Журнал «Социум» №8. 1991 год

Кратократия

Если люди будущего захотят разорвать цепи настоящего, они должны будут понять суть той силы, которая их выковала.
Баррингтон Мур

Пытаясь как-то разобраться в нашем, нынешнего положения социуме, ответить на вопрос: что его сделало таким, а не каким-то другим, кто сделал, какие социальные силы, мы привычно перебираем привычный набор различного рода клише от «партократизма» до «тоталитаризма» и иных в равной степени концептуально беспомощных понятий.

Так считает Андрей ФУРСОВ, занимающийся проблемами сравнительного анализа исторических систем и социальной природы обществ советского типа. Он полагает, что термин «кратократия», или «власть власти», «власть насилия», адекватнее передаёт то, что – не формировало даже, а формовало нас до состояния (как мы сегодня убеждаемся) почти необратимой искорёженности.

Феномен кратократии в миро-системном контексте автор исследует в серии статей, открывающейся в этом номере журнала. Делает он это основательно, предполагая аудиторию столь же основательную, не пасующую перед непопуляризированным чтением.

В начале 1926 года Георгий Пятаков, как заместитель председателя ВСНХ, совершал инспекционную поездку по шахтам Донбасса. На одной из шахт, как раз перед его приездом, сотрудники ОГПУ арестовали директора, возражавшего против того, что они, в связи с нехваткой шахтёров, насильственно загоняли в шахты крестьян.

Директор предполагал, что крестьяне, привыкшие к свежему воздуху, не выдержат в забое долго и умрут. Что это за рабочая сила – вполне рационально рассуждал он, подкрепляя свои слова примером столь же неразумных действий британских властей в XVIII веке по отношению к английским крестьянам. Вот за это сравнение социалистической России с капиталистической Англией (подумать только!) его и арестовали.

Работа на шахте остановилась. Пятаков распорядился освободить директора, но предупредил его, что, если через две недели шахта не начнёт давать продукцию, освобождённый вновь займёт своё место в камере. «Мы даже не знали, с каким диким народом мы сделали революцию, мы не знаем достаточно хорошо эту страну», – прокомментировал Пятаков ситуацию сопровождавшим его. С тех пор почти каждый генсек повторял: мы (то есть власть) плохо знаем свою страну. Об этом говорил Юрий Андропов, толковал Михаил Горбачёв. Это через 70 лет после революции и через 60 лет после откровений Пятакова!

Да что власть, наши обществоведы как казённые, так и противостоящие им (по крайней мере, формально), в большинстве своём никак не могут адекватно охарактеризовать социальную природу общества, просуществовавшего более семи десятков лет и ныне умирающего (вопрос лишь в том, относительно мирной или кровавой будет агония «коммунистического строя» и насколько долго она продлится).

К какой только терминологии не прибегали, чтобы определить суть этого общественного «строя» и обществ советского типа вообще! «Государственный капитализм», «партократия», «новый класс», «номенклатура» (даже «партия номенклатуры»), «возрождённые» феодализм или «азиатский» способ производства, «административная система», «бюрократическая система», «бюрократический капитал», «тоталитаризм» и даже «тоталитарная бюрократия» (sic!).

Похоже, из всех этих анемичных понятий очень многим и больше всего пришёлся по душе термин «тоталитаризм». И пошло-поехало. Дошло до того, что сталинскую Россию в качестве тоталитарного режима приравнивают к гитлеровской Германии. При этом поразительно, что почти никто не ставит вопросов ни об основных качественно определённых основах власти и собственности в обществах советского типа (тоталитаризм – и всё, какие тут особые основы!), ни об основных противоречиях этого общества (и так всё ясно!).

«Тоталитаризм» среди прочего оказался приемлемым потому, что он удобен в силу своей эмоциональной и ценностной негативности в политической борьбе. Короче, возник новый научный или околонаучный миф, новая идеологема.

Примечательно, что «советский тоталитаризм» рассматривается главным образом под углом зрения национальной специфики. При этом забывается, что даже антикапиталистические (коммунистические) элементы суть элементы капиталистической миро-системы и, следовательно, вопрос надо ставить в более широком политико-экономическом пространстве.

Именно – политико-экономическом, не сводя всю суть как тоталитаризма, так и советской системы к политике и идеологии, которые, кстати, никогда не существовали в советском обществе как самостоятельные и институционально обособленные формы и только сейчас начинают оформляться как таковые!

