«Когда началась гражданская война, мы жили в Киеве...»
О событиях тех дней вспоминают сёстры Людмила Васильевна Рыбакова (1908 г. р.) и Кира Васильевна Васильева (1914 г. р.), ныне живущие в Москве. На их долю, как и на судьбу всего этого поколения, выпало множество невзгод. И начались они уже с детства...
.jpg)
Евгения Михайловна Виноградова
Людмила Васильевна: Как сейчас вижу Киев в праздничном убранстве: везде красные флаги, цветы, звучит музыка. На улицах много нарядных людей, весёлых, оживлённых. Мы куда-то едем в открытом автомобиле, и мама говорит мне: «Запомни, Лютик, этот день – это революция. Царя больше нет. Страной будет править народ». День, который перевернул и изменил всю мою жизнь, я запомнила навсегда.
Наш отец, Василий Дмитриевич Виноградов, был по профессии архитектором. Человек талантливый и энергичный, он своим трудом и упорством сумел получить образование. До сих пор в Калуге, где вначале жила наша семья и родились мы с Кирой, сохранились дома, построенные по проекту отца, в частности Народный дом у Московских ворот. Отца в городе знали и уважали, он был знаком со многими интересными людьми, например с Циолковским.
Наша мама, Евгения Михайловна, урождённая Днепровская, из бедной дворянской семьи, была значительно моложе отца, который её безумно любил. Она была хороша собой, всегда весёлая и обаятельная, любила общество, интересовалась театром, искусством, литературой.
Незадолго до Первой мировой наша семья переехала из Калуги в Киев, где папе предложили интересную работу. Потом война, революция... Помнится, маму попросили вышить белым шёлком на кумачовом полотнище слова: «СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО». Все жили какими-то светлыми надеждами на будущее.
Я уже не очень отчётливо помню последовательность происходящих тогда событий, только отдельные эпизоды, как кадры давно забытой кинохроники. Киев часто переходил из рук в руки. Проснувшись утром и выйдя на балкон нашего дома (мы жили на шестом этаже), мы видели войска, спешно покидавшие город. Ветер гнал по улицам ненужные теперь бумажные купюры: керенки, карбованцы, деникинские «колокольчики», в зависимости от того, чья власть прекращала существование. Деньги эти просто бросали, как хлам.
Очередная власть перед своим появлением в городе безжалостно его обстреливала. Били из орудий по центру Киева, прямо по жилым кварталам. Во время обстрелов, а они случались, как правило, ночью, мы все поспешно спускались в подвальное помещение, где жил швейцар Виктор, и до утра отсиживались там, пока не стихала канонада.
Однажды я возвращалась с урока музыки – жизнь-то продолжалась. Вдруг улицы заполнили мчавшие во весь опор всадники, началась стрельба. Мгновенно исчезли прохожие, позахлопывались двери и окна домов. Я, чуть живая от страха, прижимая к себе ноты, пробивалась к нашему дому. Слава Богу, добралась, позвонила в дверь, швейцар впустил меня. Видно, не судьба была мне потонуть в тот час...
Кира Васильевна: Гражданскую войну помню в основном по рассказам мамы, но некоторые эпизоды ярко сохранились на моей памяти. Шли повальные обыски и грабежи, и тетя Настя, мамина родственница, в панике зарыла мешочек с фамильными драгоценностями где-то в палисаднике, а потом никак могла вспомнить где и горько плакала.
В Киеве нашими соседями была семья полковника царской армии Сафонова: сам Сергей Васильевич, его жена Мария Георгиевна и двое сыновей – Борис и Игорь. Перед отъездом из Киева Сафонов и наш папа принесли по мешку то ли муки, то ли крупы, побыли немного и куда-то уехали. Вскоре умерла Мария Георгиевна – у неё было больное сердце. Похоронили её, и мама осталась одна с четырьмя детьми.
