Вход / Регистрация
Жизненное кредо:
Человечность и компетентность

Журнал «Социум» №7(19) 1992 год

И постигнешь тайну Божию

Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской Любви и есть верх любви на земле. Любите всё создание Божие, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь – и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнёшь познавать всё далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью.

Из бесед и поучений старца Зосимы (Ф. М. Достоевский «Братья Карамазовы»)

О жизни своей, о послушании своём художником в миру, о поисках путей к Преображённому Порядку Божьему рассказывает иеромонах отец Стефан (Виталий Дмитриевич Линицкий, род. в 1934 году) – человек сложной и светлой судьбы.

В. Линицкий. Причастника Святого Духа (из серии "Литургия")

В. Линицкий. Причастники Духа Святаго (из серии «Литургия»)

К вере привёл меня Фёдор Михайлович Достоевский – может, это и покажется странным. Хотя я знаю многих, кому он помог обрести веру. В вузе (а учился я в Московском государственном художественном институте имени Сурикова на факультете книжной графики) я увлёкся его произведениями, особенно полюбил роман «Братья Карамазовы»; стал серьёзно задумываться над тем, что существует Высшая Сила, Создатель мира. Спаситель его. В то время никаких знакомых среди верующих у меня не было, не говоря уж о наставниках духовных. Было мне 24 года, я учился в институте, когда посетил Троице-Сергиеву Лавру (монастырей было очень мало, оставались лишь ещё каким-то чудом не порушенные).

Приехал я туда, неокрещённый и вроде как бы неверующий, в поисках типажей старца Зосимы и Алёши Карамазова для моих иллюстраций к «Братьям Карамазовым». Пришёл и обратился попросту к церковным властям монастыря: «Помогите в таком-то моём деле». Мне ответили: «Хотя у нас здесь и не класс натурщиков, но мы спросим, может быть, и можно вам помочь». И самое удивительное – вот ведь как Божья воля устраивается! – дело моё уладилось буквально за пять минут.

Над темой героев Достоевского я только начинал работать. Думал, что и на дипломную работу она перейдёт, хотя надежд особых не питал. Это было время тяжёлое и неприятное, если не сказать страшное, когда русской тематикой, иллюстрациями к русской литературе заниматься было практически нельзя – не та, видите ли, идеология, – а вот западной, – пожалуйста, сколько угодно. Достоевский был для них просто врагом. «Преступление и наказание» – ещё куда ни шло, но «Братья Карамазовы» – ни под каким видом. Одну мою знакомую, так ту просто выгнали из университета за попытку работы по его роману «Бесы».

Но вернёмся к тому, о чём мы говорили. Стал я приезжать регулярно в монастырь и работать – сидел и рисовал в монастырском садике тех, кто мне был нужен. А в это время приходили туда монахи, беседовали между собой. Я был поражён, когда впервые увидел, что такое общая исповедь. Собирались люди, сидели, рассказывали о себе, о «жизни своей греховной» и так, знаете ли, свободно, с открытым сердцем. И это в то время, когда все не то чтобы о себе откровенно поведать, мысли свои и то таили, боялись всех и вся...

Прошло этак недели две, подходит ко мне отец благочинный и спрашивает, крещёный ли я? А я этого и не знал вовсе. Написал маме. Та тоже толком не знала, связалась с бабушкой, оказалось – нет, не крещёный, о чём я и поведал при встрече благочинному. А он: «Ну, а креститься-то хочешь?» – «Конечно, хочу!». И тут же со священником поехали мы в Троицкое подворье, что в Переделкино (где происходит крещение для взрослых). Там меня крестили, там я и остался на послушание на три года.

Жизнь моя складывалась довольно необычно. Я продолжал обучаться в вузе и пребывал одновременно на послушании в монастыре. Всё это держалось мной в тайне, иначе сразу же убрали бы из института. Без того сложностей хватало: когда я заявил, что буду делать иллюстрации к «Братьям Карамазовым» в качестве дипломной работы, то меня предупредили, что к защите диплома не допустят. Только за четыре дня до этой самой защиты последовало разрешение. Не буду подробно касаться всех перипетий, скажу лишь: по греховности своей и гордыне я несколько бравировал тем, что, уже готовясь принять постриг, отпустил длинные волосы, бороду, ходил в рясе. Публика институтская была моим видом шокирована: как, здесь, в идеологическом партийном учебном заведении ходит такой тип! Бороды кубинских революционеров, очень в те годы популярных у нас, ещё могли как-то воспринимать, но тут, как говорится, явное не то. Вот такой юмор. Уже и приказ заготовили о моём отчислении из института, но... неисповедимы пути Господни!

