Вход / Регистрация
Жизненное кредо:
Человечность и компетентность

Журнал «Социум» №12. 1991 год

Горький привкус победы

Рисунок: В. Ковригина
Рисунок: В. Ковригина

В каком-то смысле побеждать не легче, чем проигрывать. Трудно делать это так, чтобы потом не было неловко за явные преувеличения и недооценки, столь характерные для победной патетики. А уж извлекать уроки из происшедшего победителям и подавно труднее, чем побеждённым.

Спасённого Президента сейчас без какой-либо дистанции не поучает разве что ленивый. И вроде бы есть за что: проколы лежат на поверхности. Но из этого делаются слишком далеко идущие обобщения.

Ощущение неточности, даже некорректности, происходящего не оставляло: и когда Президенту «отдавали должное», и когда он сам каялся перед телекамерами за политику полумер и компромиссов. Это чувство усугублялось тоном некоторых наших любимых радикалов, ведущих себя так, как будто все эти дни история только и делала, что подтверждала их безусловную правоту.

Подобный общий настрой, вполне понятный психологически, всё же основывается на некоторых «теоретических» допущениях о сути происходящего, слишком очевидных для обыденного сознания, чтобы не возникало соблазна хотя бы проверить их на прочность. Тем более что из этого очень многое следует на будущее.

За манерой обсуждать не столько объективные процессы и расклады, сколько субъективные цели, мотивы и позиции, торчат длинные уши типичного русско-советского морализаторства. С этим напрямую связано плохо осознаваемое, но реально работающее представление о том, что историю, грубо говоря, делают начальники.

Будь в начальниках другие, они сделали бы историю по-другому, лучше, и получилось бы у них именно то, что получилось в результате победы, к чему они первыми призвали.

Этот упрощённый политический восторг как-то не вяжется с многомерностью исторического процесса. История – уравнение со столькими параметрами и неизвестными, что линейная логика в ней практически неприменима, а в ситуациях дележа авторитетов может быть и просто аморальной. Как правило, реальный ход событий, включая позитивный итог, обеспечивается отнюдь не только той политической линией, которая на конечном витке одерживает победу. А часто и вовсе не ею. И это не парадокс, а нормальный в истории вариант.

Вторая неявная презумпция сквозит в формулировках самого популярного сейчас вопроса: как мы это допустили? Тем самым предполагается, что путч или какую-либо другую отчаянную контратаку реакции можно было сколько-нибудь гарантированно предотвратить. Но суждения о том, что более решительная политика реформ могла нейтрализовать чудовищный сросток партийной номенклатуры, ВПК и милитаризованной политической полиции, мягко говоря, неочевидны.

Рукословие

Рукословие

Надо всё же различать сколь угодно реформированную формальную власть и власть реальную, в конечном счёте ВСЕГДА опирающуюся на силу, тем более у нас. Если вы в полутёмном подъезде говорите в лицо вооружённому подонку всё, что о нём думаете, а тем более, если пытаетесь голыми руками отобрать у него нож и награбленное за десятилетия, наивно думать, что он всё это отдаст, так и не попытавшись вас «пырнуть». И наивно думать, что это рано или поздно не сделала бы наша ни во что, кроме силы, не верящая реакция, наплевав на любые свежепринятые законы и верхушечные перестановки.

Есть видимая поверхность власти, но есть и её толща, скрытые субъекты и силы. Вопрос в том, когда именно вы не оставите им другого выхода и на что к этому моменту будут годны ваши «голые руки». Иными словами, это вопрос времени.

С этой точки зрения, предыстория переворота выглядит уже не столь однозначной. Пока странные люди пытались «реформировать нереформируемое», реформировалось само общество, складывались альтернативные политические и государственные структуры.

Всё это время Президент лавировал, уходил, как колобок, то от одних, то от других; и тех и других вводил в заблуждение; метался между ними, создавая видимость на самом деле отсутствующего Центра; получал оскорбления с обеих сторон, но в результате выполнял неблагодарную миссию буфера между воинствующими лагерями.

Своими неоднократными заигрываниями, а то и прямыми блоками с реакцией, Президент, хотел он этого или нет, вязал ей руки, давая время всем нам, мыслителям и милым горлопанам, постепенно, шаг за шагом делать страну другой. Надо специально снять фильм «Краткий курс истории Перестройки», чтобы можно было увидеть всё сразу и как бы в ускоренном ритме вновь пережить эти годы. И осознать, наконец, куда на самом деле клонилась чаша весов, в каком действительном ритме входили в нашу легальную политическую лексику сами термины «гражданское общество», «правовое государство», «рынок» и так далее, вплоть до «департизации» и совсем уже взрывоопасной схемы «9 + 0,1».