.jpg)
Василий Дмитриевич Виноградов
После очередной смены власти в Киеве (то красные, то белые, то Махно или зелёные) няня говорила маме: «Барыня, эти деньги уже не в ходу, надо другие». А других у мамы не было, приходилось продавать вещи, чтобы на них купить продукты, потом, после письма мамы, приехал брат покойной Марии Георгиевны, увёз мальчиков.
Судьба братьев сложилась по-разному. Борис пошёл по кривой дорожке, стал, по словам мамы, «тёмной личностью», и о нём мы ничего не знаем. А с Игорем переписывались и встретились уже после Великой Отечественной войны.
Он воевал с первого до последнего дня, был подполковником инженерных войск. Награждённый орденами, прошёл войну без единой царапины, а спустя несколько лет погиб в автокатастрофе и был похоронен с воинскими почестями в Ленинграде.
Чтобы как-то прокормить семью, мама сдавала комнаты жильцам. Я дружила с весёлой красавицей Стасей – актрисой польского театра, что находился недалеко от нашего дома. Стася охотно играла со мной, а как-то раз взяла меня на сцену, где по ходу пьесы требовался шестилетний ребёнок, и в качестве гонорара подарила шоколадку.
Другими квартирантами были три студента. Мы между собой звали их: «Белый» (блондин), «Чёрный» (брюнет) и «Золотой» (с золотым зубом). По ночам во время артиллерийских обстрелов «Золотой» хватал меня, завёрнутую в одеяло, в охапку, и мы все: мама, Людмила, няня, студенты – бежали по лестницам в подвал, к швейцару. Помню, как звякали пажики моего детского пояса с резиночками – одевать меня было некогда.
В комнате у швейцара, в подвале, где мы пережидали обстрел, мама каждый раз видела что-нибудь ещё из наших вещей. Швейцар, пока мы отсиживались у него, поднимался к нам на шестой этаж и брал то, что ему приглянулось. Впопыхах двери бросали открытыми, а может, у него был и свой ключ. Мама делала вид, что ничего не замечает: она боялась, что швейцар просто не пустит нас в следующий раз.
Иногда в гости к нам приходил солидный господин по имени Георгий Константинович. По-моему, он был влюблён в маму и пытался за ней ухаживать. Должно быть, поэтому мне он ужасно не нравился и я упорно звала его Георгий Соскотинович.
Услышав однажды его слова, что он любит острую пищу, я спросила: «А как вы едите гвозди, Георгий Соскотинович?» Мама делала мне строгие замечания, а он сердился и называл меня Гадким Утёнком. Вскоре ему надо было ехать на фронт, и Георгий Константинович пришёл к нам попрощаться. Он поцеловал меня: «Прощай, мой милый Гадкий Утёнок» – и заплакал. Потом мама сказала, что его убили.
.jpg)
Василий Иванович Виноградов
Самым популярным словом было тогда «Даёшь!» И у красных, и у белых. А «большевик» чаще всего ассоциировался со словом «злодей». Во время нашего гуляния с няней по Киеву мне нравилось подходить к какому-нибудь человеку в военной форме (в чём только тогда не щеголяли военные, каким только оружием не были увешаны!) и крикнуть: «Даёшь!» Или спросить: «Дядя, ты большевик?» Мне большевики представлялись персонажами страшных детских сказок. Дяди в мундирах добродушно смеялись, а нянька в ужасе оттаскивала меня и спешила унести ноги от греха подальше.
Обыск у нас в квартире. Сказали, что ищут оружие. Перерыли всё; конечно, никакого оружия у нас не было. Один в шинели берёт стопку маминого белья и запихивает в свой мешок. Мама возмущённо: «Это же женское бельё!» А он: «Мадам, нам всё сгодится». Распахивает шинель, и мы видим на его теле кружевной дамский гарнитур.
Людмила Васильевна: Во время очередного обстрела один снаряд разворотил угол нашего дома; к счастью, наша семья жила в другом крыле. Приехал отец, и родители решили какое-то время переждать на нашей даче, в Святошино. Сейчас это уже один из городских районов Киева. Мы шли пешком. Помню, проходили через рощу, где увидели повешенного. Я страшно испугалась – зрелище ужасное, но в те дни это было явление обыкновенное.
