Александров день. Слово о «гражданском воскресенье» и начальственной «светобоязни»
Настоящее правительство не видит настоящего народа только в неподвижной массе; оно вызывает из массы лучшие силы, оно не боится этих сил, – оно в тесном союзе с ними. Правительство сильное имеет право быть безнаказанно либеральным; и только люди очень близорукие считают нелиберальные правительства сильными. Давить и душить очень легко, особой силы тут не требуется.
Русский историк С. М. Соловьёв
«Сильное нелиберальное правительство»... На сегодняшнем политическом языке это соответствовало бы право-консервативной структуре управления страной. И что из того, что с Александрова дня – начала Великих реформ в России – минуло 130 лет.
Главные аргументы «нелиберально-сильных» политиков против серьёзных, неотвратимо необходимых преобразований в государстве и обществе на удивление сохраняются, не стареют. Это, прежде всего, «незрелость масс», «недостаточность или отсутствие» нужных для осуществления реформ рук, условий и так далее, и аранжируются подобные аргументы, как правило, зловещими запугиваниями этих самых «масс» и пророчествами разного толка.
Судите и сопоставляйте сами. Рассказ «на узнавание» историка Татьяны Филипповой.
.jpg)
Татьяна Филиппова
Партия либеральных реформ
На рубеже 1850–1860-х годов, когда проекты будущих либеральных преобразований ещё только зрели в министерских кабинетах (правда, уже как нечто реальное – открыто обсуждались в светских салонах и студенческих кружках), из стана консерваторов стали раздаваться голоса об опасности новой «пугачёвщины». Им вторили неизменные административные окрики на «либеральные мечтания».
Однако, если трезво разобраться, сущность этих «мечтаний» сводилась к весьма практичным вещам. Старейшина русского либерализма К. Д. Кавелин программно перечислил их в письме к А. И. Герцену: «Крепко и здорово устроенный суд, да свобода печати, да передача всего, что прямо не интересует единство государства, в управление местным жителям – вот на очереди три вопроса».
Самым поразительным оказалось то, что, несмотря на рутину ревнивого к власти самодержавства и эпическую заторможенность государственного механизма, желаемые преобразования стали набирать обороты. Да ещё какими темпами!
Всего за четыре года была подготовлена и в довершение дела обнародована грандиознейшая по своему социальному значению крестьянская реформа. В течение следующих за этим четырёх лет последовали земская, школьная, судебная реформы, а также реформа печати. Были предприняты важнейшие меры по подготовке военной реформы. Ликвидация позора крепостничества позволила сделать верный шаг к новой гражданственности не только освобождённому крестьянству, но и всему обществу, а России – совершить и поворот к правовому государству.
Отныне новый статус личности в обновлённой реформами стране мог найти воплощение в свободном хозяйствовании и в земской деятельности, в суде присяжных, адвокатуре, в институте мировых судей, в научном творчестве, гарантированном университетской автономией, а также в изрядно освобождённом от цензурных препон печатном слове.
Благодаря чему же в столь краткие по российским меркам сроки смогли осуществиться эти радикальные преобразования? В значительной степени это объясняется тем, что бесстрастная историческая необходимость преодоления вековой отсталости обрела своих искренних и заинтересованных исполнителей. Они-то и сумели слить воедино созревшие общественные потребности с правительственной инициативой.
Эту «партию реформ» составили не только молодые чиновники «либерального поколения» – такие, как своего рода герои крестьянской и военной реформ братья Николай и Дмитрий Милютины или Сергей Зарудный, блестяще подготовивший судебную реформу. К их числу присоединились и некоторые сановники старой гвардии, чьё политическое здравомыслие и воспоминания об идеалах своей юности (а зачастую и негласное покаяние за неблаговидную роль в процессе над декабристами) делали их сторонниками преобразований «сверху».
К ним можно отнести председателя Редакционных комиссий по крестьянскому вопросу Я. И. Ростовцева, председателя Государственного совета Д. Н. Блудова, министра внутренних дел С. С. Ланского и многих других. Именно им, этим представителям двух столь различных политических эпох и поколений, приходилось сообща отбивать нападки «партии крепостников», изрядно пытавшихся, но не сумевших остановить время.