Общая анатомия кратократии

Говоря об обществе любого типа, необходимо естественным образом ставить вопрос о системо- или формационнообразующих отношениях власти и собственности. В связи с этим сразу скажу, что термин «бюрократия» не способен отражать социальную природу господствующего слоя (то есть системообразующего элемента) нашего общества. Ведь бюрократ – это представитель и носитель такой административно-управленческой структуры, которая отделилась от прочих форм власти и сфер общества – экономической, религиозной, идеологической. В этом смысле бюрократия существует только в капиталистическом обществе.

Всякий бюрократ – чиновник (управленец), но не всякий чиновник (управленец) бюрократ. Если же перед нами фигура, имеющая в своих руках в социально недифференцированном виде и экономическую, и политическую, и идеологическую власть одновременно, то она представляет собой что угодно, но только не бюрократа.

Я называю этот социальный тип (слой) «кратократия». Иначе говоря, «власть власти», «власть насилия», по сути неограниченная никакими другими сферами и формами власти. Ленин, прекрасно понимая суть этого явления, ещё в 1918 году писал, что большевистская диктатура – это такой тип власти, который основан на насилии и не ограничен никакими законами.

Рисунок: Г. Дроботун

Чтобы лучше понять, что такое кратократия, имеет смысл сначала уяснить, что она не есть. Итак, кратократия не бюрократия. Она не есть форма политического господства. Политика – это частная и специализированная, а не тотальная, всепроникающая форма регуляции общественной жизни.

Если политика охватывает общество в целом, становится макросоциальным регулятором, то она перестаёт быть политикой, оборачиваясь недифференцированной формой власти. По аналогичной причине кратократия не партия и не власть партии. Термин А. Авторханова «партократия» или (хуже) «тоталитарная партократия» (или, ещё хуже, «тоталитарная бюрократия») описателен и уводит от сути, улавливая лишь формальную сторону дела. Квалифицировать КПСС как партию (например, «партию номенклатуры») ошибочно. На самом деле кратократия есть отрицание партийности.

Кратократия не государство. И не только потому, что государство, охватывая гражданское общество в целом и уничтожая его, отмирает. (Сталин был прав, когда в «Вопросах ленинизма» писал, что в СССР государство отмирает не в результате ослабления его функций, как предполагали Маркс и Энгельс, а в результате его максимального усиления).

Вопреки тем, кто считает, что большевики укрепляли и укрепили государство, я полагаю, что большевизм (ленинизм, сталинизм, кратократия) – это один из первых примеров упадка государственности в современной миро-системе. Ведь государственность не была адекватной исторической формой организации власти для сохранения многонациональной миро-империи в начале XX в. (альтернатива – распад на национальные, то есть бюрократические государства, как это произошло с Австро-Венгерской и Османской империями).

Тогда, быть может, кратократия – это класс, «новый класс», как считал М. Джилас? Сомневаюсь в этом по двум причинам. В функционировании кратократии собственнические («классовые») функции не отделены от властных («государственных»). Это нечто отличное как от классовости, так и от государственности. С другой стороны, кратократическая собственность резко и принципиально отличается от собственности любого классового типа.

Кратократия не имеет собственности на предметно-вещественные факторы труда, но, тем не менее, распределяет их. Поэтому некоторые учёные и публицисты склонны считать, что в коммунистическом (то есть советского типа) обществе главное не собственность, а распределение, потребление и контроль над ними. Такая оценка – не более чем вульгарный материализм.

Отношения собственности во всех обществах суть системообразующий фактор, однако объекты собственности (и производительные силы в качестве таковых) не исчерпываются предметно-вещественными факторами. Помимо последних существуют также социальные и духовные, которые на практике чаще всего выступают и реализуются в совокупности (косвенно или впрямую) в соответствующих сферах жизни. Кратократия обладает собственностью именно на эти факторы производства.

В социальной сфере – посредством насилия, исторически утвердившегося прежде всего через инструменты страха и террора; в духовной – посредством идейной («идеологической») манипуляции (энтузиазм) и обработки (создание обстановки макросоциального невроза, чувства вины и так далее, которые «сострадательная» власть «облегчает»).

