Деревня – моя «МАЛАЯ» родина
Беседа с художником Анатолием Кулиничем корреспондента «Социума» Ирины Поляковой.
Художник Анатолий Кулинич горожанин, оставивший, как он сам говорит, душу в деревне
– Анатолий, кто Вы и откуда, что означают для Вас понятия «родина», «отечество»?
– Я родился в деревне Баево Сумской области, там детство моё раннее прошло, деревня – моя «малая» родина. Оттуда уехал давно, не осталось у меня там никого. Всю жизнь в городе, но душа моя в деревне.
Как понимаю Отечество? Родом я из украинских мест, но и средняя полоса России, и Сибирь – всё это МОЁ отечество. Да не только Сибирь – Урал, Средняя Азия – там я тоже бывал – родные мне. Вся эта «география» входит в мой «социум».
Теперешние свары, драки, скандалы наши межрегиональные, межнациональные – это очень мучительно, тягостно для меня. Я художник, в бесчисленных путешествиях всегда видел много людей, и не было нигде никаких проблем – везде я был как дома, среди друзей.
– А если говорить об отечестве как о теме творчества?
– Прежде всего, это, безусловно, Русь, славянский мир. В середине 70-х был у меня период философского, что ли, его осмысления. Тогда родилась графическая серия «Размышления о жизни». Основывалась она на материале российском, но внутренняя задача, которую я ставил перед собой, – делать вещи общечеловеческой сути, близкие, понятные всем.
Вообще, моя задача и в графике, и в живописи – не создавать абсолютно конкретного, адекватного, а заставить зрителя самого участвовать в процессе творчества – так, чтобы каждый человек находил свою трактовку явления, той или иной жизненной ситуации.
– Ваши картины нельзя подвести под мерку «реализм», «примитивизм», «символизм». Ваша живопись, как мне кажется, шире этих рамок. Расскажите об истоках стилистики Ваших картин.
– Первоначально, да в общем-то и сейчас, я «основывал» себя на народной картине, на иконе, лубке. Это было то основополагающее, от чего я оттолкнулся, что пропустил через себя, а другая составляющая – сама жизнь: как я уже говорил, приходилось много ездить, ходить пешком, бродить – смотрел, думал, рисовал.
В начале 70-х было такое поветрие у немалого числа художников – тяготение к народному искусству. Я тоже интересовался примитивом, изучал классиков этого жанра – Пиросмани, Анри Руссо, югославских примитивистов, но при этом сугубо примитивистский стиль меня не увлёк. Жизнь выводила на другое.
Начинал я и в живописи, и в графике с вещей совершенно лирических, но скоро появилась внутренняя потребность делать что-то более социально острое. После был период, когда шли поиски большей выразительности натуры, персонажей. Затем меня потянуло к обобщениям – появились вещи философского плана: «Путь к истине», «Беды стариков», «Жизнь старого дома».
Бывает так: что-то в жизни заинтересовало – ситуация ли, событие ли, но где их корень, в чём суть – сразу не всегда разберёшь. Ситуация обрастает ассоциациями, творчески разрабатывается, а в конце концов рождается картина.
– Многие Ваши произведения густо населены – и людьми, и животными, и сказочными, и символическими фигурами. Как Вы относитесь к своим героям?
– Да, мои картины населены основательно. Для меня человек очень много значит. Не очень люблю чистый пейзаж, я не мыслю его без людей. Даже когда оказывался один в каком-нибудь пустынном месте, а такие случаи в жизни у меня частенько бывали, – всё равно искал «людское», искал знаки, что ли, присутствия людей.
Хожу, ищу брошенное ими, а если и этого нет, я всё равно «населяю», придумываю, обживаю безлюдные места. И в своих работах видимый мир я именно «населяю» человеком. А герои мои – непутёвые, странные, запутавшиеся – что деревенские, что горожане.
Подумать только, как нужно было изощриться, чтобы их запутать, заморочить, но я люблю их.
– А фантастические звери? Откуда они в Ваших картинах?
– Это, наверное, прямо из детства, из сказок, с деревенской печи и пошло, с тех времён, с моих детских рисунков, с тех карандашей и тетрадок, которые когда-то купила мне мама. Купила на выкроенные гроши (она ведь меня одна растила!), заработанные в нищей послевоенной деревне. Мама прекрасной вышивальщицей была, полдеревни к ней ходило, учила всех...
