Ученый, предприниматель, общественный деятель, благотворитель
Журнал «Социум» №(26-27). 1993 год

И снова с нами куртуазные маньеристы

Любезные читатели! Мы вновь имеем честь и отменное удовольствие предложить вашему вниманию стихи рыцарей Ордена куртуазных маньеристов, как всегда, изящные, ироничные и изысканно-дерзкие!..

ПРОКЛЯТИЕ МАКИЯЖУ

Вы плакали навзрыд и голосили,
уткнув глаза и нос в моё плечо,
и благосклонность к вам мою просили
вернуть назад, целуясь горячо.

Но я надменно высился над вами,
угрюмый, как Тарпейская скала,
и распинал вас страшными словами:
«Моя любовь навеки умерла».

Не помню, сколько длилась эта сцена,
быть может, час, быть может, целых три,
но я прервал её, позвав Колена –
слугу, чтоб тот довёл вас до двери.

Вы ничего Колену не дарили,
как прежние любимые мои,
ни денег, ни шампанского бутыли,
поэтому Колен воскликнул: «Oui!»

и поспешил исполнить приказанье,
подал манто и вытолкал вас прочь.
Через балкон неслись ко мне рыданья,
тревожившие пасмурную ночь.

Потом вдали раздался визг клаксона,
и вас домой помчал таксомотор.
Я помахал вам ручкою с балкона,
поймав ваш жалкий увлажнённый взор.

«Ну что ж, гордиев узел перерублен, –
подумал я. – Теперь – к мадам NN!»
«Месье, ваш туалет навек погублен!» –
вдруг возопил мой преданный Колен.

Я взгляд скосил на белую рубашку
тончайшего льняного полотна:
размером с небольшую черепашку
темнел на ткани силуэт пятна.

Последняя приличная рубаха,
теперь, увы, таких не отыскать,
уносят волны голода и страха
купцов и швей, обслуживавших знать.

В империи разбои и упадок,
шатается и балует народ.
Призвать бы немцев – навести порядок,
смутьянов выпороть и вывести в расход.

Увы! Моя последняя сорочка!
Куда я в ней теперь смогу пойти?
А у мадам NN шалунья-дочка
не прочь со мной интрижку завести.

О это макияжное искусство!
О эти тени, тушь, румяна, крем!
Зачем, зачем вы красились так густо
и говорили глупости, зачем?

Будь проклята навеки та блудница,
шумерка или римлянка она,
что первою намазала ресницы
экстрактом из овечьего г...!

О, Боже, Боже!
Как я негодую, как ненавижу красящихся дам!
Колен, найди мне прачку молодую,
и сердце, и бельё – всё ей отдам!

Вадим Степанцов, Великий магистр Ордена

***

Ты заболела – пульс остановился,
лечил тебя какой-то коновал;
я под твоими окнами молился,
чтоб кризис поскорее миновал.

Зима блистала царственным нарядом,
был город в эти дни похож на торт,
а я не мог побыть с тобою рядом,
я был студент, я беден был и горд.

Мне не забыть, как вечером однажды
ты подвела меня к своей маман:
– Вот юноша моей духовной жажды,
всё остальное – розовый туман.

Мамаша отвела тебя в сторонку
и по-французски стала укорять.
Тут я ушёл; ты кинула вдогонку
пленительное: – Милый, завтра в пять!

Да, ты хотела лёгкого скандала,
тебя, наверно, выпорол отец...
Но на катке ты вскоре вновь сияла,
и звёздный над тобой сиял венец.

О, как ты в поцелуе трепетала!
Как нравилось тебе изнемогать...
Ты к тайне тайн меня не подпускала,
но позволяла грудь поцеловать...

И нежные девические груди
пред зеркалом ты гладила потом...
И вдруг слегла в стремительной простуде,
и разделил нас чёрный водоём.

Вот вышел доктор. Вот остановился.
Вот снял пенсне... неужто плачет он?
– Что с Катей, доктор? – он перекрестился
и молча протянул мне медальон.

– Что это? – Если вас она любила,
вам лучше знать... Молитесь за неё.
– Вы врёте, доктор! – Юноша! мой милый,
мужайтесь... и какое тут враньё.

Хотите слышать мненье человека,
который знает суть добра и зла?
Пусть правда умерла в начале века,
но Красота – сегодня умерла.

Сказал – и растворился в полумраке...
Я выслушал с усмешкой этот вздор
и подмигнул случайному зеваке,
который наш подслушал разговор.

Смутился и ушёл ночной прохожий,
а я сверкнул железным коготком,
и в книжечке, обшитой чёрной кожей,
поставил крест на имени твоём.

Довольный неожиданным успехом,
нарисовал в цветах и лентах гроб,
и прежде чем уйти, швырнул со смехом
твой медальон в серебряный сугроб.

Константэн Григорьев, командор-ордалиймейстер

***

Я не хочу вам ничего сказать,
Я не желаю с вами быть поэтом,
Я вас хочу лобзать, лобзать, лобзать –
И сохранять молчание при этом.

Сама судьба решила нас связать,
Нельзя пренебрегать её заветом.
Я на диване буду вас терзать
Под молчаливым собственным портретом.

Немногословна истинная страсть,
И несказанна та немая власть,
Которую признать вам подобает;
А если нет – тогда подите прочь!
Я прокляну вас – так блудницу-дочь
Седой отец со стоном проклинает.

Андрей Добрынин, Великий приор Ордена

ДРУЗЬЯМ

Минувших времен куртизаны,
Всё – живо: в карьер на закат,
Свиданья... сердечные раны,
В манёврах ни шагу назад!

Казалось, не стоят вниманья
В безумном театре теней,
Так нет же – восторги, желанья
Весеннего солнца сильней!

Вспугнув запоздалых прохожих,
Из спален уносятся вскачь;
Ещё бы!.. Найдёшь ли похожих
Сегодня? Едва ли. Не плачь!

Встречать их нельзя без улыбки –
Маркизы, гвардейцы, лжецы;
Они, словно призраки, зыбки,
Один к одному удальцы!

Всё в прошлом – отвага, смятенье,
И радость победы: моя!..
Как поздно! Как близко забвенье.
Теперь нам никто не судья.

Виктор Пеленягрэ, архикардинал Ордена

Ещё в главе «При свечах»:

И снова с нами куртуазные маньеристы

Говорить об этом горько и трудно. Но не сказать нельзя