Журнал «Социум» №5. Май 1991 год

Мы с тобой одной крови – ты и я (или Отношение к животному царству по Даниилу Андрееву)

Посмотри на коня али на вола... понурого и задумчивого, посмотри на лики их: какая кротость, какая привязанность к человеку, часто бьющему их безжалостно, какая незлобивость, какая доверчивость и какая красота в его лике!

Фёдор Достоевский

О Данииле Андрееве – русском писателе и философе, создавшем гипнотизирующего воздействия трактат-пророчество «Роза Мира», мы уже рассказывали нашим читателям во втором номере «Социума». Книга «Роза Мира», которую мы раньше могли читать, воспользовавшись услугами «Самиздата», недавно была подготовлена к легальному выходу в свет издательством «Прометей» на деньги вдовы писателя Аллы Андреевой. Не успев выйти, издание разошлось. Не беда. Исходя из наших журнальных возможностей, мы будем время от времени воспроизводить всё наиболее существенное из «Розы Мира».

Здесь же предложим главу, речь в которой идёт об отношении человека ко всему, что окружает его. Именно это отношение позволяет судить, насколько Человек, созданный по образу и подобию Божьему (эти строчки из Библии известны чуть ли не каждому, но многими ли осознаны?), понял, какая на нём лежит большая ответственность за жизнь во всех её проявлениях.

С. Горяйнов. Мальчик и обезьяна. 1983 год

Отношение к животному царству

Мы сами часто не осознаём, что утилитарный угол зрения на всё существующее стал для нас чем-то вроде нашего второго Я. Всё на свете расценивается исключительно сообразно тому, в какой мере оно полезно для человека. Но если нам давно уже кажется диким тот историко-культурный провинциализм, который возводится в политическую теорию и именует себя «национализмом», то космический провинциализм человечества покажется столь же смешным нашим потомкам. Легенда о «венце мироздания», это наследие средневековой ограниченности и варварского эгоизма, должна будет вместе с господством покровительствующей ей материалистической доктрины развеяться как дым.

Приходит новое мироотношение: для него человек есть существо в грандиозной цепи других существ, он совершеннее многих, но и ничтожнее многих и многих; и каждое из этих существ имеет автономную ценность, безотносительно к его полезности для человека.

Но как же эту ценность определить в каждом конкретном случае? Какой критерий для этого взять? Какую иерархию ценностей установить?

Можно констатировать прежде всего, что ценность, материальная или духовная, какого-либо объекта, материального или духовного, возрастает вместе с суммой усилий, затраченных на то, чтобы он стал таким, каков он есть. Конечно, когда мы применяем этот принцип к оценке живых существ, мы легко убеждаемся, что подсчитать сумму этих усилий для нас невозможно. Но возможно другое: возможно отдавать себе отчёт в том, что чем выше ступень, достигнутая существом на космической лестнице, тем сумма затраченных на это усилий (его личных, природы или Провиденциальных сил) должна быть больше. Развитие интеллекта и всех способностей человека, отличающих его от животного, потребовало неимоверного количества труда – и его собственного, и Провиденциальных сил – сверх того труда, который был затрачен ранее на возведение животных от простейших форм до высших. На этом и основывается космическая иерархия ценностей, насколько мы можем её понять. /.../

Если взять этот принцип изолированно, можно сделать вывод о фактической безответственности человека по отношению ко всем, ниже его стоящим: раз его ценность выше, значит, ему самой природой указано пользоваться их жизнями так, как ему это полезно.

Но никакой этический принцип не должен рассматриваться изолированно: он не самодовлеющ, он частность в общей системе принципов. /.../

Противовес принципу духовной ценности можно назвать принципом нравственного долга. На стадиях ниже человека и даже на ранних стадиях человечества этот принцип ещё не был осознан; теперь же его можно формулировать с точностью уже довольно значительного приближения. Вот эта формула: начиная со ступени человека, долг существа по отношению к ниже стоящим возрастает по мере восхождения его по дальнейшим ступеням.

На первобытного человека уже возлагался долг по отношению к приручаемым животным. И не в том он состоял, что человек должен был их кормить и охранять: это был ещё простой обмен, долг в низшем, материальном, а не в этическом смысле, потому что за корм и кров человек брал у домашнего животного либо его труд, либо молоко и шерсть, либо даже его жизнь (в последнем случае он, конечно, уже нарушал естественную пропорцию обмена).

