Журнал «Социум» №5. Май 1991 год
Философская поэтика Родины
В 1918 году в Петрограде вышел в свет первый номер нового журнала «Свободные голоса», который, впрочем, оказался для этого издания и последним. Среди других материалов читатель наверняка отметил опубликованную там статью-эссе «Лицо России» Г. П. Федотова.
Георгий Петрович Федотов (1886–1951 гг.) – выходец из небогатой провинциальной дворянской семьи, яркий историк, богослов, философ России. Нашему оскопленному сознанию долгое время было почти неведомо имя этого русского христианского мыслителя, этого дважды эмигранта: с 1925 года до начала II мировой войны он живёт во Франции; после оккупации этой страны нацистами уезжает в США.
Творческое наследие Федотова – шесть томов его сочинений, напечатанных за границей, – проникнуты нескончаемой любовью к Отечеству, России, своему народу. Своеобразна мировоззренческая позиция русского учёного: при полном отрицании коммунистического тоталитаризма он не отказывается от самой социалистической идеи, преобразовав её в идею Нового Града – общества христианского социализма.
Глубокое понимание истории русской и мировой культуры, присущее истинному интеллигенту чувство своей личной сопричастности этой истории – вот тот фундамент, на котором зиждется философия Георгия Федотова. Он несиюминутен, прозорлив в «рисунке» судеб не только России, но и мира. И при этом он талантливо поэтичен в своём восприятии Отечества.
Слов об Отечестве – умных, глубоких, жёстких... разных – сказано в преизбытке. Слов же сокровенных, таких, как у поэта от философии Георгия Федотова, немного: «...Народ, в ужасных и непонятных ему страданиях, потерял память о России – о самом себе... Вот почему мы призываем с напряжённым восторгом вглядываться в лицо России и запечатлевать её черты. Поведать всем, забывшим о её славе. Влить бодрость в малодушных, память в непомнящих, свет в тёмных».
Лицо России
У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Недостаточно отвлечённо признать совместимость социализма с любовью к родине. Чтобы быть живой и действенной, любовь должна быть личной. Не «любовь к любви», а любовь к лицу. Любовь, как бы мы ни старались скрыть её имя в холодных понятиях солидарности, чувства общения, социальной связи, – есть начало, скрепляющее всякое общество. Без неё высвобождается хаос противоречивых стремлений групп и личностей; начинается процесс распада. Не механической силе и не проблематическому сознанию общих интересов (общий интерес – всегда софизм) растопить и сплавить в единство формы этническую материю. Государство чудится самым внешним и грубым из человеческих объединений. Но оно может жить лишь ценою общих и вольных жертв, как непрерывное горение костра, поддерживаемое валежником в лесу. Только любовь делает его возможным.
В начале войны у части русских социалистов проснулось сознание права на отечество как самостоятельную ценность. Теперь пора определить это всё ещё международное отечество как наше, как Россию.
Ещё недавно это стоило бы многим из нас тяжких усилий. Мы не хотели поклониться России – царице, венчанной царской короной. Гипнотизировал политический лик России – самодержавной угнетательницы народов. Вместе с Владимиром Печериным проклинали мы Россию, с Марксом ненавидели её. И она не вынесла этой ненависти.
«Что ощущалось всего сильнее в образе родины? – вопрошал эмигрант Георгий Федотов. – Её природное земное бытие: линия ландшафта и воздух родных полей или лесов. Пусть убогая, но милая родина не могла быть вытеснена из души ни мягкостью и живописностью европейских урочищ, ни сладким обаянием юга: это было в крови сильнее нас»
Теперь мы стоим над ней, полные мучительной боли. Умерла ли она? Всё ли жива ещё? Или может воскреснуть? Приблизилась смерть, и, затенённые её крылом, мучительно близкими, навеки родными стали черты её лица. Отвернувшись от царицы, мы возвращаемся к страдалице, к мученице, к распятой. Мы даём обет жить для её воскресения, слить с её образом все самые священные для нас идеалы.
Но прежде всего хочется отдать себе отчёт в том, что мы нашли, что мы любим?
Трудно выразить лицо России, как всё живое и всё близкое. Легче говорить о лице Франции, условившись в неизбежной односторонности оценок. Но мы воздержимся от дерзкой характеристики России, или души русского народа. Скажем просто и правдиво: что мы любим и как узнали о том, что любим.
