Комментарий члена редколлегии Андрея Фурсова к статье «Краткий миг российской свободы» («Социум» № 4, 1992 г.)
Статья, посвящённая корреляции между кондратьевскими циклами («циклами мировой конъюнктуры», «длинными волнами») и политическими сдвигами в России и стране в целом, интересна, однако в ней есть спорные моменты. Это касается и перехода от экономических циклов к политическим событиям, минуя циклы мировой политики («борьбы за гегемонию») и военные циклы; это и вывод о том, что с конца XVIII века капиталистический мировой рынок ставит России свои задачи (а как быть с концом XVII и большей частью XVIII веков?).
Наконец, это и вопрос о степени общей обоснованности соответствия «повышательной волны» (А-фазы) периодам проведения в тех или иных странах либеральных реформ и «понижательной волны» (Б-фазы) – периоду контрреформ. Ведь, скажем, Германия и Япония второй половины XIX века демонстрировали противоположную корреляцию реформы, проводившейся во время Б-фазы. Следовательно, и российская корреляция нуждается в дополнительном обосновании и объяснении.
Есть и другие небесспорные моменты. Но, собственно говоря, так и должно быть. Споры и дискуссии – это именно то, что делает интересной нашу жизнь, особенно научную. Ибо наука – это Большая и Увлекательная Игра, Интеллектуальная Игра взрослых людей, не утративших мальчишечьего удивления перед Миром. Итак, спорные моменты – это нормально, и здесь всё ясно.
Однако один сюжет статьи В. Пантина и В. Лапкина представляется не просто спорным, а совершенно необоснованным, и о нём необходимо сказать. Авторы статьи датируют конец последней понижательной и начало повышательной волны (а вместе с этим и начало нового кондратьевского цикла) первыми годами 1980-х.
На самом деле, согласно принятым теориям длинных волн (и, я думаю, это верно) начало 80-х годов (спад 1980–1982 гг.) – это самый разгар понижательной волны (Б-фазы), «длинной волны» 1967 / 1973 – конца 90-х годов, которая в соответствии с логикой развития мировой экономики и движения «длинных волн» должна окончиться в самом конце 90-х годов.
.jpg)
Всё при помощи пара: и прогулка, и путешествие, и полёт (старинная английская карикатура)
Дело даже не только в том, что авторы «обрезали» последнюю понижательную волну до 10-12 лет. Длительность циклов – 50-60 лет (а волн, или фаз, – 25-30 лет, но никак не 10-15), определяется действием ряда закономерностей, хорошо исследованных на Западе. Об этих закономерностях и их комбинациях как конкретных причинах спорит немалое число исследователей, предлагая различные объяснения.
Огрубляя и упрощая, можно сказать, что сам Н. Кондратьев видел причины циклов во взаимодействии между технологическими изменениями, расширением мирового рынка и увеличением денежной массы. В основе всего этого – изменения в запасах общественного капитала. Известный западный исследователь И. Шумпетер ставил акцент на роли нововведений как комбинации вложения капиталов, технологии, рынков и предпринимательства в отдельном экономическом секторе. Если следовать этой точке зрения, то кондратьевский цикл есть главный ритм экономической эволюции. (При этом заметим, что Шумпетер не считал цикл 1787–1842 годов первым; он был первым лишь с точки зрения наличия статистического описания, тогда как отсчитывать «длинные волны» можно с XVI столетия (1).
Если обратиться к автору знаменитой книги «Стадии экономического роста» У. Ростоу, то можно увидеть, что он интерпретировал циклы как отклонения от динамического равновесия роста. Другой видный экономист, Э. Мандель, объяснял «длинные волны» как фактор, создающий рамки и основу для технических революций. По его мнению, колебания в норме прибыли суть регулятор долгосрочного прогресса накопления капитала, определяющий последовательные волны «расширения» и «сжатия» в мировом масштабе.
Проблематика кондратьевских циклов («длинных волн») стала одной из центральных тем в исследованиях школы мир-системного анализа и прежде всего – И. Валлерстайна, её основателя, всемирно известного учёного, директора «Центра Фернана Броделя по изучению экономик, исторических систем и цивилизаций» (Бингемтон, США). Валлерстайн ещё основательнее и чётче, чем Мандель, связал кондратьевские циклы с накоплением, точнее – с циклами накопления, колебания нормы прибыли.