Что для нас вне нас сущее?

Почему человек относится к другим живым тварям как к низшим? Как должен относиться? Имеем ли мы, считающие себя экологистами, ответы на эти только с виду простые вопросы? Едва ли.

Над ними немало думал возвращающийся к нам из забвения наш старший современник, русский писатель и философ Даниил Андреев (1906–1959 гг.). «Нет права, у нас нет абсолютно никакого права покупать наши удовольствия ценою страданий и смерти (мясоедство, охота-спорт, скальпельное научное экспериментирование – ред.) живых существ, – писал он. Если не умеешь иными путями ощущать себя частью природы, и не ощущай. Лучше оставаться совсем «вне природы», чем быть среди неё извергом...».

---

«И ещё будут говорить:

– Ха! что звери: люди гибнут миллионами в наш век – и от войн, и от голода, и от политических репрессий – нашёл, дескать, время рыдать по поводу белок и рябчиков!

– Да, нашёл. И никак не могу понять, какое отношение имеют мировые войны, репрессии и прочие человеческие безобразия к вопросу о животных? Почему животные должны погибать ради забавы лишённых сердца бездельников, пока человечество утрясёт, наконец, свои социальные дела и займётся на досуге смягчением нравов?».

Даниил Андреев верил в смягчение нравов: «Приходит новое мироотношение: для него человек есть существо в грандиозной цепи других существ, он совершеннее многих, но и ничтожнее многих и многих; и каждое из этих существ имеет автономную ценность, безотносительно к его полезности для человека».

---

Этический же долг первобытного человека заключался в том, что он был должен то животное, которое приручал и которым пользовался, любить. Древний наездник, питавший глубокое чувство к своему коню; пастух, проявлявший к своему скоту не только заботу, но и ласку; крестьянин и охотник, любивший свою корову или собаку, – все они выполняли свой этический долг.

Этот элементарный долг оставался общечеловеческой нормой до наших дней. Правда, отдельные высокие души, те, кого мы называем праведниками, а индусы называют более точным словом – махатма, высокий духом, – понимали новый, гораздо более высокий уровень долга, естественно вытекавший именно из их духовного величия. Жития святых полны рассказами о дружбе иноков и отшельников с медведями, волками, львами. В иных случаях это, может быть, легенды, но в других – факты этого рода запротоколированы исторически точно, например, в свидетельствах о жизни святого Франциска Ассизского или святого Серафима Саровского.

Разумеется, подобный уровень долга по отношению к животным свойственен лишь ступени святости; уделом большинства человечества он не может быть так же, как и три тысячи лет назад. Но три тысячи лет – срок немалый. И ничем не оправдан тезис, будто мы и теперь обречены оставаться на том же уровне примитивного долга, что и наши далёкие предки. Если человек, блуждавший в тесном и мутном анимистическом мире, уже мог любить своего коня или пса, для нас это, по меньшей мере, недостаточно. Неужели колоссальный путь, проделанный нами с тех пор, не обязывает нас к большему? /.../

Преобладающий в современности взгляд на животных стал слагаться из двух противоречивых начал: утилитарного и эмоционального. При этом животный мир был расчленён на категории в зависимости от того, каково отношение данного вида к человеку. Прежде всего, конечно, животные домашние: за ними ухаживают, иногда даже любят; если коровка заболеет, над ней проливают слезу, но если она перестанет доиться, её отводят, скорбно вздыхая, в некое место, где любимое животное будет превращено во столько-то пудов мяса. Этим мясом хозяин, с детским невинным сочувствием, будет кормиться сам и кормить своё семейство. Вторая категория – значительная часть диких животных, включая и рыбу, – их не приручают, не осчастливливают заботой, их просто ловят или убивают на охоте. В-третьих, хищники и паразиты: с ними разговор прост – их уничтожают, где и как могут. И ещё можно выделить четвёртую группу: это некоторая часть животных диких, в особенности птиц, полезная тем, что она уничтожает вредителей. Этой категории предоставляется жить и размножаться, а в иных случаях, как, например, к скворцам или аистам, проявляется даже покровительство. Что касается остальных животных, от ящериц и лягушек до галок и сорок, то их иногда ловят для научных опытов или просто для забавы, мальчишки швыряют в них камнями, но чаще их просто не замечают с высоты своего величия.

