистую с губы, врач избавил больного от заворота век. Зоркость восстановилась. До старости эвенк Никита промышлял белку и соболя, целя точно зверю в глаз.
В селе Верхний Любаж удалось вернуть зрение молодому нищему, ослепшему в малолетстве. А на следующий день длинной вереницей все слепцы из Орла и Курска явились к нему. И со слезами умоляли спасти их.
Крест и скальпель. Библия и учебник анатомии.
Совмещая то, что веками считалось несовместимым, он явил удивительный пример энциклопедичности и гармонии сознания. Плод русского гуманизма и тончайшей душевной структуры.
Его труды «Регионарная анестезия» (оригинальнейшая методика обезболивания) и особенно «Очерки гнойной хирургии», выдержавшие несколько изданий, давно стали настольными книгами медиков. Кстати, работы Ясенецкого, а их было более полусотни, вошли в обиход учёных без каких-либо ссылок на авторство архиепископа. Как тут не вспомнить Марину Цветаеву: «Труды нужны, а человек нет? Ах, вы, лизатели сливок!..»
«Дай силы спасти, кого ещё можно!»
Четыре войны выпали на долю хирурга. Первая – Русско-японская. Горячечный бред, тяжёлые, запущенные ранения... Должность военного хирурга предоставляла широчайшую практику, без теперешних лабораторий, рентгена, антибиотиков. Врачу поневоле приходилось быть универсальным, полагаясь на своё чутьё, опыт.
«Господи! Дай силы спасти, кого ещё можно!..» По десять, пятнадцать часов – йод, хлороформ, перевязки и ампутации. Здесь, в Забайкальском лазарете Красного Креста, встретил Войно-Ясенецкий свою первую и единственную любовь – красавицу нрава кроткого – Анну Васильевну Ланскую. «Святая сестричка», любимица воинов, решила нарушить обет безбрачия. И привиделось ей, как образ Христа исчез из киота во время жарких молитв, в ночь перед венчанием. Оба знали – Бог не простит грех нарушения обета.
Типичная судьба совестливых интеллигентов.
Четверо детей, непроглядная бедность. 14 лет работа, работа... Юношеская клятва «Стану врачом для народа» испытывала их на силу любви.
Бедным крестьянам отдавали последние деньги на лекарства. Ужасала повальная детская смертность. Оспа, холера, чума – апокалипсис эпидемий, косивших целые губернии.
Как не разувериться? Как не впасть в другой грех – в грех отчаяния?
Переутомлялся до нервной дрожи. И тогда от микроскопа, ланцетов, рукописей спасали краски. Расписанные им иконостасы в больничных часовнях врачевали несчастные души.
Низкопоклонство, мздоимство – в апостольском служении своём – презирал. У него в амбулатории – как в церкви – все были равны. И господам урядникам приходилось в очередь становиться, пропуская люд в лаптях и онучах.
Не потому ли увольнялся и переезжал без счёта: Балашиха, Ардатов, Переславль-Залесский...
Всего за восемь месяцев многодетный интерн защитил докторскую. Однако «у бедных и последнее отнимется». 900 долгожданных золотых рублей – присуждённая Войно-Ясенецкому премия Варшавского университета, так и не дошла до адресата.
Смешно и горько! Не смог набрать положенных экземпляров автореферата.
Революционная смута пронеслась мимо, не задев его. Когда на улицах стреляли, в тесных комнатках его дома плотней затворялись ставни. Истовей молились. Мерцающая лампадка побеждала бесовскую злобу и мрак. Верилось: великое воинство Христово не оставит.
Анна, жена его, умерла в 37 лет, сражённая скоротечной чахоткой. Две ночи у гроба стали той пропастью, что разъяла прошлую жизнь и последующую. Мирская плоть и прежняя душа его умирали вместе с ней. Осталась взыскующая сердцевина: грешный инок, скорбный чернец.
И не осознанное до поры, подспудно тлевшее христианское чувство избранничества: «Встань и гряди ко Господу», ибо «Бог против гордецов, но оказывает милость свою униженным».
Путями Христа
Воцерковление известного хирурга потрясло общество, насторожило не на шутку «партийные органы».
Его чёрная ряса и диаконский крест без слов свидетельствовали о Христе на ежедневных операциях, с профессорской кафедры, в больничных палатах. Авторитет учёного соединялся с силой Слова Божьего. Войно-Ясенецкий не снимал облачения даже в морге, где исследовал трупы беженцев Поволжья, умерших от тифа и голода.
