Журнал «Социум» №4. 1991 год

Что воля, что неволя... неужели?

К 130-летию со дня отмены крепостного права в России

Такими вот «крестинами» обставлялось рождение очередного колхоза. Всякий подобный праздник освящал портрет «крёстного отца»

Не было места на этом празднике социалистической жизни только лишь кулаку (по-нынешнему – фермеру)

Неживая формула «быть бы живу»

«...В иных местах в стране, где хлеб не находит сбыта, земля не обрабатывается более (хотя это было бы возможно), чем требуется для надобностей одного года; там никаких запасов не собирают, так как все уверены в ежегодном богатом урожае. Потому-то они и оставляют много прекрасных плодородных земель пустынными (как я сам это видел, проезжая через некоторые области с тучным чернозёмом), и они там поросли такою высокою травою, что она лошадям покрывала брюхо. Эта трава также, ввиду изобилия её, ни разу не собиралась и не употреблялась для скота...

В некоторых местах, особенно в Москве, имеются и великолепные садовые растения вроде яблонь, вишен, слив и смородины... Тут же имеются и всякого рода кухонные овощи, особенно спаржа толщиною с палец, которую я сам ел у некоего голландского купца, а также хорошие огурцы, лук и чеснок в громадном изобилии... Дыни производят там в огромном количестве; в разведении их многие находят себе материал для торговли и пропитания. Дынь не только растёт здесь весьма много, но они и весьма велики, вкусны и сладки...».

Интересно, не правда ли? О каком времени здесь говорится? И кем говорится? Эти сведения, почерпнутые из архивных записок о российской деревне и иных пригородах XVII века, немецкого путешественника Адама Олеария. А немца, да ещё учёного немца, трудно заподозрить в неточности или преувеличениях.

Вот удивительно, как наш мужик с одной лошадёнкой везде поспешал, заваливая городские рынки всевозможной снедью. Не жаловался, что негде жить, – испокон веку сам обустраивался. Не тужил, что не с кем было малых ребят дома оставить, – детским садом для крестьянских детей были собственные подворья, где чада выполняли посильную работу. Не скорбел, что приходилось платить немалые налоги за землю, постройки, скот, плодовые деревья, – и тут выворачивался.

Мужик в прежние времена в своём хозяйстве разладу не допускал: поди оставь лошадь нераспряжённой, некормленной – назавтра сам впрягайся в телегу. Следил и за инвентарём – под снегом плуги, бороны, косилки не зимовали... И лишку этого добра не набирал, денежки-то за него платил не казенные, а свои, кровные... Вот такой «экономический механизм».

Всё вокруг колхозное! Всё вокруг моё?

Утрачен он сегодня... Можно завезти из-за границы породистый скот, закупить для ферм импортное оборудование (на зависть полунищим колхозам-соседям), заключить с зарубежной фирмой сделку на передачу технологий, но несравненно труднее возродить прежнего крестьянина.

В суете, вынашивании всё новых и новых, чаще всего пустых, незаземлённых идей упустили из виду человека. Чем он живёт, во что верит, став в большинстве своём нехристем? ведь бульдозер государством освящённого атеизма не только сносил церкви, но давил и душил. Наконец, о чём думает деревенский житель? «Раз крестьянин, то думать-то ему не надо», – рассуждали иные «опекуны» неразумного селянина. Вот он и перестал думать.

А чего думать, если результаты труда им самим никак не ощущаются. Гречиху ли, просо, подсолнечник, пшеницу или рожь, ячмень, горох ли сеять – разницы ему никакой нет: и то, и другое, и третье всё равно куда-то увезут. Впрочем, так же, как и мясо, молоко, мёд и прочее. В своём деревенском магазине и хлеба-то он не всегда купит...

Перестал думать мужик, интерес к земле во многом утратил, перестал и верить во что-либо, душу свою запустил. Не до хорошего – быть бы живу.

Дать землю и... отобрать её

В истории российской деревни и в дальнем прошлом было немало периодов, когда это самое «быть бы живу» застывало на устах многих крестьян. Однако не носило оно характера сегодняшней безысходности. В целом крестьянство, даже безлошадное (а такового в иные времена насчитывалось до трети), огромными массами не раскрестьянивалось. Худо ли, хорошо ли (что чаще?) держалась деревня, а ею держалась страна.

Впрочем, пусть говорит статистика.