Лик Отечества, по Георгию Федотову, целителен душе, и в лихолетье – особенно: «В годину величайших всенародных унижений мы созерцаем образ нетленной красоты и древней славы: лицо России... Пусть озлобленные и маловеры ругаются над Россией как над страной без будущего, без чести и самосознания. Мы знаем, мы помним. Она была, Великая Россия. И она будет»
Образ Отечества у Георгия Федотова многолик, разнокрасочен, высокозвучен: «Как ответим мы на вопрос: где лицо России?.. В «Слове о полку Игореве»... В гении Петра и нечеловеческом труде его, со всей семьёй орлов восемнадцатого века, создавших из царства Московского державу Российскую. В труде и поте великоросса, поднимавшего лесную целину и вынесшего на своих плечах «тягло государево»
Кто пил горькую чашу изгнания и жил с предчувствием, что долгие годы – быть может, целая жизнь – отделяет его от России, тот знает острее всякого другого, что значит тоска по родине. Пусть мысль, будучи в плену предрассудков, отвергала Россию – самое суровое сердце билось живее при воспоминании о родине. Что ощущалось всего сильнее в образе родины? Её природное земное бытие: линия ландшафта и воздух родных полей или лесов. Пусть убогая, но милая родина не могла быть вытеснена из души ни мягкостью и живописностью европейских урочищ, ни сладким обаянием юга: это было в крови сильнее нас. И мы томились: кто по берёзам и соснам северных сторон – помните? – «полюби эту вечность болот – навсегда безысходна их мощь»; кто по суровым просторам степей; кто по безбрежной Волге и дыханию восточных песков. И, может быть, всего ярче – как наваждение – овладевает душой призрак лета, зноя, истомы, золотых снопов и страдного труда – труд и обилие, как мечта сермяжной Руси, мечта Некрасова, связавшая народное и народническое в одной невымышленной, реальной красоте.
А в полях, в страду, как прежде шумно;
И скрипят возы с поникшей рожью;
И под солнцем златоверхи гумна;
И вихриста пыль по придорожью.
(М. Зенкевич)
В родине впервые приоткрывается лицо России.
И теперь мучительно думать, как родные поля топчутся немецкой ратью, как родина отторгается от России, становясь иноземной страной, «за границей», разрывая с кровью то, что в душе слитно и неразрывно.
На чужбине мы начинаем любить и раздражавшее прежде, казавшееся безвольным и бессмысленным, начало народной стихии. Среди формальной строгости европейского быта не хватало нам привычной простоты и доброты, удивительной мягкости и лёгкости человеческих отношений, которая возможна только в России. Здесь чужие в минутной встрече могут почувствовать себя близкими, здесь нет чужих, где каждый друг другу «дядя», «брат» или «отец». Родовые начала славянского быта глубоко срослись с христианской культурой сердца в земле, которую «всю исходил Христос»; и в этой светлой человечности отношений, которую мы можем противопоставить рыцарской «куртуазности» Запада, наши величайшие люди сродни последнему мужику «тёмной» деревни.
.jpg)
Оно в звуках Глинки и Римского-Корсакова, в поэмах Пушкина... «...Ещё недавно мы верили, что Россия страшно бедна культурно, какое-то дикое, девственное поле. Нужно было, чтобы Толстой и Достоевский сделались учителями человечества; чтобы алчные до экзотических впечатлений пилигримы потянулись с Запада изучать русскую красоту, быт, древность, музыку – и лишь тогда мы огляделись вокруг нас...».
Пусть ныне замутилась ненавистью эта человечность – мы знаем: страсть отбушует, и лицо народа просветлеет, отражая «нерукотворный Лик».
Ещё недавно мы верили, что Россия страшно бедна культурно, какое-то дикое, девственное поле. Нужно было, чтобы Толстой и Достоевский сделались учителями человечества; чтобы алчные до экзотических впечатлений пилигримы потянулись с Запада изучать русскую красоту, быт, древность, музыку – и лишь тогда мы огляделись вокруг нас. И что же? Россия – не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой страна – предстала взорам. Если бы сейчас она погибла безвозвратно, она уже врезала свой след в историю мира – великая среди великих – не обещание, а зрелый плод.
Именно более глубокое погружение в источники западной культуры открыло для всех, ещё не видевших, великолепную красоту русской культуры. Возвращаясь из Рима, мы впервые с дрожью восторга всматривались в колонны Казанского собора, средневековая Италия делала понятной Москву. Совсем недавно, после первой революции нашей, совершилось чудо: воскрешение русской красоты, не сусальной, славянофильской, провинциальной, а строгой, вселенской и вечной. Мы не успели пересчитать наши церкви-музеи, описать старые города-сокровища, не успели собрать нашу живопись. Но сколько открытий уже сделано. Мы знаем, что в тёмной, презираемой иконе таилось живописное искусство, дух захватывающей мощи. Война прервала в самом начале эту работу их изучения. Мы к ней вернёмся. Если Россия пала навеки – мы не верим в это, – тогда мы будем с лопатой в руке рыться в её могилах, как на священной почве Греции, чтобы спасти для мира останки божественной красоты.