Дача наша располагалась в сосновом бору, рядом с просекой. Громадный, по нынешним меркам, участок – 25-30 соток. Кругом безлюдно, пустынно, большинство дач заколочено. Тихо, только из Киева доносится канонада, но мы к ней давно привыкли.
Раз ночью, когда мы все уже спали, вдруг раздался оглушительный стук в дверь. Папа с топором в руках, за неимением другого оружия, пошёл открывать. Ввалилось человек восемь солдат. Все замёрзшие, требовали горячего чая. Разбуженная Кира при виде стольких незнакомых людей испугалась, начала плакать. Няня принялась успокаивать её, просила замолчать, «а то разбойники заберут».
Скоро все сидели за самоваром. Солдаты, согревшись, о чём-то мирно беседуют с папой, а Кира молча смотрит на них во все глаза. Один из солдат дарит ей химический карандаш. В полном восторге Кира показывает его мне и кричит: «Посмотри, что мне разбойник подарил!» Потом мама рассказывала, что она в ужасе замерла, но «разбойник» только посмеялся...
Мы едем на юг, в Крым. Состав заполнен белыми офицерами и солдатами. Едем очень медленно, подолгу останавливаемся на каждой станции. Когда приехали в Джанкой, по составу разнеслась весть, что прибыл генерал Слащёв.
О его храбрости ходили легенды, все отзывались о нём с почтением. Но когда я увидела его, мне он почему-то напомнил опереточного героя: кожаные ремни, серая каракулевая кубанка, за плечами накидка. Руки в перчатках, нагайкой нервно постёгивает по голенищу сапога. Мне показалось, что Слащёв был сильно подшофе. Лицо молодое, но какое-то одутловатое. Он провёл инспекцию нашему эшелону и умчался куда-то, а мы поехали дальше, в Симферополь.
В Симферополе папа снял квартиру на Лазаревской улице рядом с дивным парком, тогда он назывался Екатерининским. Жизнь в Крыму мне казалась прекрасной: я продолжала учёбу в гимназии, магазины были полны товаров. Родители ходили в театр. Помню их разговор: «Куда пойти – в драму или в оперетту?» И тут маленькая Кира сказала: «Лучше в оперетту – драма в жизни надоела». Но мирная наша жизнь продолжалась недолго...
Всё тревожнее стали вести: приближаются красные. Помню, к нам приходили офицеры и уговаривали отца уехать пароходом через море в Турцию. Но папа сказал, что семью не бросит. В армии Врангеля он не сражался, был по званию прапорщиком запаса и работал при городской управе Симферополя.
Потом пришли красные. Они провели поголовную регистрацию жителей, в том числе зарегистрировали и отца. Его, как сведущего в строительных работах, направили на восстановление разрушенного Симферопольского железнодорожного вокзала. Когда вокзал был восстановлен, папу прямо на работе арестовали. Он был интеллигентным, образованным человеком – им этого было достаточно, чтобы заключить его в тюрьму.
Оттуда отцу удалось переслать маме записку, в которой он просил её не тревожиться и беречь себя и детей. Мама смогла передать ему бумажную иконку. Больше мы отца никогда не видели. Его вместе с другими несчастными расстреляли на Еврейском кладбище Симферополя. Тогда повсюду в Крыму расстрелы шли день и ночь. Потом мама пошла на это кладбище и увидела ту самую иконку, разорванную на несколько частей. Она собрала их и долго хранила. Семья наша осталась в Крыму совсем без средств к существованию, но скоро удалось уехать к родным в Калугу.