Накануне Первой мировой войны (1914–1918 годы) агросектор достиг пика в производстве зерна – 71 миллион тонн в среднем за год. Потребление внутри деревни составляло 73,5%, а экспорт – 15,6% (то есть 10,4 млн тонн).

Ещё в начале столетия эти показатели были выше возможностей российского крестьянина, которому приходилось (в иных губерниях) и голодать.

За счёт чего же произошли разительные перемены? Прошли реформы в деревне, укрепившие отчасти хозяйство мужика. Но причины отсталости не были ликвидированы. Они заключались в бедности и необразованности сельского населения; в пороках общинного землепользования; в сравнительно медленном росте промышленности, который не давал выхода избыточному населению; в юридическом бесправии крестьянства. Денежные доходы крестьян находились, в сравнении с доходами адвокатов, врачей и прочих, на немыслимо низком уровне – всего около 50 рублей на душу в год! И слишком часто затраты на прокорм составляли больше половины расходов крестьянской семьи.

Крестьяне в России, составляющие скромно, и за счёт этого держались низкие цены на продовольствие.

Но вот власть помещиков и капиталистов была низвергнута. Практически вся земля – увы, ненадолго – перешла к мужику. Питание сельского населения заметно улучшилось. А экспортом занялись крупные государственные хозяйства, мужиков мало заботил торговый баланс страны.

О 10-миллионном вывозе зерна большевики не могли и мечтать. Чистый экспорт хлеба в 1926–1927 годах был всего 2,49 млн тонн, а на следующий год упал до 0,43 миллиона. В 1928–1929 годах баланс стал отрицательным: зерновой импорт превысил экспорт на 184 тысячи тонн. Уже одно это подталкивало к форсированной коллективизации. Другого пути обеспечить быстрый прирост вывоза хлеба за рубеж руководители страны найти не могли. И поначалу вывоз хлеба действительно вырос до 1,34 млн тонн. В следующие 1929–1930 годы подскочил до 5,83 млн тонн. Мужика снова, как в конце XIX – начале XX века, посадили на скудный паёк. Ещё хуже, чем дореволюционный!

Аграрная база страны (и это ещё одна констатация) и никогда-то не была особенно мощной. Достаточна ли она сегодня для самопрокорма крестьян и снабжения продуктами городских жителей, составляющих явное большинство граждан страны?

Весьма распространённое мнение – сельскохозяйственных ресурсов в избытке. Только надо устранить потери, головотяпство, помочь крестьянину «вернуться к самому себе» из приниженного полухолопского состояния. Задача столь же непростая, как и устранение от «дел» миллионов перстоуказующих агроначальников всех рангов, никак не желающих дать волю крестьянам. То есть сделать то, что в 1861 году (ровно 130 лет назад) было сделано в условиях царского самодержавия. Да и примет ли сегодняшняя деревня освобождение от крепости?

Крестьянам чужда скука однообразного труда. Ввечеру, после работы на колхозном поле, они предаются заботам о своих частных земельных владениях – приусадебных «пятачках». ...Неуёмные они какие-то. И чего им не хватает?

Как достичь демократии голода?

Людей приучили обманывать, ловчить, выдавать гадко исполненную работу за нормальную. Мораль немалого числа сельских тружеников опустилась до ужасающей уродливости: были бы самогонка да закуска на столе – остальное пропади пропадом.

Страна стоит у черты голода, а немалая часть сельчан (тоже ведь – «трудовое крестьянство») не испытывает ни малейшей вины за продовольственную катастрофу. Причём сельский люмпен не просто держится за привычный для него уклад. Он хочет его навязать и другим. Стоит где-нибудь в округе появиться удачливому арендатору, а хуже того – фермеру, воинствующий сторонник «социалистического выбора» ночью топором рубит у того резиновые скаты машин, бьёт и ломает всё, что под руку попадается.

Наказы такого рода людей и привозят на различного рода столичные съезды обласканные выдвиженцы командного социализма. Всё это, естественно, выдаётся за «глас народа», готового (дайте срок) накормить страну. Но едва дело доходит до выбора путей достижения цели, руководство сразу же ссылается на мнение тех, кто, грудью защищая социализм, сам непосредственно всё и разваливает. Подобная «апелляция к мнению трудящихся» считалась и считается чуть ли не высшим выражением демократии. С этим можно бы и согласиться, только с одним уточнением: это демократия голода.

