Журнал «Социум» №9. 1991 год

Карикатурист… это что-то вроде лекаря

Живём, бредём и

медленно седеем,

И скоро совершенно

обалдеем

От способов спасения Руси!..

Дон Аминадо

Игорь Смирнов: «Обращение к Дон-Кихоту не случайно. Когда я изображаю просто человека, его национальная, политическая и временная «валентность» слишком конкретизируются. Как правило, это homo soveticus разных ипостасей. Дон-Кихот же – сам по себе символ, мировой образ... Ассоциативная сила его велика. Он узнаваем и понимаем всюду».

Вернисажи бывают разные. Чаще всего торжественно-чинные, по специальным приглашениям, с долгоговорением и светской морокой. Бывают и совершенно неожиданные, как подарок судьбы, когда будущий президент Всемирной ассоциации карикатуристов (а мы верим, что так оно и будет) запросто заходит в редакционную комнату и на видавших виды стульях в очередь выставляет целую галерею своих необычных рисунков. Так в нашу журнальную повседневность ворвался праздник-вернисаж. Социумная братия была удостоена права стать – удивляться и радоваться подано – первыми зрителями мадридской экспозиции карикатур московского художника Игоря Смирнова.

Без купюр и без цензуры – всё показанное на следующий день отправлялось в одну из столиц художественного мира. Мы вполне оценили выбор мадридцев и приняли близко к сердцу их желание видеть настоящего Игоря Смирнова, причём не в примелькавшемся чёрно-белом, газетно-журнальном исполнении, а в технике офорта и в цвете. Воспринять то неслучайное, то неповторимо смирновское, что есть в его творчестве, – это не только попытка постичь художника, но и разглядеть мастера социального анализа, наделённого пристальным неравнодушием к жизни. Жизни как она есть: смешной, грустной, никчемушной – разной.

Визитные карточки Игоря Смирнова щедро разбросаны по различным послезастойным изданиям. Это пример того, как у нас в стране непобедимого социализма варварски относятся к талантам: то десятилетиями «в упор не видит» никто, то всяк издатель наперебой старается приспособить его работы к своему пониманию нашей далеко не теряющей свои карикатурные черты действительности.

Ну а что же сам Игорь Смирнов говорит о нашем времени и о себе?

– Игорь, для почина, откуда Вы есть-пошли и как Вы стали художником?

– Вкус к своему делу наследовал от отца, который рисовал и преподавал рисование. Родился в Москве и жил на старом Арбате до тех пор, пока военное ведомство весьма браво не овладело домом, а всех жильцов не разбросали по разным районам. Учился в Художественной школе в Лаврушинском переулке. Окончил Московское Художественное училище «Памяти 1905 года». То время было не лучшим для художников, не склонных к одномерному, а тем более заказному восприятию мира.

Для всего живого, не успевшего оказёниться, существовала только одна отдушина – Горком профсоюза художников-графиков на Малой Грузинской. Г-о-р-к-о-м, а следующая станция Заграница. Г-о-р-к-о-м... Он стал пристанищем всех опальных, несговорчивых, ищущих, бунташных. Всё, не вписывающееся в устав Союза художников, прошло через полуподпольно-домашние, подвальные и прочие неформальные выставки, в затылок которым жужжало совбюровское «н-и-з-з-я!».

Моё основное призвание – графика: иллюстрация книг, станковая графика, офорты. Но первая и последняя, самая крепкая любовь – карикатура.

– Игорь, а что же другие жанры – не в чести?

– Нет, отчего же. У меня есть портреты. Пишу и пейзажи. Ничто живописное, знаете, не чуждо. Но предпочтение всё же отдаю «философическому рисунку».

– Какой смысл Вы вкладываете в эти слова?

– Обычно рисунки такого рода чохом называют карикатурами. Против этого я ничего не имею. Однако карикатура карикатуре рознь. Как правило, это нечто забавное с элементами юмора или, довольно часто, рисунок-отклик на политические события – чистейшей воды социологическая публицистика, которой я привержен, не скрою. Ну, посудите сами, можно ли было не отреагировать, например, на происшедшее в Литве 16 января 1991 года?.. Так вот, философский рисунок... Он синтетичен. И обращён к темам актуальным и вечным одновременно. Это проблемный рисунок.

– Но разве пейзаж или портрет не способны передать то же самое?

– Почему же – нет! Вот художник Васильев – дореволюционный, прекрасный мастер: грозовое небо, мокрый луг – глубокое понимание состояний природы. Мне же больше хочется выразить свою мысль, чем просто передать в красках увиденное. Может быть, я и не прав, но в рисовании нет другого способа воплотить социальную и философскую мысль нагляднее и экспрессивнее карикатуры. Карикатурист – это что-то вроде врача, ставящего диагноз обществу, его состоянию.