Вот, например, «Зверь с птицей» целиком из детства. Было мне лет шесть, наш сосед жил за плетнём, сад у него был яблоневый и цыплятки маленькие. Лето, солнышко – красиво... Всё хорошо, да вот беда – цыплята у деда начали пропадать. Дед обижается, говорит: «Васькина работа». Это у нас кот был, этакий юный, рыжий, золотой кот... А потом нашли в углу нашего сада кладбище цыплячье – кучку перьев. И пришлось, чтобы Ваську спасти, отнести его в лес подальше да и отпустить – расстаться с рыжим. Жалко, конечно, было... Вот такая предыстория у этой картины.
Да! Что интересно, недавно были у меня друзья из Германии, так они картину эту осмыслили по-своему: это, говорят, коммунистический зверь сожрал сказочного петушка. Так они это восприняли.
– Помимо «живых» персонажей, в Ваших картинах очень часто присутствуют образы, казалось бы, неодушевлённые, но не менее выразительные – бревенчатые избы, горящие свечи...
– Свечи я очень люблю. Для меня это тепло, это свет, это, наверное, дом.
– А изба?
– Изба – дело очень серьёзное. Может быть, потому, что хотя я и проживаю уже довольно долго в Москве, но угла своего толком не обрёл. Жизнь моя – «походная», и поэтому для меня ещё более дороги дом, дух избы, какая-то постоянная жизнь, укоренённость.
.jpg)
Ночь старого дома (серия «Размышления о жизни»)
Осыпание златом
– Многие Ваши картины пронизывает какая-то щемящая печаль о стариках...
– Да, тоска не только о стариках, но и по уходящей, погибающей деревне. Это есть, потому что много повидал очень печального. В путешествиях довелось останавливаться в заброшенных деревнях, ночевать в покинутых хатах. Это мне очень близко, знакомо и болезненно, конечно...
В 1982 году я поехал в свои родные места – давно там не был. До этого, где бы я ни жил, где бы ни учился, ни работал, родная деревня оставалась в воспоминаниях как бы «законсервированной». Я идеализировал воспоминаемое. Однако когда я приехал, как бы это сказать, к себе, открылось, что злая философия «неперспективщины» советского села наполовину опустошила то моё прошлое избяное житие-бытие.
Многих хат нету, всё развалено, одни старики там да пара ребятишек на всю деревню – то есть та же трагическая история, что и по всей стране. Той хаты, где я родился и рос, нет, но сад остался. Больно было. В том заросшем саду нашёл я знакомые яблони – вспомнил их, хотя по дороге туда ничего вспомнить не мог. Яблоко кислое-прекислое слопал со слезой, постоял – ну что же тут поделаешь...
– А есть ли у Вас как у художника любимые цвета? Может быть, были у Вас какие-нибудь «цветные» периоды – голубой там, розовый?
– Ну что об этом я могу сказать? Был у меня «голубой» период в начале 70-х. Вернулся я тогда из путешествий по Тюменскому краю и привёз с собой много красок. Была среди них большая банка «парижской синей», стояла она у меня под мольбертом – всегда рядом – грех не воспользоваться. С этим и связываю свой «синий» период.
А если серьёзно, мои работы все разного плана, разнообразной цветовой гаммы. Единственно что – в юности помрачнее всё было, потемнее, потяжелее. В начале 80-х преобладал какой-то бурый, зеленовато-болотный цвет – другой оттенок психологически гнетущего чувства. В творчестве ведь всё это очень чётко прорисовывается.
– Ну а нынче какой у Вас период?
– Хаос, разнобой, но не смертельно это. Вообще, тяжёлые времена никогда не брали верха надо мной, не сбивали меня, не оттаскивали от работы. Я всегда работал, в том и утешение находил.
.jpg)
Лунная рыбалка (серия «Легенды о Байкале»)
– А теперь, если можно, расскажите о своих графических работах. Они у Вас, я знаю, очень философичны, как, например, серия «Размышления о жизни».
– Серия «Размышления о жизни» не закончена и, если можно так сказать, незаканчиваема. Я периодически возвращаюсь к ней, когда вдруг начинает «идти» какой-то новый материал. Это – серия на всю жизнь.
Есть у меня ещё большая цепочка вещей: «Размышление о войне и мире», есть серия «Монастырские хроники», ещё задуман цикл графических листов «Землепроходцы Сибири». Тоже исторического, обобщённо-философского плана. Сделано пока четыре листа. Эта серия, видимо, будет большой – история освоения Сибири долгой была.
