Какова женщина, такова... культура
Нам хотелось бы поздравить... Наша советская женщина... наша... Где только не... И вот сегодня она... В период перестройки мы должны... и т.д. и т.п. и проч. и проч. С души воротит. Нет-нет, поздравить с днём 8-го Марта женщин — святое дело, кто с этим спорит?! Однако уйти бы от дурного суесловия, которому нет предела и сегодня. Решение может быть лишь одно: о женщине — всерьёз и нетривиально.
Существо миротекущее
Без малого сто лет назад, полностью забытая ныне писательница Надежда Лухманова выпустила книгу рассуждений и очерков о современной ей женщине под названием «Черты общественной жизни». И книжку бы с годами постигло забвение, если бы её по выходе не заметил и не отозвался о ней замечательной статьёй философ Василий Розанов, слава Богу, возвращающийся ныне в круг умов, к которым сделалось доступно обращаться. Кстати, книгу Лухмановой было бы полезно переиздать: она звучит настолько злободневно, будто написана лишь вчера, и настолько искренне, со знанием проблемы и предмета разговора, с указанием на главные потери и истоки этих потерь в женщине. Вот лишь один отрывок (не забудем, что писано это женщиной):
«Душа, мысль и спокойствие исчезли с лица современной женщины, а с ними исчезла и духовная прелесть, составляющая настоящую красоту женщин. Тревога, жадность, неуверенность в себе, тщеславие, погоня за модой и наслаждениями исказили, стёрли красоту женщин. Прибавьте к этому чуть не поголовное малокровие, нервозность, доходящую до истеричности, фантазию, граничащую с психопатией, и новый бюрократический труд, к которому так стремится современная женщина; и, глядя на портреты прабабушек, говоришь: «Какие красивые лица...». Любуясь витриной модного фотографа наших дней, восклицаешь: «Какие хорошенькие мордочки!..».
Примечательно, что Розанов, решив убедиться в верности наблюдений Лухмановой, сам стал внимательнее всматриваться в женщин, их лица, где бы ни встречал их (о чём и сообщает нам в своей статье).
«...Это так глубоко, до того странно, что мы далеки от того, – пишет он, – чтобы выразить отношение к этому факту словом «мордочки» (однако правильным), и находим, что это предмет не насмешки, но скорее рыдания: и оплакиваемое здесь – не женщина только, но вся наша цивилизация. Ибо какова женщина, такова есть или очень скоро станет вся культура».
Вот она, удивительно верная, достойная женщины мысль, поднимающая её на высоту, выше которой в духовном её (женщины) значении ничего быть не может. И вот она, трагедия культуры и женщины, когда женщина сочла возможным (в силу обстоятельств вынуждена была) оставить своё главное и великое призвание.
Надо ли объяснять, что под культурой здесь Розанов имеет в виду не гипертрофированное, как иными понимается ныне, отдельное развлекательное отращение на общественном теле, а весь морально-духовный свод общества, весь запас человеческого благородства. Ибо что же и есть культура, как не мера красоты и добра!
Мы не предлагаем, по примеру Розанова, пройтись по улицам любого города, от самого старинного до самого молодого, и всмотреться в женщин. Не предлагаем, потому что знаем наперёд результат – женщины будут напоминать потерпевших крушение, ищущих нередко торопливых утешений. Женщины вправе сказать то же самое и о мужчине, и даже во много раз резче: все мы под внешней оболочкой несём страсти весьма невысокого полёта, оттиском проступающие на наших лицах.
Быть может, самая большая беда женщины (и вина, и беда) – она не помнит себя, не подозревает, чем ей предстояло быть, если бы не произошли в её психологии необратимые процессы. Бессознательно она нащупывает в себе ещё не отмершие совсем, ещё болящие окончания своей второй, природой намеченной фигуры, как бы контурно располагающейся внутри фигуры телесной, но только бессознательно вслушивается в странное дезонаторное звучание, не понимая его смысла. Фигура в фигуре – это не тип «матрёшки», как может показаться какому-нибудь насмешнику, а что-то вроде носимого в себе женщиной прообраза богородичного склада. Вынашивая плод; любя мужчину; воспитывая детей, то есть материнствуя, женствуя и учительствуя, она словно бы делала всё это не от себя только, но в согласии с проведённым через неё Заветом. Эти отзвуки и отсветы богородичности должны всё же являться женщине время от времени неожиданной и страстной тоской о самой себе: они должны являться даже самым потерянным и отпетым, и им, быть может, чаще и болезненней. Если у человека болит отнятая рука или нога, то как, надо полагать, болит и жалкует отнятое существо!..