– Игорь, этот особый смирновский стиль, благодаря которому Ваши работы не спутаешь ни с какими другими, он родился вместе с Вами или это плод направленных поисков?

– Я помню всё, что делалось в политической карикатуре в то неудобозабываемое время, когда каждый советский человек, следуя заветам второго Ильича, считал борьбу за мир приоритетной – как модно сегодня говорить – частью своей личной жизни. Но я не рисовал ни «холодной войны», ни Дяди Сэма, меня занимали проблемы, волнующие ЧЕЛОВЕКА. И мне было совершенно наплевать, кому «вешают собак» за особую угрозу миру – американцам, китайцам, нам ли. В пропагандистском поле нет места искреннему художничеству.

– Зато много места политической конъюнктуре.

– Да, вы правы. Рисовал я, скажем, человека, похожего на персонаж моих более поздних рисунков. А мне говорили, что неплохо бы на его спине пометить «US», чтобы не было никаких сомнений относительно его «вражеского» замеса. Иногда приходилось идти на компромиссы. Чего уж там было.

Нарисовал я как-то человека со знаменем: полотнище захлестнуло ему лицо, и не может он видеть, что идёт-то в пропасть. Пустил по московским рукам. Мне ребята говорят: «Игорь, тебя посадят». Ну тогда я возьми да напиши на флаге: «хунта». На следующий день рисунок опубликовали в газете «Правда». Вот такая вот правда.

С «Правдой» связан ещё один случай. Я предложил микрокомикс – первобытный человек бросает каменный топор, дальше летит стрела, граната... и завершается «эволюционный» полёт атомным взрывом. Редактор международного отдела решил уточнить «расстановку сил»: «Это мы или американцы?» – «Человечество» – пришлось поставить точку над i и... передать рисунок в «Московские новости», там его и напечатали.

Но всё это лишь эпизоды, чаще я рисовал «картинки», которые не печатались. Я их складывал в чаянии лучших времён. Нужно было, как говаривал Шукшин, укрепиться и терпеть.

– Неужели не было никакой возможности выйти за пределы одной шестой?

– Да как вам сказать. Посылал я свои карикатуры на международные конкурсы. То же пытались делать мои друзья-художники. Но это было малокомфортное занятие: тут же начиналась демонстрация всевидящих очей и всеслышащих ушей – перехват почты и так далее. После чего с трибун съездов карикатуристов поносили на чём свет и Советская власть стоит как супостатов-антисоветчиков. Когда пришла так называемая перестройка, всё прежде запретное я напечатал в «Новом времени», «Московских новостях», в Агентстве «Новости».

– Это было пять-шесть лет назад. А сейчас-тo, поди, от заказчиков отбоя нет, как говорится, дай Бог силушки?

– Журналов и газет действительно хватает, но, Боже мой, сколько выплыло всякой пошлятины и ерунды, сколько чёрно-белой и цветной грязи выплеснулось на страницы. Рисуют нынче все, кому не лень: искусства уже как бы и не существует. На новом витке произошёл своего рода возврат к рецептам времён Ильфа и Петрова: как придумать политическую карикатуру на Чемберлена? А просто – рисуем собаку, на собаке пишем «Чемберлен»...

– Здесь не столько Чемберлену чемберленово, сколько ослу ослово!

– Это точно! Вещи, на которых человек задерживает свой взгляд, задумывается, где проблема важнее темы, где её конкретное применение не забивает философского звучания, – это не собаку-Чемберлена ослиным копытом малевать. На настоящую вещь душу кладёшь, ночи не спишь. Так, помню, рождалось нечто о Дон-Кихоте. Вот Дон-Кихот, толпа его подбрасывает в восторге восхищения, а его нет, он пустой, это рыцарская оболочка – гремящие доспехи.

– Это серия «Дон-Кихот»? Ведь Вам свойственна, я знаю, определённая серийность. Вы, очевидно, не могли не «выйти» на достославного идальго?

– Обращение к Дон-Кихоту не случайно. Когда я изображаю просто человека, его национальная, политическая и временная «валентность» слишком конкретизируется. Как правило, это homo soveticus разных ипостасей. Дон-Кихот же сам по себе символ, мировой образ, хотя и далёкий от своего сервантовского прототипа.

Ассоциативная сила его велика – он узнаваем и понимаем всюду. Серия появилась во второй половине 70-х годов. Однако зашоренность начальников от печати, бедных – я им сочувствую – нравственных ампутантов, не пускала до недавнего времени моего Дон-Кихота к людям. Точнее, к аудитории, которую принято называть массовой.