Близка мне Сибирь. Места замечательнейшие, но там такое творится, что не дай Боже. Жутко. Норильский комбинат на 100 километров вокруг всё угрохал. В атмосфере – тяжёлый металл, сера, медь, кадмий. По красноярскому радио чуть ли не каждый день предупреждения передают – вплоть до того, чтобы люди на улицы не выходили, дышать совершенно нечем. Ужас. Реки кругом загрязнены, рыба отравлена, разлагается. Тяжело.
– Расскажите о Ваших «монастырских хрониках».
– Взошёл, что называется, на эти работы несколько лет назад. С группой художников из студии Нивинского я приехал в Белозёрский район на Вологодчине. Всё там облазил, всё обсмотрел, какие-то «почеркушки» делал. И там же родилась у меня мысль, желание – создать графическую историю Спасо-Каменного монастыря, что стоял на маленьком острове. Ну а позже я задумал хронику Кирилло-Белозёрского монастыря, над ней и сейчас работаю.
Пришлось искать специальную литературу – «копателя» истории в себе обнаружил. Увы, от Спасо-Каменного монастыря сейчас ничего не осталось, кроме одной надвратной церкви с колокольней. Всё остальное – обломки. Какой он был собой – неизвестно.
Впервые монастырь этот упоминается в истории в 1260 году. Храм-первенец – деревянный Преображенский собор – воздвиг-поставил князь Глеб Василькович. Эти сведения я нашёл, но как воссоздать храм на бумаге, где выискать самые древние типажи построек деревянных, не знал поначалу.
Самые ранние изобразительные свидетельства относятся к концу XIV – началу XV века, других нет. Поэтому даже просто какие-то штрихи той эпохи приходилось искать, например, в миниатюрах. Работа прямо-таки по «реконструкции» истории.
В мою задачу не входило простое иллюстрирование этой истории. Я делал графическую хронику этапов жизни монастырей. Это попытка языком художественным, пластическим отразить Историю.
Монастырские хроники выполнены в технике литографии, первая из них решена чисто графическим языком, а вторая – о Кирилло-Белозёрском монастыре – более полифонична по цветовому решению.
.jpg)
Кошка в лодке
– А почему пришла мысль разнообразить цветовое решение при работе над второй хроникой?
– Как-то изнутри потянуло. Сама тематика подтолкнула меня. Ход, наверное, такой – от миниатюры русской, от иконы. А потом хотелось, конечно, чтобы это было красиво, ярко, звонко, живописно. Ещё стремился сохранить традиции стародавнего времени, но без стилизации – не скрывать, что это работа художника конца XX века.
– Журнал «Социум» с Вашим интервью выйдет в новогодье. Что для Вас Новый год, Рождество? Ведь эта тема также присутствует в Вашем творчестве.
– Я думаю, не только для меня, для всех Новый год – это какой-то отчёт, просмотр и пересмотр того, что сделано, что удалось, что нет. И, конечно же, это праздник большой – Новый год, Рождество. Сейчас, слава Богу, старые традиции начали возвращаться...
А что касается моих «новогодних», «рождественских» картин... Бог его знает, это всё на ассоциациях, поэтому довольно сложно объяснить словами. Образами, чувствованием – да... Если хотите, поясню это в двух словах, так сказать, «под занавес» нашей беседы...
Попал я в место какое-то старое – где-то под Каширой – в некую усадьбу. Снег, морозец хороший, небо звёздное, и громадные деревья – то ли липы, то ли дубы, высокие, здоровенные, в два обхвата, – совершенно сказочно всё это было. Одним словом, пейзаж, притом ночной, который с натуры не напишешь.
И вот ночь та предновогодняя так меня «зацепила», что я по возвращении, не откладывая, затеял картину. И вылилось это в символы: избушка (опять-таки), какие-то карнавальные шествия. Торжественное спокойствие ночного завораживающего леса... Новый год...
Пусть редакции «Социума» новый 1992-й год принесёт удачу. А что это такое для журнала? Это – новые неравнодушные к вашему интересному журналу читатели. Поклон и поздравления теперешней и будущей вашей аудитории.
Ещё в главе «Деревня - город -отечество»:
«Забота о хлебе для ближнего – забота духовная»
Деревня – моя «МАЛАЯ» родина