Такова схема, конечно очень грубая, утилитарного отношения к животным. Эмоциональный же элемент заключается в том, что большинство из нас способно испытывать к тем или другим видам и особям род симпатии либо настоящей привязанности, либо эстетического восхищения. Кроме того, многим ещё свойственно, слава Богу, общее сострадательное сочувствие к животным. Отчасти этому сочувствию звериный мир обязан тем, что во многих странах имеется даже законодательство по вопросам их охраны, и функционирует сеть добровольных обществ, этой охране себя специально просвятивших. В соединении с таким могучим союзником, как утилитарная забота о том, чтобы ценные в промысловом отношении виды не были совершенно истреблены, это эмоциональное отношение сделало возможным учреждение заповедников. А в порядке исключения некоторые заповедники и вовсе не имеют утилитарного смысла – например, существующие во многих местах питательные пункты для голубей. /.../

В ряду аксиом, ясных для меня как дважды два, одно из первых мест занимает вот эта: в подавляющем большинстве случаев, исключая только самозащиту от хищников, паразитов да случай отсутствия других источников питания, умерщвление и тем более мучительство животных безобразно, недопустимо, недостойно человека. Это – нарушение одной из тех этических основ, лишь твёрдо стоя на которых, человек имеет право именоваться человеком.

Конечно, охота, как основное средство существования некоторых отсталых племён, никакому нравственному осуждению быть подвергнута не может. Надо быть фарисеем от вегетарианства, чтобы «изобличать» готтентота или гольда, для которых отказ от охоты равносилен смерти. Да и каждый из нас, попав в подобные условия, может и должен поддержать жизнь свою и других людей охотой: жизнь человека ценнее жизни любого животного.

По этому же самому человек имеет право на самозащиту от хищников и паразитов. /.../

Но что подлежит безоговорочному упразднению, даже строгому запрету, так это охота-спорт. Превосходно отдаю себе отчёт в том, какой вопль поднимут любители избиения косуль и куропаток, если требование, высказанное здесь, получит распространение в обществе и превратится из утопических мечтаний отдельных чудаков в настоятельный призыв всей передовой части человечества. Доводы нетрудно предсказать наперёд. /.../ Закричат, например, о пользе охоты, закаляющей наш организм (как будто его нельзя закалять другими способами), укрепляющей характер, волю, находчивость, мужество (как будто при охоте на дичь человек имеет дело с какой-нибудь опасностью); посыплются уверения, что охота, в сущности, только предлог, только средство, истинная цель которого – наслаждение природой (как будто ею нельзя наслаждаться без дополнительного удовольствия – зрелища зайца, настигаемого псом) /.../, – все эти увёртки лукавствующего ума определяются одной короткой фразой Тургенева. Сам страстный охотник, он был честен и с читателем, и с самим собой; он понял и высказал твёрдо и ясно, что охота не находится с любовью к природе ни в какой связи /.../. Зачем же другие морочат себя и окружающих, оправдывая охоту любовью к природе?

Ах, знаю этот тип: храбрость, честность, прямота, зоркий глаз, широкие плечи, обветренное лицо, обстоятельная речь, иногда солёная шутка – ну, чем не образец человека-мужчины? И уважают его кругом, и сам себя он уважает – за крепость нервов (она кажется ему силой духа), за трезвый взгляд на вещи (он принимает это за разум), за объём бицепсов (это представляется ему достойным «царя природы»), за орлиный, как ему кажется, взор. А изучишь попристальней, заглянешь за этот импозантный фасад – а там только клубок из всех разновидностей эгоизма. /.../

О, этот тип найдёшь вовсе не среди обитателей тайги или пампасов. Ему только хочется походить на подлинных таёжников, ему хочется, чтобы все поражались, как это он сумел так гармонически соединить в себе высококультурного европейца с горным сыном природы. А правда в том, что это – продукт городской цивилизации, рассудочный, себялюбивый, жестокий и чувственный. /.../

Нет права, у нас нет абсолютно никакого права покупать наши удовольствия ценою страданий и смерти живых существ. Если не умеешь иными путями ощущать себя частью природы, и не ощущай. Лучше оставаться совсем «вне природы», чем быть среди неё извергом. /.../

