1984 год, или наше светлое будущее (вариант аграрника Чаянова)
1920-й год, Россия на распутье. Одни в весёлом трепыханье кумача над революционными полками уже прозревали зарю нового райского мира, предуказанного правильной наукой века минувшего.
Другие понимали, что со сменой флагов бело-сине-красных на одноцветные всех проблем не решишь. Одни верили в пьянящий энтузиазм револьверщиков от революции. Другие делали ставку на неистребимую людскую тягу к нормальной жизни, издревле основанной у нас на крепком крестьянском хозяйстве. (Прошло время, семьдесят с лишком, – флаги опять поменяли, но ситуация, что и допрежь, как была, так и осталась. Опять распутье, грязь, бардак. Опять ищем альтернативы тупику...)
1920-й – год выхода в свет повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» Ив. Кремнёва. Интересно, сколь много в ней предсказано: от разрушения храма Христа Спасителя до новой мировой войны, вызванной реваншистскими устремлениями Германии, и поражения последней в результате столкновения с Россией. И ещё одно «до»: до – рискнём представить будущее – памятника в центре Москвы деятелям великой революции (или её жертвам?), где Керенский, Ленин и Милюков увенчивают колонну из тысяч пушечных жерл.
1984-й год, куда нас приводит утопия, не идилличен. Он переполнен проблемами, истоки которых в побочных эффектах методов лечения старых, прежних общественных язв. Герой-путешественник, принятый за любознательного американского гостя Чарли Мена, даже попадает в тюрьму (всё-таки 1984-й годок!), где и остаётся до конца так и не завершённой повести.
.jpg)
Смыкались деревня и город, смыкались... Автор рисунка: М. Никифоров
.jpg)
...и получалась такая вот «СМЫКовница». Автор рисунка: К. Переверзинцев
Повесть о времени остановилась на распутье, как и породившее её время. После сладко-умилительных грёз века, безоговорочно уверовавшего в прогресс, пришли мрачные предчувствия. Да и жизнь автора утопии скоро резко переменилась. Александр Васильевич Чаянов, один из крупнейших учёных-аграрников, теоретик сельхозкооперации (не путать с колхозами военно-коммунистического призыва), консультант Советского, а чуть раньше и Временного, правительства по экономике сельского хозяйства, он же своеобразный писатель, одним из псевдонимов которого был Ив. Кремнёв, обвиняется в «кулацко-эсеровской деятельности», приговаривается к ссылке.
Расстрелян в том самом 1937-ом, когда, согласно повести, было подавлено восстание Варварина – последняя вспышка политической активности городов, пытавшихся навязать свой диктат деревне, – «после чего они растворились в крестьянском море».
Стоп, довольно совпадений. Перед нами страна крестьянской утопии. Может, это ностальгия по будущему, мимо которого мы некогда проскочили? Ведь вторая часть повести так и не написана...
ИЗ «ГЛАВЫ ШЕСТОЙ, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УБЕЖДАЕТСЯ, ЧТО В АРХАНГЕЛЬСКОМ ЗА 80 ЛЕТ НЕ РАЗУЧИЛИСЬ ДЕЛАТЬ ВАНИЛЬНЫЕ ВАТРУШКИ К ЧАЮ»
«Старинный памятник Пушкину возвышался среди разросшихся лип Тверского бульвара... Автомобиль промчался мимо аллей Петровского парка, залитого шумом детских голосов, скользнул мимо оранжерей Серебряного бора, круто повернул налево и, как сорвавшаяся с тетивы стрела, ринулся по Звенигородскому шоссе.
Город как будто и не кончался. Направо и налево тянулись такие же прекрасные аллеи, белели двухэтажные домики, иногда целые архитектурные группы, и только вместо цветов между стенами тутовых деревьев и яблонь ложились полосы огорода, тучные пастбища и сжатые полосы хлебов.
– Однако, – обернулся Кремнёв к своему спутнику, – ваш декрет об уничтожении городских поселений, очевидно, сохранился только на бумаге.