Как окончательно достичь этой демократии? Очень просто. Надо напрямую обратиться ко всё тому же сельскому люмпен-пролетариату с убедительной просьбой, чтобы он и дальше, «сохраняя и развивая совхозно-колхозную собственность», разорял поля, уродовал скотину, гробил жалкие остатки ещё имеющегося добра. Не сомневайтесь, вас хорошо поймут и пойдут навстречу. А в исторической перспективе люмпен, коли судьба убережёт его на радость любителям поголодать, единодушно проголосует за наш с вами пустой желудок в конце двадцатого и во всех последующих веках. Хорошее чутьё у лидеров бюрократического социализма. Знают, на кого делать ставку.

Даёшь колхозы-совхозы!

Ох, до чего же соблазнительно корить за беды агросектора так называемую перестройку: распустился, дескать, народ, руководителей (председателей колхозов и директоров совхозов) ни в грош не ставят. А здесь ещё эти, как бишь их, демократы смуту вносят в души социалистических тружеников полей и ферм.

Помилуйте, а что же было до последних, каких ни на есть реформ и появления на нашем вечно благостном политическом небосклоне «деструктивных сил, рядящихся под демократов» (лексический штамп противников реформ)?

Пусть снова говорят цифры.

В 1955 году поголовье коров у нас и у американцев (именно их мы всё норовили «догнать и перегнать») было почти равное, соответственно: 27,6 и 25,9 миллиона голов. Мы получали тогда в среднем от одной коровы в год 1442 кг молока, они – 2650. За три истекших десятилетия наше молочное стадо увеличилось до 42 млн голов, и берём мы с него (так иногда говорят сельские начальники) около двух с половиной тысяч килограммов. А у американцев? Там наоборот: число коров сокращено в 2,2 раза, зато их удойность поднята почти до шести тысяч килограммов.

В то время как за океаном занимались и занимаются улучшением племенной породы, ищут пути совершенствования технологий кормоприготовления, внедряют комплексную механизацию (извините за профессионализмы), у нас по осени на пленумах райкомов партии, на всех сессиях Советов обсуждают, как бы побольше нарубить для скота елового лапника да запасти в нужном количестве... верёвок. Да-да, верёвок, чтобы весной, если голодные коровы уже не смогут держаться на ногах, подвешивать их в стойлах.

Непостижимо: здесь уже незакалённому городскому сознанию не выдюжить. Даже если оно будет иметь в виду, что в иных районах, на территории отдельно взятых областей, живут-процветают «колхозы-миллионеры» и «совхозы-богатыри».

Любой здравомыслящий человек сегодня приходит к ясному выводу: совхозно-колхозная система никогда не накормит страну, потому что она основана на классе невольников, смирившихся со своим закабалением. Глупо, безответственно и дальше держать судьбу сотен миллионов граждан страны в зависимости от полурабской массы наёмных работников. Да ещё и ссылаться на их волю, как на «волю народа».

Ведь партия нас как учит? Бери на вершок глубже!

История должна повториться

Выход тут политикам, если они и вправду хотят быть слугами народа, подсказывает сама история. Как известно, менее чем полтора столетия назад Россия ещё была заповедником крепостничества. За его отмену выступали многие прогрессивные деятели. И только – вот парадокс! – кое-где подневольные крестьяне не очень-то рвались на свободу.

Им казалось: за помещиком – как за каменной стеной. В прекрасном стихотворении Аполлона Майкова «Поля», написанном в год отмены крепостного права, бывший дворовой человек ничуть не рад обретённой свободе: «Эх, ну их с волей! Право, ну! Да что она – один разврат!».

Бог знает, какие последствия имел бы, скажем, референдум по крепостному праву, проведи его тогда. Возможно, не в пользу свободы. Однако тогдашние, далеко не бестолковые «верхи», беря на себя историческую ответственность за последствия выбора, и не думали решать вопрос, полагаясь на самую отсталую часть общества.

Никакого волюнтаризма тут не было: реформаторы сделали единственно верную ставку на настоящего сельского работника, взяли себе в союзники самые широкие круги мыслящей России. Дальнейший ход событий блестяще подтвердил правильность проведённых радикальных мер.

Пассивные слои крестьянства, не приспособленные к динамичным условиям растущего предпринимательства, постепенно уступили место энергичному, инициативному классу сельских хозяев.