И ещё будут говорить: «Ха! что звери: люди гибнут миллионами в наш век – и от войн, и от голода, и от политических репрессий – нашёл, дескать, время рыдать по поводу белок и рябчиков!» – Да, нашёл. И никак не могу понять, какое отношение имеют мировые войны, репрессии и прочие человеческие безобразия к вопросу о животных? Почему животные должны погибать ради забавы лишённых сердца бездельников, пока человечество утрясёт, наконец, свои социальные дела и займётся на досуге смягчением нравов? Какая связь одного с другим? Разве только та, что, пока человечество терзает само себя войнами и тираниями, общественная совесть будет слишком оглушённой и суженной для того, чтобы чувствовать всю гнусность охоты и рыбной ловли.

Да, и рыбной ловли. Той самой рыбной ловли, которой мы так любим предаваться на поэтическом фоне летних зорь и закатов, умиляясь и отдыхая душой среди окружающей идиллии, а пальцами ухватывая извивающегося червяка, прокалывая его тельце крючком и в ребяческом недомыслии не понимая, что он испытывает теперь то же, что испытывали бы мы, если бы чудовище величиной с гору ухватило нас за ногу, проткнуло наш живот железным бревном и бросило в море, навстречу подплывающей акуле. /.../

Но при всей своей уродливости охотничий спорт не приносит теперь столько зла, сколько другой его источник, открывшийся, увы, лишь недавно, с развитием науки и просвещения. /.../

Я не затрагиваю принципиального вопроса о том, могут ли естественные науки обходиться без опытов на «живом материале». /.../

Кстати, естественники так привыкли к своей терминологии, что уже не замечают, конечно, какое моральное убожество, какое одеревенение совести слышится в этом противоестественном тупоутилитарном словосочетании «живой материал». Так вот, о живом материале в научных лабораториях, вообще об этой методике в естественных науках. Сделанного не воротишь, умерщвлённых не воскресишь, и дискутировать о том, могла ли наука в предыдущие эпохи двигаться вперёд без этого, – дело праздное. Но может ли она это теперь? Инстинкт экономии усилий виновен в том, что на эту методику, прямей и дешевле ведущую к цели, обратились взоры всех естественников. Став узаконенной, она кажется теперь многим единственной и незаменимой. Вздор! Лень тратить силы и время на разработку другой методики, да ещё государственная и общественная скупость – и ничего больше. /.../

Но и жертвы нашей «любви к природе», и жертвы нашей «жажды знания» – всё это лишь холмики, бугорки рядом с Монбланами, с Эверестами рыбьих трупов, вытаскиваемых на промыслах, и трупов коров и свиней, громоздимых на бойнях, короче говоря, трупов, покупаемых нами в магазинах и поглощаемых за культурно сервированным столом. /.../

Необходимы не мясо и рыба как таковые, а определённое количество углеводов и белков. Необходимо определённое количество калорий. Эти количества могут быть введены в наш организм и через другие виды пищи: блюда молочные, мучные, фруктовые, овощные. Притворяться, будто нам неизвестно, что на свете существуют миллионы вегетарианцев, и притом существуют совершенно благополучно, – приём несерьёзный, чтобы не сказать резче. Всем нам отлично известно даже то, что на свете вот уже тысячи лет существует многомиллионный народ, почти не употребляющий мяса. Факт неприятный, конечно, для нашей совести, но неоспоримый. Правда, в условиях северного климата для компенсации мясных и рыбных блюд потребуется больше других питательных веществ, чем в тропической Индии. Правда и то, что компенсация эта пока обходится дороже и, следовательно, не всем доступна. Вопрос, таким образом, – в повышении общего материального уровня жизни. /.../

Придут поколения, которые будут с содроганием узнавать из книг, что не так ещё давно человек не только питался трупами умерщвлённых им животных, но и находил удовольствие в подлом их подкарауливании и хладнокровном убийстве.

Журнал «Социум» 1991 год №5(5)

Ещё в главе «Человек - общество - природа»:

Мы с тобой одной крови – ты и я (или Отношение к животному царству по Даниилу Андрееву)
Календарь народных примет. Май. Травник, Травень