Вход / Регистрация
Жизненное кредо:
Человечность и компетентность

Журнал «Социум» №4. 1991 год

Духовность как возвращение в своё вечное «я» (или о культуре бытия)

Не пытаясь отнести то, что открывается этим заголовком, к какой-либо из канонических литературных форм, назовём слово Григория ПОМЕРАНЦА условно со рассуждением с нами. Григорий Померанц – философ-культуролог. В прошлом – узник ГУЛАГа, он и в послесталинские времена постоянно ощущал «своим затылком (по словам людей, знающих его) отвратительное дыхание несвободы. Ему, одному из немногих неординарных умов, сохранившихся в дикой круговерти нашей истории, можно внимать как угодно, только не равнодушно.

Мне кажется, что сейчас мы все ищем, на что опереться после кораблекрушения. То, что раньше было опорой нашей духовной жизни, лежит в обломках. Поэтому три из семи евангелических добродетелей, забытых нами, – вера, любовь, надежда, тождественные мечте, – сегодня, может быть, как никогда ранее, нам жизненно необходимы.

Для меня вера направлена не вовне, а вовнутрь. Мы очень непросты, в нас множество слоёв, и самые глубокие едва видны, едва слышны. И в нашей повседневной жизни нужно внимание к этому плохо улавливаемому голосу, надо надеяться его услышать. Тосковать, когда не слышишь, *не заглушать тоску – и поверить в «чуть-чуть», когда оно коснётся нас. Чувство вечного очень хрупко. Вера и есть предпочтение какой-то секунды, мгновенного ощущения вечности потоку впечатлений, которые уводят нас в царство временного, исчезающего, рушащегося. И именно внутри себя мы находим в конце концов то, что потом становится осью всей нашей жизни...

Люди каждый день уходят от своей сути – из глубины на поверхность. Изгнание Адама и Евы – вечное действо, как и всё библейское, оно было не однажды, и оно длится по сей день, длится сейчас и всегда. Это не изгнание извне – никто извне никого не изгоняет. Произошло вот что: разбилась целостность. Как за игрушкой, человек потянулся куда-то из самого себя и, может быть, уговаривая себя, что он ещё вернётся. Но возвращение оказывалось всё более и более трудным, хотя человек всё-таки возвращается. Если бы не возвращался, то людской жизни не было бы вообще.

Вся наша культура и духовность – это и есть возврат в своё вечное «я». Природа, красота её – это зеркало, в котором отражается наша неискажённая суть, мы, изначальные, ещё не ушедшие от себя самих. Природа и мы зеркальны по отношению друг к другу, и в этих двух зеркалах и вспыхивает свет. Только надо вглядываться в красоту до дна, до первоначального бытия, где нет уже никаких искажений. Вот тогда и будет то, о чём великий русский писатель Фёдор Достоевский сказал устами своего героя князя Мышкина: «Как это можно – видеть дерево, и не быть счастливым?».

Т. Глытнева. Раздвоение. 1986 г

Т. Глытнева. Раздвоение. 1986 год

Самое чудесное – это человек, который просто видит вещи как они есть и оценивает их так, как они есть. Это вовсе не так просто. Для этого нужна точка покоя в глубине души, с которой мы видим свои страсти такими, какие они есть по сути. Кришнамурти об этом сказал так: «Если бы вы увидели реальность зависти так, как вы видите реальность кобры, вы бы бросились бежать от неё, как от кобры».

Очень просто сказано, но это безумно трудно выполнить. Потому что мы, как правило, находимся или в *плену грубых страстей, или в плену отступления: пробиться к точке покоя в себе, в которой лежит вечное, чрезвычайно трудно. Эта точка покоя, когда мы её чувствуем, вовсе не вдохновляет нас на то, чтобы летать над землёй, а просто поступать так, «как Бог велит».

Всегда, во все времена кризиса идеологий люди ищут какую-то другую веру. Одна износилась – возьмём иную. Но вера – это не одежда. Вера возникает из духовного опыта, вырастает из души, а не надевается на душу.

Вчера нам, советским людям, говорили, что религия – это очень плохо, сегодня говорят, что это очень хорошо. Боюсь, что разница между вчера и сегодня не так уж велика, хотя я рад возрождению религии. И в то же время боюсь легковесности этого возрождения. Однажды знакомый мальчик сказал мне, что у него нет религиозной шишки. Такой отдельной шишки ни у кого нет. Но это более или менее живёт в каждом. Всё дело в том, на какой глубине ты живёшь. На глубине, в которой ты совпадаешь с основой своего бытия, – ты совпадаешь с невидимой космической волной, связывающей тебя со всем миром.

Религия есть связь – это очень просто и в то же время трудно. Ничего нет важнее и труднее этой связи, именно она была порвана. Её надо восстановить, вернуться к сути. А мы, как правило, возвращаемся не к вечной сути, а ко вчерашнему дню.

Кстати, вчерашний день – отнюдь не идиллия. Если бы вера наших отцов не была в глубочайшем кризисе, может быть, не было бы и кризиса сегодняшнего. Возвращаясь к вере прошлого, необходимо понять, что мы возвращаемся к колеблющейся вере, но такими внутренними силами, которые мы не поймём, если будем исходить из того, что теперь всё плохо, а тогда всё было хорошо. Мы должны вернуться к вечным вопросам, а не к готовым ответам. Это я считаю самым главным.

Вера как духовное состояние человека – это то, к чему мы, безусловно, должны стремиться. Духовный человек прекрасен, а прекрасное, по Канту, – это то, что даёт нам почувствовать гармонию двух наших природ – высокой и низкой. Сегодняшнее искусство, к сожалению, часто тяготеет к низкому в человеке, оно в этом преуспело. Сегодня нет героя, который мог бы быть нам примером высокого духовного порядка.