.jpg)
На вопрос, какой срок будет отпущен «Александрову дню», ответ готовился и в школьных классах, и в университетских аудиториях. Изображение воскресной школы в Петербург (I860 год)
Либеральным чиновникам была присуща одна общая черта, которую некий наблюдательный современник назвал довольно редкой в людях, достигших высших государственных должностей: «Они думали об истории, верили в верховный суд, мечтали о почётной для себя странице на её свитках». В нужный момент и рук хватило, не было недостатка и в кандидатах для «команды реформаторов». Как хорошо, что нравственный императив (в кои-то веки) совпал со служебным рвением!
В сложных условиях переделки всего общественного уклада (при сохранении 18-й самодержавной формы правления) от «архитекторов» тогдашней перестройки требовался двойной запас политического трезвомыслия, профессиональной компетентности и личной выдержки. Несомненные деловые качества способны были защитить их от нападок реакционеров – «апостолов» крепостного права. На них работало то объективное обстоятельство, что без них реформирующееся государство обойтись уже не могло. «Никакие процессы не могут обойтись без услуг интеллекта» – лучше Николая Бердяева не скажешь.
Конечно же, добродетельные качества нового поколения либерального чиновничества означали смертельную угрозу политическому существованию противников реформ. Ибо всевластный бюрократ прежнего замеса становился попросту ненужен в новой, европеизированной системе отношений между людьми. Отметим и ещё одно немаловажное обстоятельство. В новых созданных реформами сферах профессиональной и общественной деятельности наиболее активная часть общества и само либеральное чиновничество нашли себе не только конкретное применение, но и обрели относительную независимость. Они становились носителями крайне необходимого качества власти, которое даётся лишь высоким нравственным авторитетом. Через них новая этика политической культуры, пусть и не без трудностей, постепенно начинала воплощаться в повседневную жизнь.
Крестьянская свобода, новые автономные структуры (земства, суды, адвокатура, университеты) становились островками общественной инициативы в море архаической стихии. Стараниями этически щепетильного либерального дворянства и демократической интеллигенции российская идея земства воплощалась на весьма эффективном уровне; защита обиженных в судах раздвигала рамки просто профессиональных адвокатских задач; служение свободному развитию научной и общественной мысли посрамляло затхлые формы академизма; и свободное слово оказывалось сильнее цензурных «нельзя». Итак, реформаторских рук и голов хватало.
Несостоятельными оказались и излюбленные аргументы консерваторов – о «незрелости» народа для земли и воли. Бог дал, достало зрелости. А ведь на последнем этапе подготовки крестьянской реформы её противниками было немало сделано для того, чтобы «урезать» её содержание, доказать несвоевременность её введения, спровоцировать, наконец, стихийный бунт, недовольства...
.jpg)
Императрица Александра Феодоровна с малолетними Великим князем цесаревичем Александром Николаевичем и Великой княжной Марией Николаевной
Угодить государю
За год до окончания работ Редакционных комиссий умер их руководитель Я. И. Ростовцев – истинный подвижник дела крестьянского освобождения. На его место был назначен министр юстиции граф В. Н. Панин – типичный высокого ранга бюрократ николаевских времён, педант и самодур. Даже подчиняясь воле Государя, сочувствовавшего работе комиссий, он не переставал цинично брюзжать: «Я всю жизнь подписывал вещи, несогласные с моими убеждениями».
О подобных Панину «исполнителях» либеральных начинаний и наносимом ими вреде метко отозвался товарищ министра внутренних дел А. И. Левшин: «...В России никто и ни от чего не отказывается, никто своим мнением не дорожит и думает только, как угодить царю и получить за то какую-нибудь награду». Правда, на этот раз беспринципность графа сыграла на руку реформе.
Желая угодить Александру II, Панин «позволяет» довести работу до конца. Однако текст «Манифеста», обнародующего волю Государя, подвергает собственной «драконовой» правке и затем направляет документ для «окончательной редакции» московскому митрополиту Филарету, завзятому противнику реформы. Приходится ли удивляться, что после такого рода редактуры от живого, прочувствованного и понятного народу языка этого документа мало что осталось.