«Мироткущая» – так издавна называли женщину. Призванная давать жизнь, она призвана была создавать вокруг себя такие условия, такой мир, чтобы произведённая ею новая жизнь могла развиваться правильно. Охранительность – вот сущность женщины. Уют, тепло, ласка, верность, гибкость, милосердие – вот из чего женщина состоит. Забота о семье, о муже, воспитание детей, добрососедствование – вот её важнейшие дела. Но над этим кругом женских забот возвышался ещё и купол, являющийся веровой надмирностью, выходом из мирского в небесное, без которого обыденность и повторяемость трудов могли бы показаться узким и скучным мирком...
В своей книге Лухманова, размышляя о женщине и смысле её неудовлетворённости, рассказывает о создании в то время в Америке «Общества христианского брака», в котором сошлись женщины, решившие выходить замуж «только за калек, уродов и больных, дабы усладить их страдальческую жизнь». Этот религиозный порыв, это своего рода самопожертвование могли бы показаться актом мученичества, если бы женщинами не двигала при этом своеобразная корысть – желание найти нравственный приют в нравственно искалеченном мире, то есть, предлагая верность, быть уверенной в верности, пусть по необходимости. Тут нет, разумеется, ничего дурного: в России такое происходило и изредка ещё происходит вне влияния каких-либо ассоциаций, обществ, а по движению сердца. Не сразу поймёшь, чем настораживает «Общество». Не столько публичностью и связанной с ней демонстрационностью – там, где требуются одинокие и свободно избранные решения; не столько невольной рекламой своего поступка – там, где уместней тихое и скрытое соединение судеб... Пугает, когда начинаешь вдумываться глубже, сама необходимость «Общества» – так силён, стало быть, и всемогущ встречный поток, охвативший уже в ту пору женские массы и нёсший вместе с эмансипацией перерождение «слабого пола». Кончилось это нравственной мутацией...
31 марта 1878 года в Петербурге состоялся суд над 29-летней Верой Засулич, за два месяца до этого выстрелом в упор ранившей петербургского градоначальника генерала Трепова. Председательствовал на суде знаменитый Анатолий Кони. Засулич, как известно, была оправдана. Легко было адвокату Засулич взывать к милосердию присяжных и публики – он защищал женщину. Но куда, в какие тартарары провалилось милосердие той, которая должна быть обителью милосердия?
Софья Перовская 1 марта 1881 года руководила убийством царя. Участница этого покушения Геся Гельфман в момент убийства была беременна. Жизнью жизнь поправ... Что рядом с этим молитва о милости и спасении душ врагов наших!..
Высота, на которую не нравственным трудничеством, не пoдвижничeством, не духовной питательностью, а мстительным «подвигом» и взятой на себя страшной ролью поднялась женщина, – высота эта пугает разверзшейся перед нею бездной...
.jpg)
Всмотритесь в лицо этой женщины: ангел-хранитель и дома, и на людях
Жертвенность и целительность сердца
Историки и философы старой школы считают, что в основании нашей нации лежат женские начала. «Основная категория – материнство», – полагает Николай Бердяев, одновременно замечая, что «всякий народ должен быть муже-женственным». Не вдаваясь в этот слишком серьёзный вопрос, вспомним, что Россия издавна верила в себя как в Дом Богородицы: Богородица была покровительницей России, и все, казавшиеся чудесными избавления от врагов и бедствий, объяснялись Её заступничеством. В крестьянской стране роль женщины, естественно, была не гражданская, не государственная, а семейная, и по складу характера русской женщины – жертвенная. Испытывая часто нужду, страдая от самодурства, она находила силу и нравственное равновесие в милосердии, возведя милосердие в первый закон...
«Коня на скаку остановит; в горящую избу войдёт...» – и это в характере русской женщины, но основная её служба была в целительности сердца. Эта служба скрепляющего раствора в любой кладке, которая без раствора развалится. Жертвенность и целительность сердца были настроением женщины и в просвещённых кругах вплоть до середины и даже за середину прошлого века, о чём свидетельствует русская литература, всегда умевшая чутко уловить внутренние общественные звуки. У Гончарова Ольга Ильинская надеется победить лень Ильи Обломова, а Вера в «Обрыве» рассчитывает смягчить губительный нигилизм Марка Волохова. Соня Мармеладова у Фёдора Достоевского, готовая на всё, чтобы спасти от отчаяния Родиона Раскольникова, по бескорыстному сложению своей нравственной фигуры достойна памятника. Коли и литературным героям дарованы теперь эти почести, чей ещё образ мог бы служить указанием на величие женщины!
Но литература не обманывается и сегодня, когда в рассказах Василия Шукшина, в «Воспитании по доктору Споку» Василия Белова, в произведениях многих наших современников говорится о трагическом надломе женщины, который пришёлся на её сердце...
Русская женщина в прошлом веке включилась в активную борьбу за эмансипацию уже после того, как получила возможность учиться в университете и играть подобающую ей роль в обществе как гражданской службой, так и культурной деятельностью. Просветительским и прочим женским кружкам никто не препятствовал, и они появлялись во множестве и в обеих столицах, и в провинции. Из своего общественного сокрытия и «тёмного царства» женщина всюду выходила на вид, стеснительно оглаживая свою фигуру, которая после вечного там прозябания казалась ей излишне приземистой, а оркестры и речи уже торопили на площади.