А дальше что ж... Готовился я стать монахом. Шёл 1958 год, закрыли по приказу Хрущёва Киево-Печерскую Лавру. И в тот же год стали возвращаться после реабилитации Валаамские старцы, те, кто уцелел. Они все были тихоновцы, катакомбники, как сейчас говорят. Время было сложное, тревожное, и оно меня захлестнуло целиком, хотя я многого и не понимал тогда. После окончания вуза мне нужно было отработать три года как молодому специалисту, но я собирался уйти в монастырь, стать монахом. И вот тут мой духовный наставник архимандрит Иосиф и старцы сказали мне определённо: «Иди в мир – пользы больше принесёшь». Раз такое благословение и послушание я у старцев получил – быть художником в миру, – то вышел из монастыря и поехал в Тверь преподавать в местном университете.

В Твери у меня была персональная выставка, однако довольно скоро меня из университета выгнали за «активную религиозную пропаганду». Переехал в Москву, стал преподавать в Строгановке, а через два года меня убрали и оттуда. И на годы повесили мне ярлык «мракобес».

Пришлось изрядно помотаться в поисках работы, пока не удалось пристроиться в рекламе, работа была более-менее независимая. Церковь я не оставлял, естественно, всё время был в ней, то пономарём, то чтецом. А обновительскими работами по реставрации я заниматься не хотел. Бригада «подновителей» – это потогонная система с девизом «Делай плохо и быстро», заработки большие. А этого я не мог делать: не поворачивалась совесть, не разрешала душа. К тому же эта работа, как я считал, отнимала возможность поиска. Как таковой канонической живописи уже не было, занимались подновлением росписей конца XIX начала XX веков, а к воспроизведению канона не были готовы. Моя же цель была в том, чтобы хоть немного продвинуться вперёд в поисках нового. Да ещё я решил сторониться больших денег, и слава Тебе, Господи!

С 1975 года мои работы на религиозные темы выставлялись только на квартирах, потом и на выставках стали показываться, весьма нетрадиционных, чаще всего в известном выставочном зале на Малой Грузинской в Москве. Как правило, эти выставки сопровождались громкими скандалами. Министерские чиновники приказывали снимать неугодные картины, как «идеологически несоответствующие», художники же протестовали. Люди валом валили на эти выставки, по многу часов стояли в очереди, чтобы на них попасть. Тут и КГБ непременно присутствовал. Мне в первый же выставочный день посулили «восемь лет выставочного помещения под открытым небом на территории, по площади равной Сибири». Много чего пережить пришлось: и слежку, и подслушивание, и угрозы, и допросы.

Я не столько за себя боялся, сколько за картины свои – как бы не уничтожили. Как-то перед открытием одной из выставок некая дама-начальница министерская (отличалась она особенным самодурством и лютовала несказанно) стала пинать туфельками мою картину «Шестикрылый Серафим», к стене прислоненную. А туфельки у неё с острыми мысочками – и прорвала холст. Картина упала, а она по ней ещё каблучками-шпильками прошлась. Так мой «Серафим» с дырками на холсте и висел. Подавать на чиновницу в суд я не стал. Знал уже по собственному опыту, когда меня выселяли из Москвы, – бессмысленно. Помните, у Александра Исаевича: «Бодался телёнок с дубом»? Как говорится, можете жаловаться. Выставляться было трудно – снимали постоянно. Исключали меня из Профсоюза графиков, в том числе «за профессиональную непригодность», с работы выгоняли, даже когда сторожем на стройке был. Перекрыто бывало всё: тут – шлагбаум, там – «кирпич», только примерно года с 1988 стало полегче. Но появилась другая страшная опасность для художника – рынок.

Считал и раньше, и сейчас считаю: от рынка художнику надо всеми силами уходить. Иначе конец! Лучше иди в дворники, в сторожа, голодай, перебивайся, как говорится, с хлеба на воду, но будь СВОБОДНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. А как только ты на панель вышел (рынок – это та же панель), всё, пропал. Тогда художник обречён работать на усреднённый уровень, а потом ещё хуже – на массовую потребу. Это засасывает как трясина, когда вы, положив мазок, уже прикидываете, почём это пойдёт завтра. Это чудовищно!

На пятьдесят втором году жизни я принял монашеский постриг. Одновременно приняла его и матушка Агния (в миру Василиса Линицкая – моя бывшая жена, профессиональная художница, соавтор моих картин). Принадлежу я к Катакомбной церкви, которая относится к Русской зарубежной православной церкви. Отношения между церквами сложные, катакомбников многие не принимают, но это как раз меня беспокоит мало. А больше всего волнует внутреннее состояние человека, его тайное делание, движение на пути Спасения, монашеское отрешение от мирского.

Есть такое выражение – движение к ПРЕОБРАЖЁННОМУ ПОРЯДКУ. Ведь для того, чтобы продвигаться, скажем, в искусстве, нужно в первую очередь продвигаться в самом себе – человеке внутреннем. Моя задача и заключается в поиске и реализации Преображённого Порядка, более того – это стояние в Свете, в Столпе Света. Из религиозной литературы известно, что молитву, идущую от праведника вверх, к небу, в виде столпа света видели многие, и не только очами духовными, но и физическими. Видел и я, как от деревенской церковки восходит Свет молитвенный, и такое это сильное впечатление производит, что стоишь как заворожённый, оторваться не можешь.