Сейчас, наверное, мода, господствующее течение состоит в том, чтобы обнажать то, о чём раньше не разрешали говорить. Может быть, это сегодня и имеет смысл. Но тут мы оказываемся между Сциллой и Харибдой. С одной стороны – либо описывать лужу грязи и толкать человека к ложному убеждению, что эта грязь – существенный момент выбора. Либо, с другой стороны, – вернуться полностью к догматической вере, в которой всё расписано, всё известно и нет места живому человеческому «я». Это те два полюса, между которыми мечется средний человек. И будет метаться, потому что ему не предлагают высокого.

А именно высокое требуется ему, ибо оно глубоко реально. Оно реальнее всего низкого, ибо всё высокое опирается на чувство целого и вечного, на понимание, что «всё во мне, и я во всём». Я не атом, падающий в пустоту. Во мне себя сознаёт бесконечность, вся вечность. Моя временность и отдельность – иллюзия. И проблема веры – это проблема пути к тому, чтобы пережить реальность вечности и убедиться в этом с неколебимостью очевидного опыта. Целостное и вечное более реальны, чем временное и бренное. Из вечности вырастает время, а не из времени вечность...

Теперь о другом и тоже важнейшем. Не верю, что земная связь может восстанавливаться через что-либо другое, кроме любви.

Любовь, конечно, бывает разная, но истинная любовь – это не обладание другой душой, а причастие ею и через неё, и вместе с ней всему космосу. И тогда ничего не надо доказывать, тогда чудо даже не кажется удивительным, а простым, как дыхание.

У гениального Данте сказано так: «...Любовь — начало как всякого похвального плода, так и всего, что карать пристало». Но карать надо не любовь, а себялюбие в любви – тупик, из которого нет выхода.

Удивлен? Разочарован? И то и другое. Откуда ему знать, что эта находка бесценна — сердце Данко?! Рисунок Г. Басырова

Удивлён? Разочарован? И то и другое. Откуда ему знать, что эта находка бесценна – сердце Данко?! Автор рисунка: Г. Басыров

Душа перестаёт быть проточной, замыкается в себе. И если говорить об ориентирах, определяющих, что такое грешная и безгрешная любовь, – то безгрешная любовь растит дух, грешная его замыкает в кругу. Это как бы никуда не ведущее ограничение вокруг самого себя, а не подключение к мировому пространству.

Говорят об извечной коллизии между любовью и долгом. По-моему же, есть один вечый долг – долг перед любовью. Это такой же долг, как долг перед творчеством. Творец живёт трудной жизнью, но эта жизнь наполняет его глубочайшим смыслом. То же самое жизнь любви. Сначала ты находишь то единственное, без чего ты не можешь жить, затем начинается работа – долг по отношению к этому единственному, к этой любви. Я думаю, что ничего другого у нас и быть не может.

Говорят, что любовь как единство неба и земли – абсолют, который ныне может быть занесён в Красную книгу исчезнувших чувств. И что тогда туда же заносят и влюблённость – прелюдию, несущую в себе тему любви, о чём так прекрасно писали классики XIX века. Современная литература и кино дают ускорение какого-либо чувства, цель которого и результат – половой акт. Это ошибка.

В классической литературе XIX века акцент был на влюблённости, и когда любящие соединялись, роман обычно кончался. В XX веке раскрыли двери спальни. По аналогии с Марксом, у которого под всеми высокими идеалами – классовый интерес, нам продемонстрировали, что под душевными порывами скрывается похоть: всё кончается половым актом, а следовательно, и всё дело в нём. Но нелепо сводить суть симфонии к последнему удару барабана.

«Любовь вплотную», как это называла Марина Цветаева, – музыка осязания, и она вполне может вырасти из музыки и быть переданной музыкой, например музыкой Шопена. А словом? При малейшей неосторожности результат – пошлость. Очень мало примеров, когда безупречный вкус, безупречная точность слова спасали от пошлости. Примеры есть у мировых классиков, например у Александра Пушкина: всё дело оказывается в хорошем вкусе! Ныне же часто, чтобы сказать о сокровенном (кино, литература, театр), грубо срывают покровы. А в итоге что? Не искусство, а китч.

Человек же для человека может быть телом и кровью не меньше, чем просфора и вино. Так бывает, и нерешённая задача искусства и жизни – понять именно это. Сказать, что всё вокруг плохо, – мало что сказать.

Нужно исследовать любовь в жизненном пространстве страны. Исторически.

Сначала любовь была радостной, полной надежд, затем она стала горькой, ей стало не на что опираться во внешнем мире. Всё исчезало, кроме самой души, несмотря ни на что способной любить.

Человек пережил кризис веры. Возможно, остался без надежды, но любви у него не отнять. Она с ним осталась навсегда.

В XIX веке был принят постулат Гегеля: «Всё действительное разумно». Своей жизнью человек пришёл к другой формуле: «Всё действительное безумно». И он, не побоявшийся сказать это самому себе, дорос до нового основания веры: «Всё безумное, бесчеловечное обречено». И в живой душе у него – живая любовь. И на неё нарастает надежда.

По книгам Г. Померанца «Сны земли», Париж, 1984; «Открытость бездне», Москва. 1990 год

Ещё в главе «Мышление - вера - нравственность»:

Легко ли голове без мифов?
Трагедия «сорока сороков» (к истории уничтожения московских святынь)
Город чудный, город древний...
Не простое яичко...
Новое искусство Юрия Васильева
«Другое искусство» Юрия Васильева (MON)
Духовность как возвращение в своё вечное «я» (или о культуре бытия)
ЦИТАТЫ