Культура творится в исторической жизни народа. Не может убогий, провинциальный исторический процесс создать высокую культуру. Надо понять, что позади нас не история города Глупова, а трагическая история великой страны, ущербленная, изувеченная, но всё же великая история. Эту историю предстоит написать заново.
Тяжёлый социальный процесс слишком исключительно занял внимание наших историков, затенив его глубокое духовное содержание.
Лицо России не может открыться в одном поколении, современном нам. Оно в живой связи всех отживших родов, как музыкальная мелодия в чередовании умирающих звуков. Падение, оскудение одной эпохи – пусть нашей эпохи – только гримаса, на мгновение исказившая прекрасное лицо, если будущее сомкнётся с прошлым в живую цепь.
Как ответим мы на вопрос: где лицо России?
Оно в золотых колосьях её нив, в печальной глубине её лесов.
Оно в кроткой мудрости души народной.
Оно в звуках Глинки и Римского-Корсакова, в поэмах Пушкина, в эпопеях Толстого.
В сияющей Новгородской иконе, в синих глазах угличских церквей.
В «Слове о Полку Игореве» и в «Житии протопопа Аввакума».
Оно в природной языческой мудрости славянской песни, сказки и обряда.
В пышном блеске Киева, в буйных подвигах дружинных витязей, «боронивших Русь от поганых».
В труде и поте великоросса, поднимавшего лесную целину и вынесшего на своих плечах «тягло государево».
В воле Великого Новгорода и художественном подвиге его.
В одиноком трудовом послушании и «умной» молитве отшельника-пахаря, пролагавшего в густой чаще пути для христианской цивилизации.
В дикой воле казачества, раздвинувшего межи для крестьянской сохи до Тихого океана.
В гении Петра и нечеловеческом труде его, со всей семьёй орлов восемнадцатого века, создавших из царства Московского державу Российскую.
В молчаливом и смиренном героизме русского солдата-мученика, убелившего своими костями Европу и Азию ради прихоти своих владык, но и ради цельности и силы родной земли.
Оно в бесчисленных мучениках, павших за свободу, от Радищева и декабристов до безымянных святых могил 23 марта 1917 года.
Оно везде вокруг нас – в настоящем и прошлом. Скажем твёрдо: и в будущем.
В годину величайших всенародных унижений мы созерцаем образ нетленной красоты и древней славы: лицо России.
Пусть для других звучат насмешкой слова о её славе. Пусть озлобленные и маловеры ругаются над Россией как над страной без будущего, без чести и самосознания. Мы знаем, мы помним. Она была, Великая Россия. И она будет.
Но народ, в ужасных и непонятных ему страданиях, потерял память о России – о самом себе. Сейчас она живёт в нас, в немногих. В нас должно совершиться рождение будущей Великой России.
Всякое рождение есть дело эроса. Вот почему мы призываем с напряжённым восторгом вглядываться в лицо России и запечатлевать её черты. Поведать всем, забывшим о её славе. Влить бодрость в малодушных, память в непомнящих, свет в тёмных.
Но всякое рождение есть воплощение. Как путь от духа к материи, этот процесс мучительный. Мы должны облечь плотью великую душу России.
Плоть России есть та хозяйственно-политическая ткань, вне которой нет бытия народного, нет и русской культуры. Плоть России есть государство русское.
Государство русское, всегда пугавшее нас своей жестокой тяжестью, ныне не существует. Мы помогли разбить его своею ненавистью и равнодушием. Тяжко будет искупление этой вины.
До сих пор мы все – и материалисты среди нас – работали над тем, чтобы одухотворить косное тело: свободой, культурой, справедливостью.
Мы требовали от России самоотречения, возлагали на неё вериги и власяницу. И Россия мертва. Искупая грех аскетизма, мы должны отбросить брезгливость к телу, к материально государственному процессу. Мы будем заново строить это тело до последней его клетки. Нет царя, нет власти, которой мы могли бы кинуть эту обузу национальной политики, оставив себе святость интернационалистического миросозерцания.
Нам придётся сочетать национальное с общечеловеческим. Мир нуждается в России. Сказать ли? Мир, может быть, не в состоянии жить без России. Её спасение есть дело всемирной культуры.
Едва ли многие отдают себе в настоящее время отчёт, к чему нас обязывает эта задача. От многого придётся отказаться, ко многому приучиться.
Совлечь с себя ветхого человека, начать возрождение России с себя самих. Найти в себе силы делать всё, что потребует с нас спасение России, как бы тяжко это ни было старой, монашеской совести. Но от падения в омут грязи и крови, от омертвения в языческом мире интересов и страстей будет спасать нас всегда хранимое, всегда любимое – небесная путеводительница – лицо России.
Из журнала «Свет»
Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:
Стирание различий между рассудком и безрассудствомФилософская поэтика Родины