Отсюда ясно, что власть кратократии исторически наименее идеологизирована. Когда она становится одновременно целью, средством и ценностью, то есть по сути центральной идеей, когда идеология может быть единственно идеологией власти (и сохранения последней любой ценой – с нэпом или без него, с Брестом или без него, с союзом с Гитлером или без него и так далее), – идеология отмирает. То, что обычно, на западноцентричный манер многими фиксируется как господство идеологии, есть на самом деле господство определённого типа производственных отношений, объекты которых – именно духовные факторы производства.

При такого рода господстве у человека отчуждается прежде всего не его прибавочный труд и рабочее время (это здесь вторично), а воля. Но, в отличие от докапиталистических обществ, воля отчуждается не как средство присвоения природных факторов производства (включая самого человека как такового), а как средство присвоения человека в качестве социального существа. То есть присваивается его свободное время и часть необходимого продукта (плюс прибавочный продукт).

С этой точки зрения кратократия не класс, то есть не эксплуатирующая группа, а прежде всего отчуждающая группа. «Классовые» функции здесь вторичны по отношению к отчуждающим, и противоречие между ними и функциями отчуждения (как системообразующими) есть основное внутреннее противоречие кратократии.

Она очень похожа, с одной стороны, на тоталитарные структуры, с другой – на господствующие коллективы типа Gemeinwesen¹ в докапиталистических обществах. Это впечатление усиливается тем, что кратократия действительно воспроизводит докапиталистические – рабские (миллионы зэков, это по сути уклад или субуклад) или крепостнические (миллионы колхозников) формы общественного устройства. В обоих случаях, однако, сходство поверхностное.

Кратократия – безаналоговое явление

Отождествление кратократии с тоталитаризмом – заблуждение, характерное как для западных аналитиков, так и для «прогрессивной советской интеллигенции», которая очень любит приравнивать и сравнивать «гитлеризм» и «сталинизм» как две формы тоталитаризма. (Строго говоря, идейное наследие шестидесятничества и покоится на трёх концептуальных китах – тоталитаризм, модернизация, конвергенция, – приказавших долго жить на Западе в период между 1968–1973 гг., однако у нас они, по принципу донашивания кухаркой старых шляпок госпожи, остались в центре дискурса. В этом смысле время «шестидесятничества» не столько прошло, сколько остановилось, и они так и довоёвывают недовоёванную войну за «социализм с человеческим лицом». Однако это – к слову, поскольку проблемы «шестидесятничества» – особый вопрос).

Тоталитаризм есть явление капиталистическое и европейское. В отличие от авторитаризма он представляет собой ограничение волеизъявления не только в политической сфере, но также в идеологической и в значительной степени в экономической сферах.

Однако, в отличие от кратократии, тоталитаризм не превращает эти сферы общества в нечто однородное; контроль над социальной (социально-политической) и духовной сферой общества не становится производственным отношением; тоталитаризм не отменяет и не уничтожает нигде и никогда частную собственность, основу основ капиталистического общества, в том числе основу адекватных такого рода собственности социальных свобод.

Частная собственность среднего класса, точнее его нижних слоев, стремящихся упрочить и расширить её, и есть опора тоталитаризма как исторически первой формы «массового общества» на Западе. Но именно поэтому тоталитаризм в принципе обратим (что и доказано исторически).

Кратократия необратима, её можно только разрушить, детотализировать. Кратократия означает значительно большую степень отчуждения человека, присвоения и выкачивания его сил, чем тоталитаризм. Поэтому в военном столкновении с тоталитарным обществом (при прочих равных условиях и при равновесии стратегических просчётов и ошибок) шансы кратократии намного внушительнее; неся потери в пропорции 5–6–10 к 1-му, она почти обречена на победу. То, что с нормальной точки зрения есть поражения и потери, для кратократии победа и «массовый героизм» (последний, по сути, и обозначает на кратократическом новоязе катастрофические потери, не подрывающие, а наоборот, укрепляющие систему).

Быть может, кратократия – это возрождение того или иного докапиталистического способа производства, феодализма или (что упоминается чаще) «азиатского» способа производства? Ни в коем случае. Феодализм – наиболее динамичное и индивидуализированное докапиталистическое общество, из которого логически вырастает капитализм (впрочем, без исторической фатальности). Кратократия не может быть его возрождением. Более того, она возникает там, где мощная феодальная традиция отсутствует.