В основе этих колебаний и волн лежит, как считает Валлерстайн, постоянное колебание предложения в комбинации с непостоянным колебанием спроса. Само производство, пишет он, не создаёт спрос, иначе мы бы жили в экономически «спокойном» и неизменном мире. Оно не создаёт спрос, потому что спрос – это функция распределения продукта, которое, в отличие от колебаний предложения, не есть следствие индивидуальных решений, принятых с «прицелом» на накопление.
Распределение продукта определяется на социально-политической арене и представляет собой результат соотношения сил соперничающих классов и стран на глобальном и локальном уровнях (2).
Столкновение интересов носит постоянный характер, однако острая борьба идёт с «передышками», предполагающими компромиссы, действующие в течение среднесрочных периодов. Таким образом, кондратьевские циклы – это не просто экономические, но политико-экономические явления. Не случайна их связь с периодами как гегемонии в мир-системе Голландии, Великобритании и США, так и «тридцатилетних» мировых войн (Тридцатилетней, двух «англо-французских» и двух «американо-германских», в которых в силу геополитической логики решающую роль играла Россия).
При всём разнообразии объяснения причин кондратьевских циклов (повторю, на Западе им посвящено огромное количество работ) все согласны, что их длительность 45-60 лет, не более и не менее. Менее – это уже другие циклы – циклы С. Кузнеца (15-20 лет), К. Жуглара (6-10 лет), Дж. Китчина (2-3 года). Более – вековые тренды (или логистические циклы Р. Камерона), совпадающие с циклами гегемонии (кондратьевские циклы коррелируют с фазами гегемонии). Поэтому «укорачивание», произведённое В. Пантиным и В. Лапкиным, требует, как минимум, дополнительного объяснения: чем таким особенным отличается «пятый цикл», что его понижательная волна длится всего 10 лет? В противном случае вся схема «повисает» в воздухе.
Думаю, что авторы, ведомые логикой своего подхода, необоснованно отождествили спад 1980–1982 годов внутри понижательной волны (в «хвосте» которой мы находимся сейчас) с её окончанием. На самом деле этот спад не был ни первым, ни последним «Б-фазовым» спадом. Первый произошёл в 1973–1975 годах и являл собой краткосрочное следствие развёртывания НТР, резкого рывка Европы и Японии, начала упадка гегемонии США в мире.
Повышение цен на нефть и ряд других факторов привели к тому, что значительная часть денежных средств оказалась в банках США и оттуда была направлена в Третий мир, страны Восточной Европы и СССР. Это на время сбалансировало бюджеты. Однако начиная с 1980 года миру (особенно «второму» и «третьему») пришлось расплачиваться.
Экономический спад 1980–1982 годов обернулся, как верно заметил И. Валлер, заявлением Мексики о неспособности выплатить долг, падением военных диктатур в Латинской Америке, наступлением исламистов на светские режимы в арабском мире. Ну и, наконец, по «принципу домино» стали рушиться социалистические режимы.
Спад 1992–1994 годов, как считают экономисты различных школ, в том числе мир-системного анализа, ударит уже по «первому» миру, прежде всего, – США, и этот «хвост» кондратьевской Б-фазы способен сыграть для американской гегемонии ту же роль, которую для гегемонии Великобритании сыграл увенчавший «длинную волну» 1870–1890-х годов трёхлетний спад 1893–1896.
По-видимому, спад 1992–1994 годов «закроет» Б-фазу нынешнего кондратьевскогб цикла, совпавшего с упадком гегемонии США, и станет введением к новому кондратьевскому циклу, содержанием которого, помимо прочего, станет острая конкуренция крупнейших капиталистических держав уже в А-фазе (как это было в 1780-х – 1810 / 1817 и в 1914–1945 годах).
Итак, «четвёртый» кондратьевский цикл – это 1945 – конец 1990-х годов, «длинная понижательная волна» – это 1967 / 1973 – конец 90-х годов. В таком случае, скажете вы, «перестройка» «выпадает» из логики цикла «реформа – контрреформа». Ну и что же? Всё правильно, так и должно быть. И не только потому, что она приходится на «понижательную волну» и имеет, помимо иных причин, причинную связь со «срединным» спадом этой волны, но и потому, что «перестройка» (будь то период «взлёта и падения» (апрель 1985 – октябрь 1990 годов) или период «хроники объявленной смерти» (октябрь 1990 – август 1991 годов) лишь очень условно может быть квалифицирована как «реформа». Под определённым углом зрения её можно интерпретировать и как контрреформу или, как минимум, комбинацию первой и второй. Реальность, однако, сложнее «реформаторско-контрреформаторской» схемы.
