Журнал «Социум» №10-11. 1991 год

Если бы преемником Александра II стал его первенец... (или нечто об августейшем воспитании и образовании)

Здесь, в структурной клетке «семья» «реформационного номера «Социума», по традиции рассказывающей о проблемах женщин и мужчин, родителей и детей, об образовании и воспитании, мы на сей раз предлагаем кое-что не совсем обычное или, скорее, не типичное.

Это рассказ историка Сергея Секиринского о неординарном пестовании первенца Александра II Освободителя – Великого князя Николая Александровича. И одновременно о неординарных целях занятий с наследником далеко выходящих за рамки частного, пусть даже самого изысканного и тщательного, наставничества.

Историк подчёркивает этот нечастный, имевший общенациональное значение, характер придворного гувернёрства периода Великих российских реформ: «Забытая со времён Фредерика Лагарпа традиция либерального наставничества у трона, снова возрождалась в России середины XIX столетия.

Но у русских последователей швейцарского воспитателя Александра I было перед их предшественником по крайней мере одно важное преимущество: либеральная направленность ученичеству наследника задавалась не только талантом и вдохновением влиятельной группы его воспитателей, но и переломным характером наступившей эпохи, реформами, идущими одна за другой.

Сама жизнь выступала отныне в качестве своеобразной наставницы: царский первенец достигал совершеннолетия; страна вступала в реформационный период; чем взрослее становился наследник, тем быстрее раскручивался маховик преобразований. Никогда в истории России не было времени и обстоятельств, более благоприятных для становления будущего монарха. Династия испытывала свой шанс!»

Другими словами, наставничество цесаревича в либеральном, реформаторском стиле должно было стать залогом продолжения, а во многом и возобновления преобразований Александра II, призвано было сохранить влияние династии Романовых на общество. Увы, судьбе было угодно распорядиться иначе. Будущий реформатор – преемник реформатора безвременно почил... Однако по порядку, тем более, что вся история с царским первенцем мало известна.

Народ, под красотою личной
Любя и сердца прелесть в нём,
Ждал, что сберёт он плод сторичной
С бразды, засеянной отцом.
Пётр Вяземский, 1865 г.

Александр II с детьми Марией и Александром

Наследники «должны знать всотеро против нас»

Александр II вступил на престол 19 февраля 1855 г., имея уже четверых сыновей, старшему из которых, Великому князю Николаю Александровичу, шёл двенадцатый год. Время взросления царского первенца совпало с началом нового этапа в истории России. Страна входила в полосу реформ.

Не удовлетворенные настоящим, люди того времени жили надеждой на будущее. Отдавая дань вековой традиции, они склонны были воплощать свои мечты не только в новых формах общественного быта, но и в личности наследника, призванного, по словам поэта Петра Андреевича Вяземского, «когда ему укажет Бог, Свой подвиг царственный исполнить безупречно, Всего себя отдав Отечеству в залог».

Общественный подъём, начавшийся со второй половины 50-х годов, нарушил исключительное право царской семьи и узкого круга придворных обсуждать вопрос о характере приготовления наследника к «державному труду». В заповедную до тех пор область интересов царствующей династии вторглось общественное мнение, для которого воспитание будущего монарха стало одной из задач ожидаемых преобразований.

Первым, кто преступил запретную черту, был историк охранительного направления Михаил Петрович Погодин, известный и как автор ряда критически заострённых политических писем конца старого и начала нового царствования. В декабре 1856 года он составил «наставительное письмо» для назначенного в попечители к наследнику В. П. Титова. Это послание содержало весьма резкие отзывы о «бесцельном» воспитании великих князей.

«Крестьянский сын приучается сызмальства пахать землю, пономарёнок пищит на клиросе, купчик намётывается в своей лавке, и одни только наши наследники не были вовсе приготовляемы соответственно своему назначению», – с некоторым преувеличением и беспокойством писал Погодин об обнаруженном им изъяне в механизме передачи из поколения в поколение сословно-самодержавных традиций.