Меня лишь в третью очередь интересуют мораль и политические привязанности Президента. Тем более что без него самого здесь не разобраться, хотя многое можно предположить. Но есть стиль, за которым если не расчёт, то мудрость самой истории.

Строгая политическая определённость, которой всё время требовали от Горбачёва, – из прошлого и уж точно не для этого случая. Он гений политического постмодернизма, хотя и с множеством коммунистических приветов. Важно: не что человек хочет, а что получается в результате.

Не исключено, что только такая натура и могла так блистательно промурыжить перестройку, что одни успели стать реальной силой, а другие за шесть лет так и не смогли опомниться, осознать неигрушечность происходящего и вовремя провести операцию по избиению младенцев. Если бы в своё время Президент послушал некоторых наших умников и бросился им в объятья, где бы он был сейчас – вместе с радикалами, центристами и всеми нами? Боюсь, совсем не там, где мы теперь находимся. Или кто-то, зная наши органы и моральный кодекс строителей коммунизма, всё же рассчитывал на «бархатный вариант»? Там, где Горбачёв говорит, что он не хотел крови, можно видеть и другое: гибель всего дела в судорогах отчаявшейся реакции.

Рукожатие

Рукожатие

Вряд ли кто может точно назвать момент, когда мы хоть как-то оказались готовы к «последнему бою», к тому, чтобы рискнуть выйти на почти решающие реформы и не провалить начатое, раньше времени спровоцировав до зубов вооружённую и крайне озлобленную реакцию. Но ясно, что эта ситуация сложилась отнюдь не в 1985 году.

Всё это время мы ходили по грани, за которой желание скорее родить могло обернуться обычным абортом. В какой момент Ельцин стал не просто своим парнем и популистским кумиром, но политиком, оказавшимся в состоянии перевесить почти всю союзную верхушку? Когда он вкупе с командой, с запасом межреспубликанских договорённостей стал тем Ельциным, который смог в решающий момент объявить себя верховным главнокомандующим, не произведя при этом комического эффекта? Наконец, когда наши апатичные совки стали тем народом, который встал перед танками, спецназом, офицерскими полками КГБ?

И действительно ли мы оказались готовы? Противодействие перевороту собиралось на живую нитку. Демократы вязли во взаимной подозрительности и неприязни. За пределами победной риторики не надо идеализировать и народ. В эти ночи было так страшно именно потому, что людей вокруг Белого дома явно не хватало. Их оказалось достаточно, но только для ЭТИХ... комсомольских путчистов.

И всё равно не раз возникало ощущение, что пора прощаться. Всё было бы совсем по-другому, если бы тогда вокруг Белого дома стояла хотя бы половина победного митинга. Более того, я сильно подозреваю, что в ночных оцеплениях стояли не те же самые люди, которые составляют основную массу демократических бдений, что многие записные голодранцы просто отсиживались по квартирам, красиво матерясь по поводу хунты.

У нас привыкли с упованием и надеждой говорить о политизации масс. Но кто посчитал, сколько миллионов по стране сказали «да» колбасе с Прохановым? Да и среди встречавшихся тогда друзей почему-то попадались люди как раз от политики далёкие, митингов не любящие, более близкие к культуре и общению в своём кругу. А девчонки и мальчишки, из которых в основном состояла организованная часть толпы, принадлежат к поколению, которому в обычное время и вовсе наплевать на вашу политику.

Рукомыслие. Рисунок И.Смирнова

Рукомыслие. Рисунок: И. Смирнов

...Мы прошли по краю, если прошли. И дело даже не в том, что в Белом доме были минуты, часы жертвенной обречённости. Мы странным образом дожили до момента, когда попытка переворота смогла приобрести трагикомический оттенок. Всё могло быть куда тише – и куда страшнее.

О «глубине» нашего политического самосознания свидетельствует уже само невнимание к тому, что было бы, если бы Президента, дай ему Бог здоровья, хватил не радикулит, а, скажем, паралич – как Ленина. Всё было бы не так картинно, но куда медленнее и труднее.

Настоящее перелопачивание государственно-политической и социальной почвы сейчас только начинается. И уже пора готовиться к тому, что политическая резкость хороша только в своё время и в своих пределах.

На волне изживания политики «полумер и компромиссов» можно наломать дров ещё не на один пожар. Тем более что после демонтажа монополитических и репрессивных структур бороться надо будет уже с самими собой, с собственными инерциями и приятными привычками коммунального сознания.

В этих условиях набирающим силу политикам не мешает небольшое вливание здорового консерватизма, особенно тем, кто, выждав своё, теперь будет пытаться рвануть революционный кусок от живого тела страны.

Если что всех нас и спасало до сих пор, то это иммунитет против революционаризма.

Из «постбурлацкой» «Литгазеты»

Ещё в главе «Жизнь - слово - дело»:

Не нам, не нам, но имени Твоему
Горький привкус победы
ЦИТАТЫ