Это был соблазн такой страсти, какой женщина никогда не испытывала даже в самых тёмных уголках своей души; это был экстаз и непорочное зачатие от духа, объявленного властителем дум Дмитрием Писаревым с предельной откровенностью: «Всё, что может быть разрушено, должно быть разрушено». Едва ли подозревала женщина, надрывая горло в требованиях, что и ей предназначено войти в это «всё». В конце концов ведь и Софья Перовская с Верой Засулич – тоже жертвенность, которую мы ставим женщине в заслугу, только с того конца, который подхвачен писаревским духом.
Когда-нибудь, будем надеяться, явится женщина-писательница, которая вслед за Лухмановой изнутри болезненно пульсирующей проблемы скажет о происшедших в женщине переменах и назовёт их собственными именами. Хотелось бы, чтобы это «когда-нибудь» не затянулось: сама женщина жаждет правды о себе и вожделенно прислушивается к голосам, способным подсказать «блудной дочери» пути возвращения. Раскрепощённая и свободная от старых пут; вышедшая из тесных четырёх стен и взошедшая на самые верхи общественной пирамиды; плотной государственной массой шагающая по утрам равноправно с мужчинами в цеха, лаборатории, на стройки и в учреждения; соперничающая с ними умом и даже мускулами, громкая, целеустремленная, активная, передовая, она, следовательно, должна быть и счастливой: ведь нет ни одного занятия, ни одного мужского подвига, которые бы остались для неё недосягаемыми.
.jpg)
Жизнь для раздумий, но и для жизни тоже
Казалось, что и общество должно было выиграть: разве вместе с женщиной, ставшей государственной фигурой, не смягчаются и государственные нравы, не исцеляются многие язвы и не утоляются печали? – женщина, взойдя «наверх», должна была и милость сердца своего вознести на государственный уровень. Но превращения женщины произошли грубо, не обогащающим взаимно женщину и общество подъёмом роли, а переменой роли. Здесь не эмансипацию надо винить, отнюдь не доблестную дерзость и безоговорочность, с какими она, как когда-то хрущёвская кукуруза, внедрялась даже там, где кукурузе не дано было произрасти. И не цивилизацию, а уродливые односторонние пути, по которым пошла цивилизация.
Женщину совратили публичной значительностью и освободили (а потом она и сама себя принялась освобождать) от её извечной и тихой обязанности культурного лелеяния народа: духовность она заменила социальностью, мягкость и проницательность особого женского взгляда – категоричностью; женственность – женоподобием; материнство – болезненным детоношением, расчётливым или горьким, как кукушка, подбрасывая затем птенцов в общие гнёзда детских учреждений; семейственность – непрочными связями. И так далее.
Она сняла с себя завесу тайны и интимности, растеряла не половой лишь один, не физиологический, а каких-то несказанных звуков и свойств природный магнетизм, вызывавший её привлекательность. Музыкальное звучание женщины в мире сделалось прерывистым, это звучание перебивали диссонансные ритмы. «Песнь песней» осталась недопетой, переходя постепенно в «плач плачей».
Этот далеко не полный портрет даётся не для того только, чтобы бросать в женщину камни. Она и без того наказана. Видно лишь, что оставшаяся в женщине природа вопиет от ужаса за свою будущность. Человеческий мир вокруг женщины – это и дитя её, и она инстинктивно сознаёт своё материнство и ответственность за человеческие итоги. Но сознаёт смутно, сновидениями отвергнутой в ней женщины. «Неделя как неделя» одна за другой промелькивают перед ней в жилистых социальных усилиях по инерции продолжающегося самоутверждения. Редко слышит она «любимая», «родная», «единственная», а всё больше: «товарищ», «гражданка», «партнёрша».
.jpg)
Что там апулеевские метаморфозы!
Рисунок: Е. Осипова
***
Статью, комментирующую почти сто лет назад книгу Лухмановой, Розанов назвал «Женщина перед великою задачею» и видел эту задачу в воспитании человека, прежде всего, в семье. Ныне задача женщины стала гораздо трудней, и шире, и значительней, и величественней. Вернуться на прежнее место нельзя, да и не нужно, поскольку сместилась целая эпоха, сместив вместе с собой человеческое содержание. И, подобрав затверженное: «cherchez la femme» («ищите женщину»), мы пользуемся им не ради указания на виновницу («криминальницу»), а во имя обращения и к самой женщине, и к тому, что принято называть обществом. Ищите женщину. Только на другом уровне поисков, претензий и желаний, чем мы себе позволяем. Ищите женщину там, где она осталась, и в том, что составляет её важнейшее предназначение.
Из газеты «Литературный Иркутск»
Валентин Распутин
Ещё в главе «Семья - нация - страна»:
Какова женщина, такова... культура