Что касается «азиатского» способа производства, то, прежде всего, в нём исходно существовало единство классовости (собственности) и государственности, отчуждения воли и прибавочного продукта, тогда как кратократия есть результат превращения ранее существовавших обособленно социальных сфер в нечто однородное.

Кроме того, если «азиатский» способ производства возникает как сама-себе-сущая система (к тому же на основе натуральных производительных сил), кратократия возможна лишь на основе индустриальной (индустриально-аграрной) системы производительных сил в рамках капиталистической миро-системы как её отрицание, ограниченное в пространстве и, самое главное, времени. Иными словами, коммунизм не есть способ производства, рядо-(или равно-)положенный капитализму, но лишь его логически-отрицательная, а историческая (по всей видимости тупиковая) форма.

Возможности «коммунистической» (кратократической, антикапиталистической, антисистемной) зоны в рамках капиталистической миро-системы обусловлены самими законами капитализма, его политической экономией. Капитализм есть исторически первый (и, быть может, единственный) способ производства, в котором функциональные и содержательные аспекты не совпадают, а само поле совпадения может быть большим или меньшим (и к тому же подвижным).

Что же здесь имеется в виду? Прежде всего, несовпадение социального насилия с производственными отношениями. Поскольку с выходом на первый план особой социальной организации производства (разведённой с отношениями господства – подчинения и противостоящей им) собственность обрела, как говорил Маркс, экономическое бытие, внеэкономическое принуждение перестало быть первичным (системообразующим) производственным отношением.

Последнее зафиксировалось как особый тип экономической организации, обособленный от других сфер общества, от непосредственного насилия. И потому исходно приобрело способность действовать независимо от непосредственной предметно-вещественной основы, то есть не в качестве содержания, а лишь в качестве функции.

Это проявилось по крайней мере трояко.

Во-первых, в способности капитала, оставаясь локальным («североатлантическим») комплексом производительных сил, охватить своими производственными отношениями (функционально) весь мир.

Во-вторых, в способности капитала, сохраняя своё содержание, эксплуатировать некапиталистические уклады, принимая их вид или создавая их как функциональный орган капиталистической системы там, где до его проникновения они отсутствовали.

В-третьих, в появлении и институциализации особого социального слоя – бюрократии, опосредующей неэкономически экономические отношения между капиталом и трудом (а также капиталом и капиталом, трудом и трудом), осуществлявшей также взаимодействие государств как политических целостностей в рамках капиталистической миро-экономики).

Заметим, что чем дальше от центра капиталистической миро-системы, тем функциональный аспект капитала по отношению к содержательному выражен сильнее, тем острее противоречие между ними. Прежде всего, это противоречие проявляется в отношениях между государством и классами, бюрократией и обществом.

В такой ситуации государство (бюрократия) может, опираясь на иные слои, чем буржуазия (и в тем большей степени, чем существующая буржуазия слабее и в данном обществе имеется развитая государственная и особенно имперская традиция) уже не столько выражать, сколько представлять её интересы. При этом ограничивая политическое волеизъявление как буржуазии, так и других социальных групп данного общества (в XIX в. – бонапартизм, в XX в. – авторитаризм). Ещё большая степень господства функции над капиталом – тоталитаризм, где капиталистическая функция ограничивает проявление капиталистического содержания не только в политической, но в социальной, духовной и отчасти экономической областях.

Антикапиталистическая зона

Наконец, ещё одна, причём крайняя и негативная форма соотношения между функцией и содержанием капитала проявилась в полном отрыве первой от второго. Это обозначилось и в приобретении функцией самостоятельного бытия и динамики с последующим превращением её в содержание капитала, но уже с противоположным знаком.

Попросту говоря, произошёл выход за рамки капитализма в антикапитализм с погружением гражданского общества и государства в единообразное состояние, социально недифференцированную систему власти, со стиранием границ между экономической, социальной и духовной сферами и так далее. Вот она – тайна тайн кратократии, превращающей капитализм в Тень капитализма, в его энтропию, его антибытие, локализованное, однако, в пространстве и времени. Почему локализованное?

Если отрыв функциональных укладно-формационных аспектов в социальном бытии от содержательных возможен теоретически лишь при капитализме, то практически его реализация ещё более ограничена. Она возможна лишь в определённые периоды истории капиталистической миро-системы и её элементов – суверенных государств (неудача якобинцев не была случайной).