В 1919-м, в годину повального глумления над святынями, он всенародно демонстрировал право на свободу убеждений, восставал против насилия и осатанения. Весь жизненный подвиг его благовествовал, свидетельствуя о неистребимости и всепроникновении Веры.
«Медицины не оставлять!» – повторяли наказ Патриарх Тихон и позже местоблюститель митрополит Сергий.
Врач принял монашеский постриг и наречён был Лукой, в честь святого иконописца и врачевателя. Вскоре был рукоположён в епископы – тем самым сознательно подписал себе приговор на многие мытарства «врага народа», ссылки, аресты, административный надзор.
Рассказывает свидетель тех давних событий, художник Николай Бортников.
«В Ташкенте Ясенецкого очень любили. Восклицали трепетно: «Владыко! Владыко!»
.jpg)
Войно-Ясенецкий до принятия монашьего чина. «Врач по необходимости причиняет боль. Но печально, если мы при этом очерствеем...»
Он практиковал в клинике Полторацкого, с вечным своим оппонентом, профессором Михайловским, который работал над проблемами оживления и клинической смерти. Неожиданно – трагический случай: тонет его двенадцатилетний сын. Несколько недель Михайловский поддерживал жизнь в обречённом теле мальчика.
В церкви скандал:«Только Господь может воскрешать!»
Неожиданно Михайловского нашли мёртвым, лабораторию разграбленной, рукописи его погибли. Страшные подозрения в преступлении пали на хирурга-священника. Его высмеивали в прессе, писали о нём облыжно, пьесы «разоблачительные» играли. (Постарались Лавренёв и Борисоглебский.)
В красной прессе 20-х епископа Луку изображали не иначе, как инквизитором-иезуитом, мракобесом. Это было тем более чудовищно, что признанный всей Европой гуманист и просветитель нёс двойной крест: врача-практика в нищем антихристовом государстве и учёного московской академической школы – в краю паранджи и шариата.
Жестокую недальновидность революционной национальной политики посрамляли бескорыстие и совестливость многих представителей русской интеллигенции. Создание Ташкентского университета, единственного на всём Среднем Востоке, – милосердный подвиг группы учёных. Сквозь полыханье фронтов, в гущу тифа, малярийной лихорадки и басмачества двигался состав: 20 тыс. томов редкой научной литературы, инструментарий, реактивы.
Войно-Ясенецкий и здесь центр и душа дела. Под гулкими сводами кадетского корпуса, в бывших залах и дортуарах, прямо на полу, на соломе – роженицы, раненые, инфекционные больные. Он – кумир нового студенчества – организует кафедру, оперирует, преподаёт.
Но для властвующих люмпенов лучший поп – это мёртвый поп. Сценарий давно обкатан: газетный залп по «воровскому епископу» сочленён с ночью ареста. Немногих одурачил фарс судилища...
Огромная толпа легла на рельсы, несколько часов удерживая арестантский состав. Увозили Доброго Пастыря, в ссылку, в Енисейск. И народ на всём пути – вдоль старых кандальных трактов, на пересылках Котласа и Красноярска – радостно приветствовал целителя, укрепляя веру епископа, что само Провидение ведёт его скорбным путём испытания.
.jpg)
Могила Владыки Луки. «Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа?»
«Однажды на этапе согнали нас в одну избу. Стоим вплотную, много часов, не то что сесть – рукой пошевельнуть трудно. Многие, крепкие ещё, сознание теряли. Я же с верой Господа молил, чтобы укрепил дух мой.
И вдруг представилось, что сквозь меня устремляется столп света, от небес до земли. Тело уставшее стало лёгким, невесомым. Истаяло... Будто ангелы небесные меня подхватили. И очнулся я с зарёй радостный и обновлённый. Ходко шёл впереди, ободряя сотоварищей».
Незлобивость, юмор, горячая молитва «за врагов своих» обезоруживали радетелей «революционного порядка». Везде, даже в тюремной камере, ему разрешали писать и лечить. В его собственных рассказах-воспоминаниях, в любом повествовании – реальные события щедро перемежаются явлениями мистическими, чудесными. Не оттого ли, что вся наша жизнь пронизана тайной Божьего промысла?
«Посадили меня почти раздетого в сани и повезли. Неожиданно охранник хлестнул лошадей и вывалил меня с разгону прямо в снег. Для того, видно, чтобы я замёрз. Стужа лютая, звон в ушах. Чувствую – обмерзаю. Стал я молиться...
Вижу – впереди, как бы из марева, возникла фигура. Обернулась ко мне в сиянии радужном. Возликовала душа, встал я и поспешил за Спасителем. Нежданно и сани с охраной вернулись. Руки у конвоиров трясутся. «Прости, – говорят, – бес попутал...»