.jpg)
Кира Васильевна Виноградова. 1915 год. Рождество
Кира Васильевна: Мне почему-то запомнилось, что отца, по воспоминаниям мамы, расстреляли на Татарском кладбище. Когда мы жили в Крыму, папа однажды пришёл домой очень расстроенный. Мама потом передавала его слова: «Плохие вести. Скоро здесь будут красные. Эта чернь не щадит никого. Убивают, насилуют...» Он предложил маме застрелить её и нас, а последнего себя, чтобы ценой смерти избежать глумления. Мама сказала: «Я согласна». Отец вынул револьвер, но тут, рассказывает мама, я засмеялась. Отец вздрогнул: «Нет, не могу». Видно, судьбе было угодно, чтобы наш род не угас. У меня растут внучки, а у Людмилы уже правнуки.
Вместе с папой в тюрьме был его приятель, врач. Его отпустили: врачи им были нужны. С ним папа передал для мамы своё обручальное кольцо. После смерти отца мама долго не могла плакать, она словно окаменела от горя.
Этот врач потом рассказывал, что всеми расстрелами руководила Землячка. Про неё говорили в городе с ужасом, что она пьёт вместе с матросами спирт и после оргий сама стреляет из пулемёта по обречённым людям. Очевидцы утверждали, что после расстрелов ещё долго шевелилась земля: раненых закапывали вместе с убитыми...
По злой иронии судьбы я долгие годы прожила в Москве по соседству с улицей, названной именем этого страшного существа – убийцы моего отца. Хорошо, что недавно этой улице снова вернули её прежнее название – Большая Татарская. Раньше я избегала даже ходить по ней. А уехать из Крыма нашей семье помогла моя любимая игрушка – подаренный мне отцом конь на колёсиках. Он был как настоящий, с кожаным седлом, стременами и уздечкой, рыжей натуральной (наверное, телячьей) шкурой. За этого коня, взятого для своего сына, комиссар дал нам место в товарном вагоне. Так мы смогли выбраться из Крыма.
.jpg)
Евгения Михайловна с дочерьми: Кирой и Лютиком. 1917 год
А мама через несколько лет снова вышла замуж. Её долго искал, узнав о гибели отца, и чудом нашёл его друг – Василий Иванович Виноградов (даже имена и фамилии их совпадали!) – чудесный, добрейший и порядочнейший человек. Они венчались с мамой в Знаменском соборе в Калуге. Он очень любил маму, нас с Людмилой – своих детей у них не было.
Счастье мамы и Василия Ивановича было недолгим. Он был офицером Красной армии, преподавал геодезию и картографию слушателям военных вузов. Василий Иванович был талантливым учёным, занимался астрономией. В 1930 году он был арестован: его оговорил под пыткой начальник, арестованный ранее.
Вначале Василия Ивановича приговорили к расстрелу, потом расстрел заменили ссылкой в район Воркуты, где он прокладывал трассу, которая на картах и поныне называется «трасса Виноградова». Как в своё время жёны декабристов, мама поехала вслед за ним в ссылку, чтобы больше уже никогда не разлучаться.
Я пишу эти строчки и боюсь, что снова может вернуться то страшное время. Боюсь не за себя – за сына, за внучек, за всех моих родных и близких, за всех нас, живущих в России. Пусть не повторятся те ужасы, которые пришлось пережить нашему поколению...
Рассказ сестёр подготовил
к публикации Владимир Фёдоров
---
Думаю, друзья мои, что и на вас эта статья произвела такое же впечатление, как на меня. Ведь сам помню те поистине страшные времена – мне, старому и мудрому сверчку, и то порой становилось невыносимо, а каково же приходилось детям – существам нежным, впечатлительным и беззащитным!.. Очень верно сказал об этом в своё время Аркадий Аверченко – вот послушайте:
...По зелёной молодой травке ходят хамы в огромных тяжёлых сапожищах, подбитых гвоздями.
Пройдут по ней, примнут её.
Прошли – полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелёк, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под тёплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своём, о малом, о вечном.
Ещё в главе «Сердце - разум - дух»:
«Когда началась гражданская война, мы жили в Киеве...»