Текст стал казённым по духу и бюрократически-мрачным по стилю, да попросту неудобочитаемым. И образованный-то человек с трудом мог понять его, не говоря уже о крестьянах или городских низах. Не случайно И. С. Тургенев в письме к А. И. Герцену передавал своё впечатление о «Манифесте» как о документе, который «написан по-французски и переведён на русский язык каким-нибудь немцем».
Среди прочего из текста были изъяты такие простые и правильные слова: «Довольство добывается не иначе как собственным трудом, умножается доброю жизнью и строгою бережливостью, а закон издаётся для того, чтобы всякий, исполнив свои обязанности, мог трудиться невозбранно себе на пользу, в меру своих сил и способностей, и чтобы каждый трудящийся мог безбоязненно утешаться нажитым честно добром». Трудно понять, что крамольного нашли в этом рассуждении Панин и Филарет. Во фразе «в сей радостный для нас и для всех верноподданных наших день...» эти двое вычеркнули слово «радостный». Так неприязнь к готовящейся реформе выдавала себя даже на подсознательном уровне.
Типичной реакцией тогдашних правых на происходящее было умышленное создание атмосферы напряжённости и зловещей таинственности в дни окончательного обсуждения и подготовки к обнародованию реформы. Подписанные государем 19 февраля 1861 года «Положение» и «Манифест» об отмене крепостного состояния печатались в строжайшей секретности.
Оттого-то слухи о готовящихся преобразованиях, неизбежно проникавшие в народ, в чём-то переиначивали существо дела, нагнетали состояние взвинченного беспокойства. Этой-то глухой «тектоникой» народных недр и пугали императора доброхоты-реакционеры. Ну а шеф жандармов князь В. А. Долгоруков, со свойственной его учреждению бдительностью, предрекал царю революцию – с попеременной причиной – то от неудовольствия дворян, то от непонимания крестьян.
А ведь предшествовавший опыт убедительно продемонстрировал пользу гласности в подобной ситуации. Стоило только в своё время министру внутренних дел Ланскому циркуляром от 5-го февраля 1858 года разрешить печатание части официальных материалов по подготовке реформы в «Губернских ведомостях», как в народе сразу спало нездоровое возбуждение, прекратились толки, что-де помещики скрывают Царский указ о воле. Архивные материалы и пресса того времени единодушно свидетельствуют о том, что в среде крестьян «водворилось полное, дотоле небывалое спокойствие».
.jpg)
Март 1881 года, Петербург. Кадры «умирания» реформ
«Гражданское воскресение»
Статистика того времени должна была бы внушить властям чувство уверенности в правильности курса на реформы и гласность. Участившиеся в 40-е годы случаи убийства крепостными своих помещиков (в среднем до 13 в год) полностью прекратились с 1858 года, сразу же после первых официальных известий о подготовке преобразований. Газеты того периода писали о редком в истории и назидательном явлении – поведении 23-миллионной крепостной части народа, несмотря на трёхвековое бесправие своё, не утратившей веры в силу права и торжество правды!
При всей тщательности и мрачноватой торжественности подготовки, само время обнародования реформы было выбрано поразительно неудачно. День 5 марта в 1861 году приходился на «Прощёное воскресенье» – последний день масленицы, по традиции буйно и хмельно празднуемой в народе. Петербургский генерал-губернатор Игнатьев, в преддверии столь «светлого дня» разослал по полкам экстренные инструкции, где было подробно расписано, в какие полицейские части города их следовало отрядить. Полкам было велено никуда не отлучаться и быть наготове. Городовые были вооружены револьверами.
В тот день в Москве пешие и конные патрули с заряженными ружьями постоянно курсировали по городу и даже заглядывали в трактиры. Словом, вся праздничная атрибутика была налицо! Чего в этом было больше? Административной дури? Расчётливой провокации? Чванливого казённого недомыслия? Или свойственного деспотическим режимам повышенного реагирования на любую, пусть даже и воображаемую опасность? Но как бы то ни было, люди встретили обнародование «Манифеста» спокойно и с достоинством.
Провалились в тот день и расчёты винных откупщиков, увеличивших для такого события – да ещё на масленицу! – запасы водки. Люди, как сговорившись, нарушили их планы. Надо сказать, так было всюду. Изо всех губерний приходили известия о необыкновенной воздержанности от принятия спиртного во всё это время (интересный сюжет для размышлений о влиянии либеральных перемен на особенности национального характера!)