– Простите, мистер Чарли, но это уже не город, это типичная русская деревня севера, – и он рассказал удивлённому Кремнёву, что при той плотности населения, которой достигло крестьянство Московской губернии, деревня приняла необычный для сельских поселений вид. – ...В районах хуторского расселения, где семейный надел составляет 3-4 десятины, крестьянские дома на протяжении многих десятков вёрст стоят почти рядом друг с другом, и только распространённые теперь плотные кулисы тутовых или фруктовых деревьев закрывают одно строение от другого. Да, в сущности, теперь пора бросить старомодное деление на город и деревню, ибо мы имеем только более сгущённый или более разреженный тип того же самого земледельческого поселения.
– Вы видите группы зданий несколько выделяющихся по своим размерам. Это – «городища», как принято их теперь называть. Местная школа, библиотека, зал для спектаклей и танцев и прочие общественные учреждения. Маленький социальный узел. Теперешние города такие же социальные узлы той же сельской жизни, только больших размеров».
ИЗ «ГЛАВЫ ДЕСЯТОЙ, КОТОРУЮ МОЛОДЫЕ ЧИТАТЕЛЬНИЦЫ МОГУТ И ПРОПУСТИТЬ, НО КОТОРАЯ РЕКОМЕНДУЕТСЯ ОСОБОМУ ВНИМАНИЮ ЧЛЕНОВ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ»
« – Мне бы хотелось, – сказал Кремнёв, – узнать те новые социальные основы, на которых сложилась русская жизнь после крестьянской революции 30-х годов, без них, мне кажется, будет трудно понять всё остальное.
Его собеседник ответил не сразу, как бы обдумывая свой рассказ...
– В сущности, нам были не нужны какие-либо новые начала, наша задача состояла в утверждении старых вековых начал, испокон веков бывших основою крестьянского хозяйства...
В основе нашего хозяйственного строя, так же как и в основе античной Руси, лежит индивидуальное крестьянское хозяйство.
Мы считали и считаем его совершеннейшим типом хозяйственной деятельности. В нём человек противопоставлен природе, в нём труд приходит в творческое соприкосновение со всеми силами космоса и создаёт новые формы бытия. Каждый работник – творец, каждое проявление его индивидуальности – искусство труда.
Эпоха государственного коллективизма, когда идеологи рабочего класса осуществляли на земле свои идеалы методами просвещённого абсолютизма, привела русское общество в такое состояние анархической реакции, при котором было невозможно вводить какой-либо новый режим путём приказа или декрета, санкционируемого силою штыка...
Вам, наверное, известно, что в социалистический период нашей истории крестьянское хозяйство почитали за нечто низшее, за ту протоматерию, из которой должны были выкристаллизоваться «высшие формы крупного коллективного хозяйства». Отсюда старая идея о фабриках хлеба и мяса.
Социализм был зачат как антитеза капитализма; рождённый в застенках германской капиталистической фабрики, выношенный психологией измученного подневольной работой городского пролетариата, поколениями, отвыкшими от всякой индивидуальной творческой работы и мысли, он мог мыслить идеальный строй только как отрицание строя, окружающего его.
Если мы вглядимся в досоциалистический мир, то его сложную машину приводили в действие силы человеческой алчности, голода, каждый слагающий от банкира до последнего рабочего имел личный интерес от напряжения хозяйственной своей деятельности, и этот интерес стимулировал его работу. Хозяйственная машина в каждом своём участнике имела моторы, приводящие её в действие.
.jpg)
Автор рисунка: Ю. Кухаренко
Система коммунизма посадила всех участников хозяйственной жизни на штатное подённое вознаграждение и тем лишила их работу всяких признаков стимуляции. Отсутствие стимуляции сказывалось не только на исполнителях, но и на организаторах производства, ибо они, как и всякие чиновники, были заинтересованы в совершенстве самого хозяйственного действия, в точности и блеске работы хозяйственного аппарата, а вовсе не в результате его работы. Для них впечатление от дела было важнее его материальных результатов...»
***
Здесь, пожалуй, мы и остановимся, поставив многоточие...
Умному достаточно. И тот, кому будет интересно (а то и полезно) заглянуть в эту книгу, наверное, в неё рано или поздно заглянет. Ну а у кого «и так дел невпроворот», тому все мудрые чаяновские советы и предостережения едва ли... и нужны.
Дмитрий Олейников
Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:
1984 год, или наше светлое будущее (вариант аграрника Чаянова)
Покаянные дни... настанут ли они?
Игорь Леонтьев – странник кисти
Трагическая арлекинада Валерии Шуваловой (Сцены из «чёрной серии»)