Есть у меня и другая серия – «Стена». Стена для человека, вернее, против человека – ни пройти, ни проехать, ни слово молвить. Если какие-то зелёные побеги пробиваются сквозь стену, то тотчас же – садовые ножницы в руки и... ну, вы знаете. Есть серия «Лица человеческие».

– А что за лица в этих «Лицах»?

– Меня тошнит от всего бездушно-чиновного, к тому же, говоря словами Салтыкова-Щедрина, «головоногого». И вот в лицах я и стараюсь передать своё состояние зрителю. Пусть и его мутит. А когда испытываешь подобное, то... ну, в общем, известно, что происходит затем. Чем не очищение?!

Иной раз очередное лицо, естественно, в сюжетной подаче, вырисовывается сразу, другое – не вдруг, но всегда с определённостью. Я знаю их, эти лица, «открываю» их, вызывая на полотна своим «сим-сим». После чего они у меня сами всё про себя, так сказать, говорят.

– Представьте, и нам тоже. С некоторых пор мы в редакции, глядя на ваши рисунки, появляющиеся в разных изданиях, затеяли некую игру, правило которой одно – определить одним словом, именно одним, суть ваших рисунков из этой самой серии «Лица».

– И что же? Как идёт игра? Что получается?

– Презабавное и пресерьёзнейшее дело оказалось... Из немалого «словника» первенство держат лишь немногие обороты: «задократ», «горлократ», «наплюрократить» и некоторые другие.

– Ну что ж, схвачено достаточно точно.

– В образах Вашей серии «Лица» чувствуется, что называется, советская прописка, хотя понять и воспринять «обаяние» лиц могут не только наши соотечественники. Понятно, что чиновник чиновнику рознь, однако без чиновников ведь не обходится ни одна страна. Главное, что Вы подаёте бюрократа как архетип, как проблему несиюминутной актуальности.

– Вообще-то я не стремлюсь к политической сиюминутности и очень уж конкретной привязке к месту рождения моих «героев». Да, грешен, были у меня рисунки с подчёркнуто советской символикой – Кремль и герб, молот и серп, но это слишком сужает значение образа. За границей приемлют вольные манипуляции на такого наполнения символические темы. Сегодня всё же предпочитаю иного и более широкого звучания рисунки.

– Ощущают ли иностранцы, глядя на Ваши работы, что это, во-первых, Смирнов, а, во-вторых, это нечто русское?

– В одной из статей, появившихся в Турции, писали, что существует русская школа карикатуры, которую ни с чем нельзя спутать. Главное – это более серьёзный, монументальный подход к теме. Западная карикатура более быстрая, лёгкая, нет, есть, конечно, и философские работы, однако наша отличается ненатужной проблемностью. Жизнь у нас, наверное, такая – так и выплёскивается что-то изглубинное. Сказывается долгая зашторенность от остального мира и могучая работа наших отцов-запретителей.

– Игорь, Вы знаете, то, что Вы делаете, хочется назвать без комплиментарности чем-то новым, небывалым прежде. Может быть, это новый жанр?

– Вероятно. Дело в том, что я работаю в цвете, а карикатуру привыкли видеть чёрно-белой. Я живописец и всё, что я ни делаю, делаю для души. Многие «карикатуры» написаны маслом на холсте... Я могу написать любую картину – «Допрос коммуниста», «Ходоки у Ленина», «Битва за урожай»... но я никогда не мог и не смогу понять, зачем это нужно писать. У меня есть «Автопортрет с сыном»: верхняя половина лица моя, нижняя половина – сына; верхняя часть нашего лица сгорает.

Так мы уходим, а наши дети остаются; ведь пишется не просто портрет, а нечто большее. Именно поэтому мне нравятся Дали, Гойя, Босх, Брейгель, Арчимбольдо... у них нет копирования действительности, зато есть размышление и тайна. Да, и вот ещё что... энергией социально-карикатурной считаю не грех подпитываться у иных сатирических журналов. Нет-нет, я имею в виду отнюдь не «Крокодил», а скажем, польское издание «Шпильки». Вообще замечу: мы воспитывались на этом журнале.

Мы – это поколение начала семидесятых. Тогда как-то сразу заявила о себе группа карикатуристов: кроме вашего покорного слуги – Иванов, Песков, Златковский, Тюнин, Басыров, Макаров, сейчас, правда, ушедший с головой в мультипликацию. Я не знаю, в чём тут дело, откуда такая «кучность», но все мы одного года рождения – 1944-го; лишь Сергей Тюнин на 2 года старше нас. Журнал «Шпильки» был для нас прорывом в небо – у нас-то ведь и над ним был «железный занавес».