В «наставительном письме» был высказан и ряд предложений относительно дальнейшего воспитания великих князей.

Политическое кредо Михаила Петровича Погодина, его вера в способность царственных особ быть на голову выше своих подданных особенно явственно проступала в том месте письма, где речь шла об объёме знаний, который, по мнению М. П. Погодина, был необходим великим князьям: «Они должны знать всё и обо всём иметь понятие».

Признание в той или иной мере политической значимости вопроса о воспитании наследника сближало виднейших русских людей, какие бы взгляды они ни исповедовали. И охранитель Михаил Петрович Погодин, и либеральный поклонник сильной монархической власти Борис Николаевич Чичерин, и сторонник англосаксонского принципа help yourself (1) Михаил Матвеевич Стасюлевич, и даже анархист Александр Иванович Герцен – все были согласны в том, что там, где личность монарха выступает инициатором и гарантом реформационного процесса, она не может и не должна оставаться вне поля его обратного воздействия, особенно сильного и плодотворного во втором колене, то есть в наследнике. Высказываясь о воспитании наследника, каждый из участников обсуждения этого вопроса, естественно, стремился к тому, чтобы к его мнению с вниманием прислушались царственные родители.

В год, когда правительство начало подготовку крестьянской реформы (1857), в преподаватели к наследнику был призван профессор Петербургского университета Константин Дмитриевич Кавелин. Аудиенция у императрицы стала для него своеобразным экзаменом на место наставника Великого князя. Императрица не скрывала от К. Д. Кавелина, что он пользуется при дворе репутацией «самого отчаянного либерала, qui veut le progres quand meme» (2). B ответ она услышала настоящую исповедь, обычную в подобных ситуациях для мыслящих и честных русских дворян.

Как на духу, без утайки, Константин Дмитриевич Кавелин рассказал о крайних политических увлечениях и опасных дружеских привязанностях своей молодости. Высказавшись в пользу мирных реформ, он подчеркнул собственную убеждённость в неизбежности революций, «когда правительства ничего для народа не делают и слепо отдаются ближайшим своим советникам, привилегированным классам». Одновременно К. Д. Кавелин обращал внимание венценосной собеседницы на то, что «правительства, приступая к реформам по необходимости, неизбежно будут разрешать задачи, поставленные социализмом.

Чутьё трезвомыслящего политика подсказало в своё время и Александру Ивановичу Герцену, что вопрос о формировании личности будущего царя отнюдь не второстепенный. 1 ноября 1858 г. в «Колоколе» появилось его письмо к императрице, в котором он изложил свои мысли о воспитании наследника. Этот вопрос Александр Герцен рассматривал, имея в виду лишь одну цель: «увеличить шансы, причём в пользу ближайшего будущего России».

Основной мотив опубликованного в «Колоколе» письма – критика чрезмерного увлечения военной подготовкой наследника. Примечателен тон этого послания. В нём нет и следа той сокрушительной критики идола государства с царём наверху и палачом внизу, которая была присуща публицистике Александра Ивановича Герцена. Вступая в диалог с высочайшей особой, А. И. Герцен был гораздо более осторожен в оценках и характеристиках, чем, к примеру, Михаил Петрович Погодин и в отличие от Константина Кавелина не затрагивал общие политические вопросы.

При высочайшем дворе был учреждён «университет». Цвет столичной профессуры пестовал цесаревича. Наследника престола должно было воспитать основательно и ...вольтерьянски. Александр II чувствовал: реформы «осадят». Поэтому его наследнику предстояло реанимировать их, задать преобразованиям новый виток... Не случилось: смерть оборвала совсем ещё юную жизнь. Позже среди тогдашних интеллектуалов говорили: может быть, это провидение так распорядилось, чтобы русский народ привыкал надеяться только на самого себя.