Помните, как у Старца Силуана сказано об афонских старцах: «...тихий, тёплый вечер; взойди на горку и узришь, как из кельи струится лучами к небу молитва праведников». Это просто поразительно. Не каждому это увидеть дано, но и монаху, и мирянину может открыться. Самое главное – откройте сердце для Бога, и Он сойдёт в ваше сердце. Ведь как в Евангелии сказано: «Царство Божие внутри нас есмь». И вот когда Царство Божие войдёт человеку в сердце, то и рай для него наступит на земле – в сердце его, сию же минуту. Мирянин вы или монах – это не важно, если Господь в сердце вашем.

И чем больше человек отрекается от всего земного, суетного ради Господа, тем он ближе ко благу. Если всё будет освящаться Богом через вас, даже самое бытовое, – оно будет уже Преображённого Порядка. Причём к этому нужно стремиться постоянно, а не так – сейчас я живу материальными интересами, а через час – духовными. Из этого ничего не получится, это неправильно и, более того, опасно, так и повредиться можно. Вот если всё это будет цельным, если вы станете цельным человеком, то тогда никаких разногласий, внутренних противоречий, терзаний у вас не будет.

Сейчас многие художники решили попробовать христианскую тематику. Что ж, время покажет, что из этого получится. Я же считаю, что нужно работать над этой темой не эпизодически, а постоянно, от начала и до конца. И жить только этим. Ведь Господь требует всего человека. Мы должны отдавать Ему всего себя. Не в жертву, упаси Господи! Ему нужна только наша любовь, и мы должны полюбить Его.

Человеку, который решил посвятить себя Богу, нужно начинать отсекать от себя пласты своего греха, тем самым поднимаясь. Я очень мало видел художников, которые работали в поисках Господа, а не себя, как творца. Ведь любое творчество, будь то живопись, словесность или музыка, могут зачастую отдалить человека от Бога, и гордыня художника как творца становится опасной, может погубить его, ибо человек начинает соперничать с Богом. Если человек в центре своего творчества ставит Христа и уповает на Него, и просит Его, ждёт, что не он сам, а Христос ему поможет, то всё будет хорошо. Если же слушать себя – значит, уже впасть в прелесть, а прелесть всегда погубительна, и ни о каком «спасительном эгоцентризме» в творчестве речи быть не может. А искусство с точки зрения искусствоведения меня не интересует, это всё – в стороне от попыток свидетельствовать о Боге.

Должен сказать, что меня всегда волновала одна старинная гравюра. На ней человек через твердь земной сферы заглядывает в небесное мироздание. Вот это-то меня интересует больше всего: заглянуть туда, где ангельский мир.

Человек по природе своей трёхчастен: ПЛОТЬ – ДУША – ДУХ. Заметьте, это всё возрастающее восхождение, сопровождаемое большим тёплым позитивом, но никак не колючим негативом. Когда мы в миру, всё бытие вокруг нас жёстко, динамично, зачастую жестоко. И в конце концов – безысходность. А самое страшное – это небытие. Нам нужно другое: плюс бесконечность-БЫТИЕ. Вот как нам войти в Бытие? Как нам БОГА ЖИВАГО обрести? Не сконструировать самому, плод воображения нашего, а обрести и полюбить живого Бога, соединиться с ним? Он нас любит и примет нас любых, но как нам Его обрести? Вот ведь в чём задача из задач. Как нам сделать, чтобы искусство стало подобно молитве... ведь как отцы аскеты говорят: «Молящийся ум не мыслит, но живёт».

Культура способствует духовному возрождению человека. Но будем помнить, повторяя эту расхожую фразу, что человечество видело много картин, слышало много музыки, читало много книг и... создало атомную бомбу, пришло к СПИДу. Ведь светская культура – это зачастую «похоть очес» и «гордыня житейская».

То, что я сейчас делаю, – это попытка поиска нового, попытка, как я уже говорил, достижения Преображённого Порядка. Это требует, как минимум, выполнения одного условия: встать в Преображённом Порядке, а уж потом заниматься искусством.

Трудно, очень трудно быть в Преображённом Порядке, как пребывал в нём преподобный Серафим Саровский. Мы должны помнить, что душа каждого человека – это образ и подобие Божие. А то мы видим человека во грехе его, а души его не видим. Вот когда мы сможем с этим разобраться, значит, мы на верном пути к Преображённому Порядку. А искусство... Оно должно быть исповедальным. Это само собой. Всякое творчество должно быть молитвой – это прежде всего, и свидетельством не своим, но Господа.

Беседу с отцом Стефаном записал Владимир Фёдоров

Ещё в главе «Личность - культура - ноосфера»:

И постигнешь тайну Божию
Подвиг «бесполезный»
ЦИТАТЫ