Журнал «Социум» №6-7. Июнь-июль 1991 год

Безумия войны. Для каждого разумного человека в Германии придёт время, когда он проклянёт безумие войны

Когда бы мы вдруг победили
Под звон литавр и пушек гром,
Германию бы превратили
В огромный сумасшедший дом...
Когда бы мы вдруг победили,
Мы стали б выше прочих рас:
От мира бы отгородили
Колючей проволокой нас.
Когда бы мы вдруг победили,
Все страны разгромив подряд,
В стране настало б изобилье...
Кретинов, холуёв, солдат.
Тогда б всех мыслящих судили,
И тюрьмы были бы полны...
Когда б мы только победили...
Но, к счастью, мы побеждены.

Эрих Кестнер

Чтобы признать поражение благом, когда твоей нации усиленно прививался комплекс сверхполноценности, надо иметь гражданское, нравственное мужество «антипатриота». К подобному «антипатриотическому» умонастроению подвела война, перевернувшая (а точнее, вернувшая) многие истины, цели, сам смысл жизни. Ещё не так уж и давно поражение представлялось трагедией и крахом, но оно сумело стать счастьем. И именно эта послевоенная переоценка войны и мира дала немцам силу не для мести и злобы, но для покаяния. Не заглушая в себе чувства вины перед историей, они постарались восстановить духовное равновесие нации. Признать вину – значит уже в известной мере искупить её...

Ещё тогда, в ходе войны, многие немецкие солдаты ощущали, что творят зло. Сознание раздваивалось между долгом перед фатерляндом и здравым смыслом, между идеей «Великого Рейха» и кошмаром реальности. Письма с фронта становились всё более антивоенными, а значит, антипатриотическими. Когда на основе последней зимней почты из Сталинграда (в дни завершения разгрома 6-й армии Паулюса в 1943 году) немецкие публицисты объективистского толка написали документальную книгу о битве на Волге, нацистское министерство пропаганды запретило её. Книгу сочли вредной для народа Германии. Только 2% авторов писем верили в «святое дело», свыше 60% отвергали войну, как бессмысленную, преступную.

Вот некоторые выдержки из этих писем. Имена их авторов стараниями рейхсчиновников не сохранились. Сами письма в небольшом количестве чудом уцелели.

1.

...Зима, и нет будущего, во всяком случае, для меня его нет, и потому, наверное, и для тебя... Нам говорят, что мы тут сражаемся за Германию, но очень немногие здесь верят, что нашей Родине нужны бессмысленные жертвы.

2.

...У меня возникает подозрение, что ты в глубине души даже упрекаешь меня, будто я сам виноват в том, что больше никогда не смогу играть... Мои руки изувечены, и это произошло ещё в начале декабря. На левой нет мизинца, но – что гораздо хуже, – на правой обморожены три средних пальца. Кружку я могу теперь держать только большим пальцем и мизинцем... Проще всего мне стрелять при помощи мизинца. Руки пропали. Не могу же я всю жизнь стрелять, а ведь ни для чего другого я не гожусь. Может быть, смогу стать лесничим? Но это юмор висельника, и я пишу это, чтобы успокоить самого себя.

Курт Ханке восемь дней назад на маленькой улочке играл на рояле «Аппассионату». Да, не каждый день случается такое, чтобы рояль оказался прямо на улице. Дом взорвали, но инструмент, вероятно, пожалели, вытащили на улицу... Я никогда не забуду этих минут... около сотни солдат сидели в шинелях, завернувшись в одеяла, стоял грохот разрывов, но никто не обращал внимания, – слушали Бетховена в Сталинграде, может быть, и не понимая его.

3.

...Легко сказать: «Сложи оружие». Вы что, думаете, русские нас пощадят? Вы же умный человек, почему же Вы тогда не потребуете от своих друзей, чтобы они отказались производить оружие?

Легко давать добрые советы. Но так, как Вы себе это представляете, не получится. Освобождение народов, что за ерунда! Народы останутся теми же, меняться будет только власть, а те, кто стоит в стороне, снова и снова будут утверждать, что народ надо от неё освободить. В 32-м ещё можно было что-то сделать. Вы это прекрасно знаете. И то, что момент был упущен, тоже знаете. Десять лет назад речь шла о бюллетенях для голосования, а теперь за это надо расплачиваться такой «мелочью», как жизнь.

У войны, как установлено публицистикой, есть «лицо» – «лицо войны», «глаза» и так далее. А это можно было бы назвать «походкой войны», то есть чем-то сильно отличающимся от маршевого шага. Пленные противных сторон ходят одинаково.

4.

...Я не могу отрицать и моей собственной вины в том, что происходит. Пусть её пропорция – один к семидесяти миллионам, доля хоть и маленькая, но она есть. Я вовсе не собираюсь прятаться от ответственности, единственное моё оправдание в том, что, отдавая свою жизнь, я вину искупаю. Хотя в вопросах чести не может быть торговли.

Августа, ты сама почувствуешь тот час, когда тебе придётся стать сильной. Не надо слишком страдать и горевать, когда меня не будет. Во мне нет страха, только сожаление о том, что доказать своё мужество я могу лишь гибелью за это бессмысленное, чтобы не сказать преступное, дело. ...Постарайся не слишком быстро забыть меня.

5.

...Смерть всегда изображалась героической, восхищающей, захватывающей, совершающейся во имя убеждения или великого дела. А как же выглядит реальность? Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питьё. Они мрут как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит? Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами, они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду «о прекрасной смерти». Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде «умирающих воинов» с перевязанными бинтом головами и руками.