Загадка династического мышления

Признание монарха в качестве основной фигуры русской политической жизни не исключало, а напротив, предполагало отстаивание обществом своего права на участие в деле воспитания наследника.

Не кто иной, как Михаил Погодин, ратовал за то, чтобы оградить процесс воспитания великих князей от некомпетентного вмешательства царственных родителей. Эта на первый взгляд парадоксальная двойственность общественных устремлений служила лишь отражением своеобразного характера эпохи, когда в рамках самодержавия происходил переход от военно-авторитарной системы государственного управления по образцу Николая I к иному его варианту, допускавшему в известных пределах наличие инициативы «снизу», существование автономных общественных объединений и независимой юстиции.

В связи с этим перед наставниками Великого князя вставала задача воспитать в нём умение быть не только предводителем военной империи, но и главой гражданского порядка, опорой которому послужит не военная сила, а возникающие структуры гражданского общества.

Общественные ожидания, связанные с судьбой цесаревича, возлагались в немалой степени на императрицу Марию Александровну – «первую русскую женщину и по месту и по многому другому», – как характеризовал её Иван Александрович Гончаров. Обнадёживающим признаком того, что публично высказанное общественное беспокойство по поводу великокняжеского воспитания проникло в царственные покои, и было приглашение в преподаватели к наследнику Константина Дмитриевича Кавелина.

...Благосклонно выслушав исповедь и наставления либерального профессора, императрица сообщила ему о том, что государь, не колеблясь, одобрил его кандидатуру в преподаватели к Великому князю.

«Что же всё это значит? Какая скрывается за всеми этими событиями таинственная загадка?» – недоумевал К. Д. Кавелин, поражённый императорским благоволением. Разгадка «непостижимой» тайны скрывалась в особенностях династического мышления.

Сергей Соловьёв, историк (1820–1879 гг.)

В отличие от современных политиков, которые, как правило, отдают себе отчёт в том, что их политический век ограничен жёсткими рамками закона или, на худой конец, естественными пределами человеческой жизни, политическое время, в рамках которого мыслили российские императоры в XIX веке, было гораздо более длительным. Им было значительно труднее порвать с традицией или отстраниться от забот следующих поколений, ибо как с прошедшим, так и с будущим они были связаны нитями прямого родства, сознанием династического единства. В политике такой образ мышления, в зависимости от привходящих обстоятельств, мог служить катализатором и консерватизма, и реформизма.

Сознание неотвратимости социальных и политических перемен и собственной неспособности что-либо существенно изменить составляло основу наследственной драмы Романовых – от Екатерины II до Николая I. Счастливой возможностью для этих людей, своеобразным выходом из того политического тупика, в который их загоняли собственные предрассудки и непреодолимые обстоятельства, было наличие у них детей и внуков, которых обычай и закон империи заблаговременно, с момента рождения, превращали в наследников политической власти.

Это позволяло не только обеспечивать преемственность в осуществлении реформ, но даже в условиях прямо противоположной политики параллельно проводить иной курс, закладывая (или откладывая) на будущее преобразовательную программу. Основным инструментом и ключевым звеном этой потаённой политики служили просвещённые воспитатели будущих монархов: Фредерик Сезар Лагарп у Александра I, Василий Андреевич Жуковский у Александра II...

Убеждённость в том, что их наследникам предстоит совершить более масштабные преобразования, заставляла преемников Петра Великого на русском престоле определять в воспитатели людей, которых они ни за что бы не допустили к участию в формировании текущей политики. Но для будущего царя тесное общение с «отчаянными либералами» порою считалось весьма полезным. Именно так произошло и с К. Д. Кавелиным. В период интенсивной подготовки больших реформ его привлекли к обучению наследника.

Но как только Николай Гаврилович Чернышевский опубликовал в «Современнике» большую часть кавелинской записки об освобождении крестьян, либерального профессора лишили «политической будущности», отстранив от должности воспитателя. Династийному мышлению не хватило запаса либеральной прочности.