Опираясь на быстро крепнущую экономику деревни, Россия ускоренными темпами стала создавать передовую промышленность, развернула во всех сферах народного хозяйства колоссальное строительство. В начале двадцатого века западные эксперты уже с опаской поглядывали на Восток: они чувствовали – там вырастает небывалый экономический феномен. Всё бы так и было, если бы не случилась в стране смена «регрессивного капитализма» на «более совершенный социально-экономический уклад жизни» (из советских энциклопедий).

Нынешний этап нашей истории в какой-то мере напоминает времена стотридцатилетней давности. По капризу гегелевской спирали страна оказалась на схожем историческом витке. Правда, в куда худшем «раскладе».

Тогда, несмотря на изъяны социально-экономического устройства, наше отечество было деревом с мощными корнями. Из народной толщи рвались на простор могучие производительные силы. Сейчас корни обрублены.

Класс хозяев, предпринимателей, на котором только и держится жизнеспособное общество, давно уничтожен. Его надо создавать заново.

Итак, спустя более века с четвертью, перед страной встал тот же вопрос: отменят ли крепостное право? Дадут ли человеку землю и экономическую свободу? Над этим задумываются не только политики. Выбирать между кабалой и волей приходится также непосредственным участникам материального производства – наёмным рабочим, колхозникам. Многие из них, к сожалению, склоняются в пользу кабалы.

Ход мыслей понятен, да и сказано об этих «мыслях» уже сверх меры: лучше убогое, зато гарантированное существование, чем неведомое плавание в безбрежном океане капризного предпринимательства. Ведь здесь за тебя решают кормчие, а там ты сам себе рулевой.

Может статься, её не придётся уговаривать не оставлять деревню

Гони жизнь в дверь – она...

Однако время делает своё дело. Сегодня даже столь милое сердцу люмпена жалкое существование никем не гарантируется. Тихо дожить век этому слою, видимо, не удастся. Жизнь даёт единственный ответ на поставленный вопрос – крепостное право надо отменять, причём немедленно. И если партийно-бюрократическая верхушка, руководящие колхозно-совхозные «треугольники», а под их диктовку многие трудовые коллективы кричат «нет!», это не есть «глас народа».

Уже давно от руководства ждут, когда же оно возьмёт на себя смелость направить движение страны в сторону просто нормальной жизни. В ответ – преимущественно риторика, камуфлирующая нежелание радикальных перемен: не тронь священную корову» системы. На этом фоне десятилетиями идеологически третируемые русские цари выглядят настоящими революционерами.

Видя неготовность центральных властей к серьёзной, не паллиативной земельной реформе, российский Съезд народных депутатов открыл дорогу частной собственности на землю. Центр, как не раз бывало, сразу, видимо, не оценил всей глубинной основательности российского хода.

С его стороны сначала не последовало никаких встречных действий. И лишь некоторое время спустя появился Указ, во многом продублировавший новый закон РСФСР. От жизни не увернёшься. Правда, остаются сомнения в искренности сего документа. Это пока лишь декларация, которую без труда могут заблокировать продолжающие упорно стоять у кормила и легендарных «закромов Родины» бюрократы.

Те самые, что привыкли паразитировать на ничейной собственности и убиваться-радеть о бедных сельских тружениках, у которых якобы под боком вот-вот вырастет кулак-мироед. При этом почему-то умалчивается, что колхозы и совхозы никто не разгоняет. Правда, теперь, коли уж появится по соседству настоящий хозяин, им придётся вступить в конкуренцию с ним. Станут относиться к делу по-старому – в два счёта прогорят. Жизнь свой отбор сделает. Естественный.

Вот так вот – под корень «смычку города с деревней»! Ну нешто так можно?!

***

В разгар Февральской революции 1917 года императрица Александра Фёдоровна телеграфировала своему августейшему супругу Николаю II: «Уступки необходимы». Газеты того времени констатировали: телеграмма опоздала на полтора года.

Насколько опаздывают сегодняшние столпы советского государства с серьёзными, не декларативными переменами общего жизнеуклада? Деревенского прежде всего?

По материалам публикаций газетной и журнальной периодики.

Журнал «Социум» 1991 год №4

Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:

Что воля, что неволя... неужели?
Город чудный, город древний...
«Мы гуляли на Пасху по Москве, по церковной...»