Мудрейший человек своего времени, искренне болевший за благо народа и обновление России, М. Е. Салтыков-Щедрин писал в «Современнике» вскоре после этих событий: «Вникните в смысл крестьянской реформы, взвесьте все её подробности, припомните обстановку, среди которой она свершалась, и вы убедитесь, во-первых, что, несмотря на всю забитость и безвестность, одна только нравственная сила народа и произвела всю реформу и, во-вторых, что, несмотря на неблагоприятные условия, она успела положить на реформу неизгладимое клеймо своё, успела найти себе поборников даже в среде, ей чужой».
Праздничный день 5 марта сразу же был назван в печати «Александровым днём». Современники вспоминают, как незнакомые люди на улицах поздравляли друг друга с «гражданским воскресеньем». Подверженным «светобоязни» крепостникам было не до праздника.
.jpg)
.jpg)
С верой в будущность России
Ощущение праздника в обществе, хотя и несколько отравленное полицейскими затеями, длилось недолго. Вскоре торжество гражданского раскрепощения было омрачено известием об отставке двух главных деятелей крестьянской реформы – С. С. Ланского и И. А. Милютина. Крепостная реакция, которую князь Черкасский, один из видных деятелей либеральной эпохи, уподобил «неизбежной после весенней оттепели, скучной и грязной слякоти», не хотела сдавать позиции.
Сказывался, к тому же, и привычный алгоритм самодержавного правления: готовить реформу руками либералов, проводить с помощью консерваторов и сворачивать дружными усилиями реакционеров. Деспотический инстинкт, приобретённый многовековой привычкой единовластия, проявился во внутренней противоречивости крестьянской реформы. Делая землепашца формально свободным, «Положение» 19-го февраля на десятилетия предопределило его экономическую несвободу, обнищание и зависимость от произвола властей.
Восстанавливая рисунок и пропорции происшедшего, постараемся преодолеть тот мировоззренческий астигматизм, который десятилетиями прививался нашему восприятию собственного исторического прошлого. Освобождение с наделением землёю 23-х миллионов крестьян было беспрецедентным в мировой политической истории и юридической практике событием. Для наиболее проницательных современников оно стало важным и оптимистичным социальным прогнозом, ибо, говоря словами К. Д. Кавелина, «не тот народ имеет будущность, который умеет храбро умирать в битвах, на виселице и в каторге, а тот, который умеет переродиться и вынести реформу».
В тридцатую годовщину отмены крепостного права историк и публицист Г. А. Джаншиев (пережив, как и все сторонники либеральных начинаний, горький опыт контрреформ 1870–1880-х годов и взаимного отчуждения власти и общества) выделил главную особенность великого события, происшедшего в 1861 году: «Такой беспримерный во всемирной истории факт мирного решения труднейшей социальной задачи, делающий величайшую честь гражданской выдержке русского народа и его друзьям, уверовавшим в его здравый смысл и политическое разумение вопреки трусливым запугиваниям крепостников, до сих пор вызывает справедливое удивление у иностранцев, законную гордость и веру в будущность России...»
* * *
Как бы круто ни менялись галсы правительственного курса под воздействием борьбы «партии крепостников» с «партией реформ», личная свобода – основа гражданского развития и условие формирования правового государства – стала подлинным и неотчуждаемым завоеванием той эпохи. Исторический росчерк пера Александра II, усилия лучших людей того времени и здравомыслие народа укрепили необратимость начавшихся процессов.
«Я не боюсь последовательной реакции, – писал в мае 1861 года один из деятелей крестьянской реформы Ю. Ф. Самарин ушедшему в отставку Н. А. Милютину. – Чтобы убедиться в её невозможности, достаточно бросить беглый взгляд на народ... Сегодня он не раб; вчера лишь освобождённый, он ныне – гражданин, сознающий, что у него есть права, которые он может и должен защищать сам...»
Ещё в главе «Жизнь - слово - дело»:
Манифест от 19 февраля 1861 года
Александров день. Слово о «гражданском воскресенье» и начальственной «светобоязни»