Константин Кавелин, историк, философ, правовед (1818–1885 гг.)

«Университет» при высочайшем дворе

По достижении наследником шестнадцати лет он был окончательно отделён от своих «августейших братьев» (!)

Попечителем к цесаревичу император назначил московского генерал-губернатора графа Сергея Григорьевича Строганова. Это имя о многом говорило ценителям русской образованности.

С 1835 по 1847 гг., когда С. Г. Строганов состоял попечителем Московского учебного округа, на кафедры Московского университета пришло новое поколение профессоров-гегельянцев, пользовавшихся покровительством влиятельного и независимого графа. Успешная просветительская деятельность редких умов того времени Т. Н. Грановского, Д. Л. Крюкова, К. Д. Кавелина, П. Н. Кудрявцева, С. М. Соловьёва стала возможной во многом благодаря поддержке Сергея Григорьевича Строганова.

На рубеже 50–60-х годов XIX в. под руководством этого высокопоставленного вельможи было предпринято «беспримерное в нашей истории, – как свидетельствовал словесник Ф. И. Буслаев, – самое полное и многостороннее образование царя русской земли».

С. Г. Строганов составил для шестнадцатилетнего наследника «своеобразный университетский курс», к чтению которого были привлечены лучшие профессора.

Михаил Стасюлевич, журналист, публицист (1826–1911 гг.)

С. М. Соловьёв и М. М. Стасюлевич преподавали цесаревичу историю отечественную и европейскую, Ф. И. Буслаев – русскую словесность, А. И. Чивилёв – политическую экономию, И. К. Бабст – статистику, Н. Х. Бунге – основы денежного обращения, И. Е. Андреевский – энциклопедию законоведения и полицейского права, К. П. Победоносцев – гражданское право, Б. И. Чичерин – государственное право. Генералы А. С. Платов и М. И. Драгомиров обучали наследника военному делу.

Среди наставников, приглашённых С. Г. Строгановым с согласия императора к наследнику, было немало профессоров, известных не только своей учёностью, но и либерализмом. Цвет либеральной профессуры получал таким образом доступ к формированию ключевой фигуры русской политической жизни ближайших десятилетий.

Всестороннее воспитание наследника не было, однако, самоцелью для его либеральных наставников.

Обнаруживая в цесаревиче «милую обходительность», «непринуждённую разумность», «широкое понимание вещей и отношений», «изумительное самосознание», а также сочетание «крепких и разумных религиозных убеждений с самой широкой терпимостью», Борис Николаевич Чичерин, увлекаясь своей учительской миссией, восклицал: «Ах, если бы он хорошенько поработал!»

Но тут же возникало сомнение: «А впрочем, Бог знает. Человек работающий часто приобретает специальный взгляд, который в его положении может быть вреден. Россия вышла из той поры, когда всё должно было направляться сверху. Общество должно уже действовать само, лишь бы на вершине была разумная и просвещённая воля, сдерживающая и указывающая путь. В этом отношении я не могу представить себе ничего лучше Великого князя».

Либеральное наставничество у трона, как и все нововведения той эпохи, испытывало на себе давление старых идей, обычаев и порядков. Положение либеральных воспитателей наследника оказалось особенно трудным. Соперничеству со стороны охранителей, интригам дворцовой камарильи и обыкновенной зависти менее удачливых профессоров они могли противопоставить только безупречное знание своего предмета, высокое профессиональное мастерство.

Эти качества умел ценить в приглашённых им профессорах Сергей Григорьевич Строганов. Он мог, например, оставить при наследнике Михаила Матвеевича Стасюлевича, вышедшего из университета 20 ноября 1861 года в знак протеста против правительственной политики, дав возможность профессору всеобщей истории читать свой курс до конца ещё в течение семи месяцев. Однако допуская М. М. Стасюлевича к преподаванию наследнику, С. Г. Строганов подвергал его жёсткому контролю.