Кстати, своего рода куском этого «занавеса» был наш «Крокодил». В нём можно было наблюдать полную аналогию сезонным постановлениям партии и правительства «об очередных мерах по...», скажем, уборке урожая: обязательно сидят две вороны, сыпется спелое зерно из колосьев пшеницы – «Нам теперь будет что поклевать, с голоду не околеем!». Следующая картинка: начало зимы, овощехранилище-развалюха, два помидора жалуются на свою долю: «Заморозили!». Если взять все рисунки «Крокодила», их можно рассортировать на пять-семь групп, каждая из которых – чахлая россыпь поверхностной фактографии. А вся мыслительная «оснастка» передаётся разговором – стоят двое и лясы точат... Плакатное приложение к тезисам районного масштаба.

– «Крокодилу», должно быть, икается. Вы ведь о нём не так просто, а в связи с чем-то надоевше-наболевшем?

– У нас практически нет специальных изданий, посвящённых карикатуре, но зато есть подсекция карикатуры в секции графики Союза художников и бюрократическая прочая. Вероятно, дело карикатуры надо брать в руки самим карикатуристам. Сейчас я создаю Российскую ассоциацию работающих в этом жанре. На учредительной конференции меня избрали её президентом. И это только начало, в дальнейшем хотелось бы, чтобы к нам присоединились художники из других республик, которые мне не терпится назвать действительно суверенными. Дальнейшая цель – создание международной ассоциации карикатуристов. Кстати, в Соединённых Штатах до 30 подобных объединений, отличающихся по направленности деятельности – издательской, выставочной и так далее.

Очень рассчитываем и мы в скором времени иметь своё собственное издание. Зреет идея создать Дом Юмора в Москве, в котором будет музей русской карикатуры. Собрать бы из подвалов и запасников всё там погребённое! Сегодня карикатура всё ещё рассматривается как второстепенный, «обслуживающий» жанр, которому нет места в музеях и иных пантеонах советского искусства. Что касается ближайших планов, то мы собираемся провести в нашей столице выставку ныне здравствующих гениев мировой карикатуры.

– Игорь, в обороте Вашей публицистики есть выражение «самоистязающий, больной русский смех». Если к нему добавить «смех животворящий» – это, знаете, как «живая вода», – то получится нечто, определяющее ваше творчество. Нам так кажется. А как кажется загранице? И вообще, что Вы можете сказать о Ваших взаимоотношениях с ней?

– К вашему определению того дела, которым я занят, добавил бы и «смех, возвращающий способность смеяться» – абрис сути труда карикатуриста будет полнее.

Что касается моих отношений с заграницей, то должен сказать, что в последние годы чувствую себя открытым для контактов и полностью «раскованным» от прежних неудобств. Итог этих лет работы – не побоюсь быть нескромным – признание. Был удостоен в 1989 году Гран-При престижного международного конкурса в Стамбуле.

Получить эту премию – значит, стать чем-то вроде академика карикатуры. В 1990-м получил 1 премию в Австралии. А в этом, 1991 году, – I премию в Бразилии, в Рио-де-Жанейро. Да, ещё раньше, в 1988-м – 2-ю премию из рук президента Италии Джулио Андреотти. Он спросил, рисую ли я шаржи на Горбачёва. Я ответил, что у нас это было как-то не принято. «А вот я уже 40 лет собираю шаржи на себя, – заметил он. – Не откажите в любезности». Не отказал.

Вообще, отношение к карикатуристам за границей разительно отличается от нашего, домашнего. У нас, пожалуй, и подозрительность к ним всё ещё обретается в ранге государственной политики. Там совсем иное дело. Президент Турции, например, буквально в лицо знает всех карикатуристов. В Стамбуле при вручении мне премии присутствовал весь дипломатический корпус.

На следующий день президент приехал на выставку с визитом. Долго разговаривал со мной о нашей жизни, о трудностях и советской карикатуре. На открытиях моих персональных выставок в Польше, Турции, Испании присутствовали мэры тех или иных городов, министры культуры, сотрудники телевидения, интеллигенция, художники – всем интересно. Не было никогда лишь представителей наших посольств, хотя всегда их приглашали. Странно... Но не чересчур. Здесь же, в Москве, когда была выставка моих работ, послал приглашение Горбачёву, Ельцину, Яковлеву... Никто не пришёл.

– Художнику не всегда удаётся – это замечено давно – выразить в слове то, что им уже сказано в рисунке, картине. Ну, а если всё-таки попробовать!

– Каждой своей работой мне хочется обратиться к людям: «Смотрите – всё это жизнь. Всё течёт, но как мало меняется». Карикатуристы, как и врачи, никогда не останутся без работы...

«Зерцальный» разговор с художником И. Смирновым разговаривали: С. Горбунов и А. Золотарёв

Журнал «Социум» 1991 год №9(9)

Ещё в главе «Неравнодушное зерцало»:

Карикатурист… это что-то вроде лекаря
Цветы Жостова