6.

...Но вот теперь ты знаешь, что я не вернусь. Пожалуйста, сообщи об этом нашим родителям как можно осторожнее. Я в тяжёлом смятении. Прежде я верил и потому был сильным, а теперь я ни во что не верю и очень слаб. Я многого не знаю из того, что здесь происходит, но и то малое, в чём я должен участвовать, – это же так много, что мне не справиться. Нет, меня никто не убедит, что здесь погибают со словами «Германия» или «Хайль Гитлер». Да, здесь умирают, этого никто не станет отрицать, но свои последние слова уминающие обращают к матери или к тому, кого любят больше всего, или это просто крик о помощи.

...Нам ясно, что стали жертвой тяжелейших ошибок руководства и всё это «раздувание» значения крепости Сталинград нанесёт нашему народу и народам вообще тяжелейший урон. И всё же мы ещё верим в счастливое воскресение нашего народа. Об этом позаботятся люди с правдивым сердцем. Придётся проделать после войны огромную работу, чтобы положить конец проискам всех сумасбродов, дураков и преступников. Те, кто вернётся с войны, выметут их, как сор из квартиры. Мы – прусские офицеры и знаем, что делать, когда в нас нужда.

Когда бы вдруг мы победили,

Все страны разгромив подряд,

В стране настало б изобилье...

Кретинов, холуёв, солдат.

Тогда б всех мыслящих судили,

И тюрьмы были бы полны...

Когда б мы только победили...

Но, к счастью, мы побеждены.

8.

...Тебе будет очень меня не хватать, но всё-таки не отгораживайся от людей. Подожди несколько месяцев, но не дольше. Гертруде и Клаусу нужен отец. Не забывай, что ты должна жить ради детей, и поэтому не устраивай большой трагедии вокруг их отца... Внимательно всмотрись в мужчину, на которого падёт твой выбор, особенно обрати внимание на его глаза и рукопожатие – помнишь, как это было между нами, – и ты не ошибёшься.

9.

...Я лежу в лазарете в Гумраке и жду, когда нас отправят самолётом домой. Я так этого жду, но транспортировка всё откладывается... Я прихожу в отчаяние, когда думаю о том, как предстану перед тобой калекой. Я должен сказать тебе, что у меня из-за ранения отняли обе ноги... Сколько раз я жалел о том, что не погиб, хотя это тяжкий грех и нельзя произносить вслух такие вещи.

10.

...Для каждого разумного человека в Германии придёт время, когда он проклянёт безумие этой войны, и ты поймёшь, какими пустыми были твои слова о знамени, с которым я должен победить.

Нет никакой победы, господин генерал, существуют только знамёна и люди, которые гибнут, а в конце уже не будет ни знамён, ни людей. Сталинград – не военная необходимость, а политическое безумие. И в этом эксперименте ваш сын, господин генерал, участвовать не будет! Вы преграждаете ему путь в жизнь, но он выберет себе другой путь – в противоположном направлении, который тоже ведёт в жизнь, но по другую сторону фронта.

Должно ли быть место у скорби по павшим своим для сострадания к погибшим чужим, или иначе, не нашим? Что мы сегодня могли бы ответить на это?

11.

...Господин тайный советник! Сталинград – хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошёл обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни. А результаты надо бы законсервировать. Я фаталист, и личные мои потребности настолько скромны, что я в любой момент, когда первый русский появится здесь, смогу взять рюкзак и выйти ему навстречу. Я не буду стрелять. К чему? Чтобы убить одного или двух людей, которых я не знаю? И сам я не застрелюсь. Зачем? Что, я тем принесу какую-нибудь пользу, может быть, господину Гитлеру?

12.

...Я столько раз плакал в последние ночи, что мне самому это уже невыносимо. Один мой товарищ тоже плакал, правда по другой причине. Он оплакивал свой уничтоженный танк, который был его гордостью. И насколько мне непонятна моя собственная слабость, настолько я могу понять, что человек может горевать о мёртвой вещи – военной машине. Я ведь солдат и верю, что танк для него не был мёртвой вещью.

Вот уже три ночи подряд я плачу над погибшим русским танкистом, которого я убил...

13.

...Сегодня нам было сказано, что мы можем отправить письма. Тот, кто знает положение, понимает, что мы можем сделать это в последний раз...

Ты полковник, дорогой отец, и сидишь в Генштабе. Ты понимаешь, что всё это значит, и поэтому можешь избавить меня от объяснений, которые звучали бы сентиментально. Всё кончено... и если я всё-таки хочу о чём-то сказать, то лишь о том, что вы должны искать причины и объяснения не у нас, а у вас, у того, кто несёт ответственность за эту ситуацию... Пусть этот ад на Волге послужит вам предостережением. Прошу вас, помните об этом.

...Под конец о личном. Ты можешь быть уверен в том, что всё, вплоть до самого конца, будет как надо. Конечно, немного рановато в тридцать, но что поделаешь... Руку к каске, отец, старший лейтенант докладывает тебе о своём отбытии.

Перевод с немецкого И. Щербаковой,
по материалам журнала «Земля»

Журнал «Социум» 1991 год №6-7(6-7)

Ещё в главе «Жизнь-слово-дело»:

От Лобного места – на фронт. Призыв «За Родину, за Сталина!»: опыт анализа
Безумия войны. Для каждого разумного человека в Германии придёт время, когда он проклянёт безумие войны