Стремление к свободе – «физиологическая» потребность развития общества

На последнюю лекцию профессора всеобщей истории никто из лиц, опекавших Великого князя, не пришёл. А тема была из самых острых. «Я вчера читал ему о событиях, приготовивших французскую революцию, но это было скорее речью, – рассказывал на следующий день в письме к жене добросовестный профессор, обернувшийся политическим агитатором, – я убеждал его не верить, что в революции нет ничего кроме дурных страстей, и просил его усвоить себе великую истину, что стремление к свободе есть не результат праздной мысли философов, но потребность физиологического развития общества; что задача правительства состоит в том, чтобы делать себя всё более и более излишним, и тогда само общество найдёт для себя такое правительство необходимым... (выделено ред.) Внушая цесаревичу мысль о необходимости политического самоограничения, либеральные воспитатели пытались тем самым преодолеть традиционный характер наставнической миссии при наследниках, назначение которой обычно сводилось лишь к развитию навыков более эффективного использования существующей формы власти.

Выполняя посреднические функции между официальным стремлением сделать из преемника Александра II своеобразный венец преобразований и уже заявленными общественными пожеланиями «увенчать здание» новых учреждений той или иной формой выборного представительства, либеральное воспитание наследника становилось не только одним из залогов необратимости перемен и немаловажным условием продолжения нововведений, но и способом избавления России в будущем от бремени бесконтрольной власти.

Ранняя смерть Великого князя Николая Александровича на исходе эпохи реформ помешала довести до конца этот опыт либеральной педагогики.

Скрытые до поры до времени, вероятные политические последствия смерти царского первенца стали ясны лишь по истечении многих лет. Особая роль в определении политического курса нового царя Александра III, сыгранная в 1881–1882 гг. его наставником и другом Константином Петровичем Победоносцевым, лишь оттенила нереализованные возможности иных влияний на политику самодержавной власти. Но к тому времени наиболее активные в гражданском смысле либеральные профессора, такие как Константин Дмитриевич Кавелин, отстранённый от наследника ещё в 1858 году, Михаил Матвеевич Стасюлевич, сумевший «уйти без скандала» в 1862 году, и Борис Николаевич Чичерин, сопровождавший тело Великого князя на фрегате «Александр Невский» в его посмертном путешествии вокруг Европы, из Ниццы в Кронштадт, уже давно не имели прямого доступа ко двору.

Со смертью царского первенца для них, выражаясь словами Бориса Чичерина, не взошло «новое светило». Эпоха великих реформ отошла в прошлое, и вместе с ней один за другим вышли из университетов либеральные профессора. Находясь в конфликте с правительством, они уже не могли продолжать свою наставническую деятельность при дворе. Пережив романтическую пору непосредственного общения с царственными особами, они искали с тех пор других поприщ для приложения своих сил и талантов, иных залогов для своего Отечества. Перед русским либерализмом, олицетворением которого служит каждое из этих имён, открывалось менее великолепное, но зато более просторное поле общественной самодеятельности в сфере науки, просвещения народа, журналистики, земского и городского самоуправления...

Вспоминая на склоне лет и на исходе века о своих «мечтах и надеждах, связанных с благоденствием и славою Отечества», Борис Николаевич Чичерин писал: «Россия рисковала иметь образованного государя с возвышенными стремлениями, способного понять её потребности и влечь к себе сердца благороднейших её сынов. Провидение решило иначе. Может быть, нужно было, чтобы русский народ привыкал надеяться только на самого себя». (выделено ред.)

***

1 – помоги себе сам (анг.)

2 – который выступает за прогресс любой ценой (фр.)

Журнал «Социум» 1991 год № 10-11

Ещё в главе «Семья - нация - страна»:

Если бы преемником Александра II стал его первенец... (или нечто об августейшем воспитании и образовании)
Переоценка ценностей
Будет ли существовать Россия?
Музей творчества крепостных в Останкино
Талант как некая окликнутость Богом