Явление, именуемое «перестройкой», – сложный процесс, заслуживающий отдельного разговора как сам по себе, так и с точки зрения сравнительно-исторической перспективы – в ряду тех реформ, в который помещают её, как и А. Янов, авторы статьи. И в этом я вижу главную слабость всей линии рассуждений «реформы – контрреформы в отечественной истории».
Сторонники подобного подхода рассуждают (эксплицитно или имплицитно) так, будто социальное содержание русского общества и русской истории, с одной стороны, и советского общества и советской истории – с другой, таковы, что их в принципе можно объединять в некий континуум.
В рамки последнего и помещают реформы. Короче, социальная природа общества, отношений власти и собственности здесь не учитывается. А ведь «реформы» и «контрреформы» проводятся в интересах определённых социальных групп, часто имеющих различные или даже диаметрально противоположные интересы (часто то, что есть реформа для одной группы, оказывается контрреформой для другой, и наоборот).
Подход «реформа – контрреформа» к российско-советской истории может быть научно обоснованным и корректным только в том случае, если (и после того как) будет обосновано принципиальное социально-экономическое сходство российского и советского общества, а следовательно – интересов и целей господствующих в них групп. Без этого подход «реформа – контрреформа» рискует оказаться игрой ума в духе простейших вариантов теории модернизации (плохих не потому, что буржуазные, а потому, что примитивные в своём эконом-детерминизме).
Игрой, в которой может стушёвываться разница между Россией, СССР, древним и современным Китаем. Кстати, история Китая, начиная по крайней мере с ранней Хань – это история «реформ – контрреформ», не имеющая, правда, отношения к «длинным волнам» экономической конъюнктуры.
Разумеется, это не значит, что корреляция, исторические сравнения и аналогии не нужны и не важны. Напротив. Однако, как говорил Гегель, аналогии бывают поверхностные и основательные. Именно основательностью, обоснованностью научное знание отличается как от знания чувственно-эмпирического, так и от мифологии, в том числе научной, ещё со времен Платона.
Верным, хотя и вспомогательным инструментом исследования аналогия может стать, если её отбор, определение и классификация проведены предварительно на основе чёткого и обоснованного научного анализа, анализа прежде всего содержательного.
В данном случае – анализа русского общества, советского общества и механизма функционирования мировой экономики. Или (если речь идёт о журнальной статье) оценку такого рода. Без этого результатом размышлений будут, скорее всего, некие эмпирические обобщения, легко превращающиеся в научную мифологию.
Этим и обусловлены моя настороженность и недоверие к схемам типа «реформа – контрреформа» будь то в привлекающем своей простотой варианте А. Янова или же в том, что изложен в статье В. Пантина и В. Лапкина. Хорошая теория и хорошее объяснение ведут к постановке новых вопросов. Правда, при этом должна исключаться ситуация, когда вопросов больше, чем ответов, и когда одно выдвигаемое объяснение само требует других объяснений.
***
Адекватное понимание современного мира, который имеет тенденцию меняться и усложняться быстрее, чем наше знание о нём, требует как теорий, так и «информации к размышлению». Поэтому «Социум» будет шире знакомить читателя, с одной стороны, с проблемами отечественной (российской и советской) социальной, экономической и политической истории, точнее, истории организации власти и собственности, с другой – с современными концепциями мира в том виде, в каком он оформился за последние четыреста лет, с концепциями мировой экономики (мир-системный анализ), мировой политики (например, циклов мировой политики Дж. Моделски), глобальной геостратегии (теория военных циклов Дж. Голдстайна). Ну а статья В. Пантина и В. Лапкина, которую, надеюсь, читатель прочёл с интересом, – хороший повод для начала обстоятельного разговора и обсуждения перечисленных тем на страницах «Социума».
***
1 – Подр. см.: Research working group on cyclical rhythms and secular trends. Cyclical rhythms and secular trends of the capitalist world-economy: some premises, hypotheses, and questions. — Binghamton (N.Y.). – Fernand Braudel Center for the study of economies, historical systems, and civilizations. – 1978
2 – Wallerstein I.Long waves as capitalist process Biny hamton (N.Y.) – Fernand Braudel Center for the study of economies, historical systems, and civilizations. – 1983 – p.14.
Ещё в главе «Личность - культура - ноосфера»:
«Эстетика неравенства» Константина Леонтьева
Константин Леонтьев размышляет, негодует, печалуется
Комментарий члена редколлегии Андрея Фурсова к статье «Краткий миг российской свободы» («Социум» № 4, 1992 г.)