Мученики и столпники – все небесные предстоятели за Землю Русскую поселялись в праведном сердце, тайное делая явным, благовествуя состраждущим. И тем жива была, и тем спаслась многострадальная Православная Церковь.
Окончательная реабилитация пришла к нему только в 1946 году с вручением Сталинской премии I степени. 136 тысяч, все без остатка, были переданы сиротам войны.
Церковь наградила своего подвижника бриллиантовым крестом и клобуком. Ко «доблестному архиерейскому служению» приравнялось спасение сотен раненых в Красноярском эвакогоспитале. Он был избран постоянным членом Священного Синода.
Ортодоксы до сих пор упрекают иерарха в конформизме, уступке «миру сему». Обмирщении духовного звания: мол, генеральские погоны военврача, участие в нюрнбергских разоблачениях, абсолютное приятие советской власти...
Пристала ли монаху гордыня учёного? Подобает ли архиерею возиться с трупами? Возможно ли разъять, расчленить то, что создано по образу и подобию Божьему?
В давние времена инквизиция отвечала Галену костром. И Микельанджело, любимец Ватикана, был принуждён препарировать тайно.
С математикой и философией сопрягал медицину Авиценна. А в древних монастырях Грузии даже оперировали.
Оставим лукавые вопросы на совести смущающих нас. Медик без веры – «арте факто», врачебная ошибка, ведь больной для такого лишь клинический случай. Не более того...
«Святой Пантелеимон нашего времени»
«В православных церквах Лондона, Нью-Йорка, Парижа почитают русского брата Луку, именуя «святым Пантелеимоном нашего времени».
Человек величественной осанки. Голос значительный, басовитый. Лоб выпуклый, белый, красивой лепки. Суровый проницательный взгляд...
Когда он шёл по городу, и стар и мал устремлялись к Владыке. Благословляя детей, он тут же вразумлял матерей, чем больно дитё, как лечить. Случалось, с амвона читал медицинские лекции, а студентов наставлял в истине Божьей.
Непременно вешал икону в операционной. О пациенте всегда спрашивал: «Православный?»
Крестил больного, крестился сам на образа, затем торжественно провозглашал: «Скальпель!»
В 1946 году бывший епископ Туркестанский, Красноярский, Тамбовский и Мичуринский возглавил Крымскую епархию. И в тот же день открыл на дому приём больных. Старожилы-симферопольцы в один голос свидетельствовали о всенародной любви к нему и почитании...
Новая генерация врачей-недоучек ни состраданием, ни угрызениями совести не отягощалась. Тяжело было рядом с ними. Иногда и власти покусывали Владыку. Советовали «прилично одеться», идя в «научное общество». На что он отвечал бойкотом подобных собраний.
Рассказывают забавный случай. К отдыхающему на бульваре архиепископу подходят два милиционера: «Вы сидите тут с крестом на шее. А вокруг дети. Какой пример им подаёте?» Старец ответил: «Разве лучше ходить с наганом на боку?»
Живя в монашеской бедности, оставался Владыко странноприимен. Полон дом людей, родственных и малознакомых. Кельи-комнаты украшались только образами да рисунками и полотнами собственного письма, профессиональными в цвете, безукоризненно прорисованными.
Запомнилась очевидцам картина: Христос, идущий по траве, белая хламида над буйством маков. Где-то она теперь?
.jpg)
Жива память о духовном наставнике и великом предшественнике. Священнослужитель Свято-Троицкого собора отец Константин
В 1956 году он окончательно ослеп. Тьма, с которой так яростно сражался, наконец, оборола слабеющее тело. Доживал тихо, в Алуште. Прощаясь навек с ушедшим, диктовал мемуары.
Только через 17 лет после кончины автора, в Брюсселе, увидел свет главный богословский труд его «Дух, душа, тело». Суть труда – идея мистического кардиоцентризма. Сердце не вульгарный «пламенный мотор», а место общения с Богом. Учение о сердце как вместилище высшего сознания, способном воспринимать сигналы Высших божественных миров. Невозмутимая благость священства совместились в нём с тайной апассионария. Назовём же его провозвестником будущего.
Они возвратятся, добрые подвижники России, вознесут свой народ над безумием эпохи, соборно, пасхально воскликнув: «Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа?»
Лариса Скорикова, Артём Скориков (г. Симферополь). Статья проиллюстрирована фотографиями В. Дрозда
Ещё в главе «Мышление - вера - нравственность»:
Не крестить, а благовествовать