Журнал «Социум» №5. Май 1991 год

Стирание различий между рассудком и безрассудством

«В ходе последовательного осуществления аграрной политики партии происходит... стирание существенных социальных, культурно-бытовых различий между городом и деревней; образ жизни и характер труда крестьянства становятся всё более сходными с образом жизни и характером труда рабочего класса. Преодоление различий между этими классами, утверждение в нашей стране общества без классов произойдут в основном в исторических рамках первой социалистической фазы коммунистической формации».

Программа Коммунистической партии Советского Союза (последняя редакция, принятая на XXVII съезде КПСС). М., Политиздат, 1986 год

Семьдесят лет мы занимались пережёвыванием подобных цитат и добились своего – создали «новый тип личности», правда, не знаем сегодня, что же с ним делать. С двадцатых по сороковые годы и позже мы старательно срезали «чернозём» с нивы национального характера, а ныне думаем о восстановлении нации. И вновь стоим растерянными, до сих пор не зная, как и куда двигаться дальше, а многие оставленные предками заповеди, способные хоть что-то нам подсказать, уже преданы забвению или с великим усердием пересмотрены.

Запрограммированный ущерб для будущих поколений

Мы только сейчас начали натужно понимать, что всякое стирание граней между городом и деревней есть преступление. Деревня – явление природное, а города... города начнут «усыхать», и человеческое половодье отхлынет от них, станет заполнять естественные пространства. Ибо крупные города таят в себе разрушительные свойства. Подобные процессы уже идут в некоторых странах. Урбанизационный процесс, называемый «прогрессом», одурачил нас. Надели на наши глаза повязку, крутнули нас разок-другой – и теперь на слабеющих ногах и с мутной головой мы отыскиваем отринутые истины. Протягиваем руки, ощупывая их, но лишь больно ушибаемся.

Мы стали забывать, что деревня по своим генетическим накоплениям гораздо выше любого города. Деревня всё время восполняет, продлевает, в ней непрерывная цепь возрождений. А город? Вряд ли человек в нём приобретает больше, чем утрачивает. Город выпал из природного ритма, он живёт вне его, как бы вращаясь на отдельной орбите. А с орбиты легко сорваться в безвременье и беспамятство. О природе город вспоминает, когда начинает задыхаться. Нынешний город ни на что не похож, это новая, философски не исследованная форма обитания...

Именно на города временами наступает «чужебесие», и они охотно выкидывают белые флаги. А «чужебесие» – это поклонение чужим обычаям, нравам, одеждам, когда человек теряет всякое чувство приличия и любви к родному. Ради чужого платья, чужой еды и повадок он готов продать много, если не всё; уйти за кордон и там поселиться и воспринять чужие земли как свою родину, чужую веру как отеческую. В «чужебесии» рождается Иван, не помнящий родства.

При императрице Екатерине в «верхах» считалось постыдным говорить на родном языке, болезнь стала повальной заразой, от господ передавалась чуть ли не лакеям. