Четвёртому не бывать... о Москве – третьем Риме и русском мессианстве
Что помыслил Творец о России?
Мессианизм означает веру в пришествие Мессии (Спасителя). Если эта вера становится чертой национального сознания, то она свидетельствует и о готовности народа стать для других «проводником» в мировой истории.
В русской общественной мысли слово «мессианизм» долгое время имело значение ключевого понятия, вокруг которого выстраивалась система взглядов, имеющая целью ответить на вечный вопрос – «кто мы и каково наше призвание во всемирной истории».
Наверное, ни один народ в мире не придавал этому вопросу столь большое значение, ни одна философская система не делала его исходным для своих построений, ни одна культура не развивалась под знаком мучительных поисков национальной идентичности. На всех этапах исторического развития общественная мысль пыталась разгадать, «что помыслил Творец о России» (Бердяев), каков её путь в мировой истории – тот же, что у народов Европы, или совсем особый?
В чём причина этой доминанты русского общественного сознания? Есть ли для неё основания в нашей истории и культуре?
Исходной идеей русского мессианизма является идеологема «Москва – Третий Рим». Её обычно связывают с именем старца псковского Елизарова монастыря Филофея, который в своём послании (ок. 1530 г.) великому князю московскому Василию Ивановичу не только сформулировал, но и обосновал её в соответствии с господствовавшими тогда миропониманием и духовными запросами общества.
Филофей писал: «Блюди и внемли, благочествивый царю, яко христианская царства снидошася в твое едино, яко два Рима ладоши, а третий (Москва) стоит, а четвертому не быти»(1). Эта формулировка и стала классическим выражением концепции «Москва – Третий Рим».
.jpg)
Вспомним, как всё начиналось.
Всё было впервые и вновь.
(«Машина времени»)
В ней были выражены две фундаментальные идеи того времени: богоизбранности русского народа, на которого перешла благодать Божия, и преемства царств, которая давала необходимое для того времени объяснение истории и обоснование возвышения Москвы. Заметим, что прозрения старца точно отражали политические реалии того времени. На Руси закончился удельно-родовой период исторического развития, победой на Куликовом поле было положено начало формирования русского централизованного государства, рядом с властью великого князя московского не осталось других, сравнимых с ней политических сил.
К этому времени произошла смена и политической парадигмы: удельно-местническая политика с её своекорыстием и недальновидностью уступила место политике национально-державной. В определённой мере этому способствовала женитьба Ивана III на Софье Палеолог, царевне уже не существующей Византийской империи. Москва фактически становилась преемницей Византии и в политическом, и в религиозном отношении.
В это же время Москва обрела полную независимость от «азиатского Востока», отказавшись от выплаты Орде традиционной дани. На изменение политического статуса московского княжества уже среагировал и Запад – Ивану Грозному германский император предложил из своих рук королевскую корону на условиях унии православной и католической церквей.
Вот почему идеи старца Филофея сразу получили широкий общественный резонанс, были положительно восприняты существовавшей идеологией и сыграли существенную роль в развитии самосознания русского народа. Мысль о богоизбранности русского народа, на который пала Божья благодать, о преемстве мессианства Русским царством была пущена в ход: на этой почве родилась серия книжных Сказаний, Слов, Повестей, развивающих эту идею. Можно сказать, что послание инока Филофея явилось как бы завершением определённого круга идей, «носившихся в воздухе».
«Есть исторические лица, – писал в этой связи известный исследователь проблемы И. Кириллов, – творческий талант которых, впитав в себя достояние предков и углубившись в переживаемый момент, распускается дивным, ослепительно-ярким цветком, который затемняет собой предшествующее и последующее; именем подобных лиц называют эпохи, направления; таковым лицом в развитии идей богоизбранности русского народа является инок Филофей». (2)
Нетрудно увидеть, что идея «Москва – Третий Рим» в своём первоначальном варианте имела прежде всего теологический смысл: для русского религиозного сознания, привыкшего сверять свои мысли и поступки с авторитетами истинной веры, нерушимым оплотом которой почитался Константинополь, падение этого оплота было равносильно духовной катастрофе, и потому оно усиленно искало ему адекватную замену.
Москва, одержавшая победу над «неверными» и выступившая защитницей всех православных народов, представлялась вполне достойной преемницей византийской святости. Однако московские государи увидели в идее старца и нечто другое – новый религиозный статус Москвы, который делал её политическим центром всего христианского мира.
С одной стороны, России предписывалась роль хранительницы единственно истинной христианской православной веры, с другой – после падения Константинополя и южнославянских православных княжеств православие становилось «русским», а русское государство – единственным и подлинно христианским и в этом смысле вселенским царством.
Империалистический соблазн, как скажет Н. А. Бердяев, входил в мессианское сознание. Открывалась возможность превращения провиденциалистской идеи в один из аргументов имперской идеологии, что, собственно, и произошло позже. Со временем идея «Москва – Третий Рим» из фактора консолидации нации превратилась в охранительно-консервативную силу.
Московское царство не осуществило мессианской идеи Москвы как Третьего Рима – православное царство скрылось «под водой» в недосягаемом для осквернивших себя ересью Граде Китиже. Старообрядческая Русь в ожидании антихриста утвердилась в своём самобытничестве и ксенофобии, а Московское царство и официальная церковь бесповоротно вступили на тот единственный путь, который с необходимостью привёл к реформам Петра.
В результате идея «Москва – Третий Рим» была как бы законсервирована. Ведущим мотивом русского самосознания стало выяснение отношения России к Западу в связи с поисками её собственных путей развития.
Каким ты хочешь быть Востоком?
Противопоставление «Восток (Россия) – Запад (Европа)» было изначально как бы задано России и тем, что её государственность сформировалась на востоке Европы, в силу чего она была для Европы всегда Востоком, и тем, что Русь вступила на историческую арену и приняла христианство, когда в разгаре было противостояние церквей (католической – западной и православной – восточной), и тем, что у Руси был собственный восток – степь с её кочевниками, с которыми она не только воевала, но и вступала в диалог, в результате чего неизбежно происходило этническое и культурное сближение с «погаными».
Имея в виду эту геополитическую данность России, В. О. Ключевский подчёркивал, что исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем Европа: она посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала её с Европой, но природа положила на неё особенности и влияние, «которые всегда влекли её к Азии или в неё влекли Азию».
Другими словами, для России изначально стояла проблема того выбора, который сформулировал Вл. Соловьёв: «О Русь! В предвиденьи высоком ты мыслью гордой занята; Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса или Христа?»
Своеобразной лабораторией формирования нового взгляда на проблему, поставленную старцем Филофеем, стало общество любомудров, образованное в 1823 г. во главе с князем Владимиром Фёдоровичем Одо́евским. В рамках старой идеологемы оформилась новая мысль – об особом призвании России служить звеном между Западом и Востоком, как между веком минувшим и настоящим.
.jpg)
За Русь, за демократию, за веру!.. Автор фото: Б. Кавашкин (публикуется впервые)
Как христианство внесло новые силы в дряхлеющий античный мир, так ныне спасение Европы возможно лишь в случае, если на сцену истории вступит народ со свежими силами, не отягощённый традициями европейского прошлого. Таким народом является русский.
Эта идея стала исходной для философских построений П. Я. Чаадаева, а позже славянофильства. Правда, у Чаадаева она выступила в религиозно-провиденциалистском содержании. Смысл истории, считал мыслитель, осуществляется «божественной волей» – она ведёт человечество к конечной цели.
В истории творится Царство Божие, поэтому исторический процесс может быть понят лишь на путях провиденциализма. Россия представлялась ему страной, забытой Провидением (она как бы «заблудилась на земле»), но одновременно способной дать разрешение вопросам, возбуждающим споры в Европе о путях мировой истории. Не отказываясь от суровой оценки прошлого России, Чаадаев приходит к мысли: отсутствие истории и собственных традиций может быть преимуществом отсталых народов.
Россия может строить своё будущее, используя исторический опыт народов Европы, не повторяя их ошибок. Эта идея оказалась весьма притягательной, несмотря на её очевидную уязвимость. Позже А. И. Герцен повторит её почти в тех же выражениях: свобода «от бремени истории» делает Россию наиболее готовой к революции; ту же систему аргументации будет развивать Н. А. Добролюбов; к идее о преимуществах отсталых народов прибегнет Маркс в известном письме В. Засулич, а ещё позже она появится как идея «прорыва слабого звена» у Ленина. Её отголоски звучат и в наше время – несомненно, к ней восходят призывы сегодняшних славянофильствующих патриотов и тех, кто делает ставку на эффект «догоняющего развития».
XIX век принадлежит России
Концептуально идея об особой миссии России оформилась в споре славянофилов и западников. В их полемике проблема «Россия – Европа» получила своё классическое выражение, вызвав к жизни прежнюю идею Москвы как Третьего Рима, хотя и вложила в неё новое содержание: мы сильны и лишь начинаем свой исторический путь, и потому XIX век принадлежит России. Мысль, что России предначертано великое будущее, что она должна стать концентрирующей силой и центром восточно-славянской культуры, получила в дополнение к историко-теологическому философское обоснование.
Первоначальный импульс обсуждения проблемы – критическое, как и у Чаадаева, отношение к прошлому и настоящему России. В этом плане примечательна статья отца славянофильства И. В. Киреевского «XIX век», напечатанная им в журнале «Европеец», за публикацию которой журнал был закрыт, а самого автора не постигла кара только благодаря заступничеству воспитателя наследника престола В. А. Жуковского.
Киреевский подводит всесторонний итог достижениям европейской цивилизации и ставит вопрос об отношении к ним России. Россия, считает он, в отличие от Европы, не создала свою собственную цивилизацию. Главная причина – античное наследие не стало её культурным основанием. Но это же определило и своеобразие русской жизни, которое позволяет с оптимизмом смотреть в будущее.
Рационализму и индивидуализму западной жизни Киреевский противопоставляет соборность, единение в вере и любви к Христу русского народа, усматривая в них источник несостоявшегося в Европе гармонического развития. Русскому народу чужды понятия святости индивидуального интереса и частной собственности, а именно они оплот рационализма европейской жизни.
Противопоставление России и Европы, Востока и Запада совпадает у мыслителя с противопоставлением двух типов социальных связей между индивидом и коллективом, личностью и обществом, в конечном счёте двух стадий в развитии человеческой цивилизации. Это противопоставление он не сводил к геополитическому началу: принципиальное различие усматривалось не между Россией и Европой, а между рационализмом, который победил в Европе, и истинным христианством, хранительницей которого оставалась Россия.
Время России только приходит, её предназначение связано с той ролью, которую она сыграет в возвращении мира к подлинно христианским началам культуры, в возобладании их над европейским просвещением – не в смысле вытеснения последнего, а именно с точки зрения придания ему нового, высшего смысла. Православное просвещение, чтобы состояться, должно овладеть всем умственным развитием современного мира, доставшимся ему в наследство от прошлой истории человечества.
Идея исторического призвания России пронизывает и творчество другого основоположника славянофильства – А. С. Хомякова. Но у него религиозный провиденциализм существенно смягчён и ограничен признанием законов истории и свободы, пусть и понятой как стремление к своей судьбе. Его обоснование русского мессианизма лишено религиозно-пророческого содержания, в нём сильно́ этнографическое основание, уходящее корнями в быт, в образ жизни народа. Поэтому в его воззрениях история выступает больше в религиозно-нравственной оценке, чем под знаком религиозно-мистического прозрения.
У Хомякова идея мессианизма (избранничества) дополняется идеей мессианства (назначения), идея об исключительности назначения русского народа фактически заменяется идеей о его культурном призвании. Мессианское сознание вытесняется «позитивно-националистическим», которое, к сожалению, легко превращается в факт поклонения, что отчасти и произошло со славянофильством немного позже. У Хомякова эта тенденция отчётливо выражена в поэзии. Напомним известное стихотворение «Раскаявшейся России»:
Иди! Тебя зовут народы,
И, совершив свой бранный пир,
Дару́й им дар святой свободы,
Дай мысли жизнь, дай жизни мир!
Иди! Светла твоя дорога:
В душе любовь, в деснице гром,
Грозна, прекрасна, – ангел Бога,
С огнесверкающим челом!
Отвергая соблазн империализма, Хомяков тем не менее утверждал идею господства России – и над славянским миром, и над миром в целом. В этом, по оценке Бердяева, выразился элемент «языческого национализма», замыкающего Россию в себе, в своём самодовольстве, что лишало проблему «Запад – Восток» её универсального значения, в соответствии с которым Россия нужна миру не для «национально-эгоистического процветания», а для спасения мира.
.jpg)
Продолжение следует... Автор фото: Б. Кавашкин
Власть не право, а обязанность
Наиболее полно идея социокультурного приоритета русского народа раскрывается в славянофильском учении о государственности и власти. «Герой» славянофилов – народ, который значительнее и существеннее государства. Сама верховная власть покоится на том, что народ признает её властью. Этот принцип, считали славянофилы, уходит своими корнями в русскую историю.
Народ, будучи «источником» власти, вручает эту власть царю, который и несёт её бремя. Поэтому русский народ понимает власть не как право, а как обязанность.
Всестороннее обоснование этого тезиса принадлежит К. С. Аксакову. «Призвание варягов, – считал он, – заложило основу двух начал, стремившихся как можно меньше ограничивать друг друга: земли́, то есть народа, живущего по внутренней правде, и государства, обладающего абсолютной властью в сфере политики, призванного защищать народ от внешних врагов».
За народом сохраняется полная свобода жизни и мысли, за государством – полная свобода действия в сфере политки. Эти отношения не нуждаются ни в каких правовых гарантиях. Они основаны на верности идеалу и нравственном убеждении, которым соответствует русское понятие правды.
Кризис самодержавия, вызванный Крымской войной и пробудивший в стране либеральные тенденции, побудил Аксакова обратиться к царю с запиской, в которой он изложил эту идею. Он убеждает царя, что революция – это призрак западного мира. Русский народ не стремится к государственной власти.
Наилучшая форма политической власти для России – абсолютная монархия. Другие формы государственности – конституционная монархия, демократическая республика, – вовлекая народ в политическую жизнь, совращают его с пути «внутренней правды», ибо, приобщившись к власти, он изменяет себе, перестаёт быть народом: «Правительству – неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая, народу – полная свобода жизни и внешней и внутренней, которую охраняет правительство. Правительству – право действия и, следовательно, закона; народу – право мнения и, следовательно, слова». (3) Если государство вернёт народу (земле) свободу мысли и слова, народ дарует ему доверие и силу.
Эпоха реформ 60-х годов при всей её ограниченности положила конец утопическим мечтаниям славянофилов. Решение поднятых ими проблем переходило в сферу политики и практики реформаторской деятельности. Наступало время политических действий и социальных преобразований.
В философскую мысль идеи мессианизма были возвращены Вл. Соловьёвым. Они связаны у него с учением о теократии как сфере, где в реальной истории, т. е. в «земной жизни» человечества, соединяются в гармоническом единстве церковь, общество и государство. Осуществление вселенской теократии невозможно без России – в этом её историческое призвание, в этом же суть и русской национальной идеи, «санкционированной» Богом.
.jpg)
Увы мне! Автор фото: Б. Кавашкин (публикуется впервые)
Русская идея – это исторический долг России, требующий мобилизации всех нравственных сил народа, всей политической мощи российской империи для воплощения Царства Божьего на земле. Забегая вперёд, отметим, что соблазн этой идеи оказался весьма сильным. Спустя сорок лет к ней возвратился другой представитель философии всеединства – Л. П. Карсавин.
В соответствии с новой исторической реальностью свою модель теократии он построит на силе возрождённого православия и новой российской государственности в лице СССР. Но это будет потом.
Самого же Вл. Соловьёва к концу жизни постигло жестокое разочарование в мессианском предназначении России и идее вселенской теократии. (В немалой степени этому способствовал голод 1891 года, оставивший российское общество безучастным к судьбе народа.) Разочарования в России – Третьем Риме – поставили под сомнение русский мессианизм: «И Третий Рим лежит во прахе, а уж четвёртому не быть», – скажет Соловьёв в известном стихотворении. В мире нет силы, способной соединить в исторической жизни божеское начало с человеческим, и потому впереди только мрак, конец истории.
Так, пройдя полный круг, русский мессианизм завершается апокалипсисом. Позже Н. А. Бердяев в своих эсхатологических построениях тоже придёт к выводу о «конце света»: «Гибнут царства, во имя создания которых были принесены неисчислимые жертвы. Гибнет Российская империя. И так же погибнут все империи, которые будут созданы». (4) Однако надежда всё-таки остаётся: апокалипсис неизбежен как прохождение через очищение и смерть во имя возвращения в царство Духа.
Как видим, русский мессианизм возник и развивался не на «пустом месте». Своими корнями он уходит в особенности российской истории, культуры, русского национального характера. Общественная мысль, более 400 лет бившаяся над разрешением вопроса «кто мы и в чём состоит наше призвание», не оставила нам однозначного ответа. Каждый раз он приобретал остроту в эпоху кризисов, в ситуации исторического выбора. В эти периоды общественное сознание мучительно ищет ответ на него, жёстко связывая успех социальных преобразований с его решением. Но есть ли эта связь на самом деле?
Видимо, есть в том смысле, что поиски ответа на этот вопрос всегда задавали осуществляемым преобразованиям то или иное направление. И всё-таки, думается, время его актуальности осталось позади, коль скоро обозначился переход России на путь общечеловеческого развития. «Четвёртому Риму» в самом деле не быть, поскольку он просто выпадает из исторической целесообразности, а Третий Рим прожил свою историю.
Время империй уходит, а с ним уходит и время национального мессианизма. И чем быстрее мы это поймём, тем, думается, успешнее справимся с нашими сегодняшними проблемами. Выбор общечеловеческого пути развития вовсе не означает отказ от главного вектора русского самосознания – веры в собственные силы и готовности идти вместе с другими народами, принимая на себя большую часть трудностей.
Лидия Новикова,
Ирина Сиземская
Исследование по этой теме
финансируется фондом «Культурная инициатива»
(ZZ 5000/445)
***
1 - Послание старца Филофея к великому князю Василию. Памятники литературы Древней Руси. Конец XV – первая половина XVI века. М. 1984. С. 452.
2 - Кириллов И. Третий Рим. Спб. 1914. С. 14.
3 - Цит. по: Бродский Л. И. Ранние славянофилы. М. 1910. С. 97.
4 - Бердяев Н. А. Опыт эсхатологической метафизики. Париж 1947. С 181.
Ещё в главе «Просвещение - личность - общество»:
Четвёртому не бывать... о Москве – третьем Риме и русском мессианстве
О краснознамённой, Юрии Владимировиче, Егоре святом и копейке...