Прежде всего, капитализм должен находиться на своей промышленной стадии (на мануфактурной этот отрыв по ряду причин ещё невозможен, на энтээровской – уже невозможен, потому что острота противоречия между функциональным и содержательным аспектами капитала спадает). Есть и другое важное обстоятельство. «Антикапитализация» части капиталистической миро-системы способна произойти в период межгосударственной конкуренции и борьбы ряда держав за гегемонию. То есть во время, когда в мировой системе стран отсутствует государство-лидер (1914–1945 гг. – период борьбы за корону бывшего гегемона, Великобритании, между США и Германией).

Наконец, необходимо иметь в виду ещё одно. То, в результате чего возникает антикапиталистический (кратократический) мир, а именно коммунистическая революция, должно произойти на полупериферии и никак не в государстве центра, борющемся за гегемонию. Провал революции 1918 года в Германии не случайность: для «внутриформационной» революции типа 1848 года условий не было, а антикапиталистическая революция не имела адекватной основы. В результате союз коммунистов Германии и России остался только в символике молота и серпа.

Кратократия, как нетрудно видеть, не сваливается на бедное общество, в данном случае Россию, откуда-то извне. Отнюдь нет. Кратократия логически (но не исторически!) связана с российскими как формами организации власти (с социально однородной структурой власти экспериментировать начал ещё Иван Грозный), так и формами социальности (то, что Г. Федотов называл «московским русским человеком»). Эту своеобразную «эстафету» подхватило «мещанство-босячество» конца XIX – начала XX вв., выразившееся в творчестве и в самой личности М. Горького и прорвавшееся в неоязычестве (символ которого – похожий на ступенчатую пирамиду Джосера Мавзолей с мумией отца-основателя кратократии).

Приход большевиков к руководству страной создал систему, которая, будучи логическим продолжением тенденций нарастания социально однородной, нерасчленённой власти в самодержавной России, исторически означала полный разрыв с ней. Главное, однако, в том, что внутренние силы «обновления страны» стали адекватной основой отрицания капитала как содержания, посредством «оторванной» от него функции и создания на её основе мира тех, кто из «никого» стал «всем», а точнее «никем» с обратным знаком.

Обобщённо можно сказать, что кратократия есть организация типа Gemeinwesen (так сказать, коммуны), но возникающая нелокально и не на основе натуральных производительных сил, а на негативно-мировом уровне и на основе индустриальных производительных сил. Ещё раз выделим то, о чём уже говорилось в первом приближении: в кратократическом обществе нет экономики, политики, науки, искусства, но есть лишь ячейки кратократической власти, специализирующиеся на экономике, политике, науке, искусстве, то есть занимающие функциональные социальные ниши, эквивалентно сравнимые с содержательными нишами капиталистического общества.

Существование антикапиталистической зоны в эпоху промышленного капитала не только возможно в рамках капиталистической миро-системы, эта зона выполняет определённые стабилизирующие функции для этой системы. В связи с этим, очевидно, опять-таки не случайно, то, например, что известные ялтинские международные соглашения юридически оформили право на существование кратократического пространства в ограниченных «железным занавесом» локальных рамках.

Рисунок: И. Смирнов

Развёртывание НТР и упадок гегемонии США в современном мире стали первым поминальным звоном колокола по кратократии; ей нет места в «энтээровском» мире. В этих условиях она не может быть функциональным отрицанием капитализма, последнее было возможно лишь на национально-промышленной основе.

Во второй половине 60-х годов кратократия вступила в последнюю стадию своего развития, реализовав свой исторический потенциал, по сути, реализовав себя: ведь упадок и смерть той или иной социальной системы происходит в результате исчерпания её. В этом смысле Н. С. Хрущёв был прав, говоря в начале 60-х, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме (имелась в виду развитая его стадия или поздняя кратократия, представляющая собой этот коммунизм, правда, значительно отличающийся от того, что «прорицал» Хрущёв).

В 70-е годы начал умирать мир, отрицанием которого и была кратократия, которая должна умереть вместе с ним (или превратиться во что-то другое).

***

¹ Gemeinwesen (немец.) – коллектив, община как естественная совокупность людей, реализующая собственность на природные («невещественные») факторы производства.

Журнал «Социум» 1991 год №8(8)

Ещё в главе «Наука - политика - практика»:

Антимарксизм – ещё одна догма
Кратократия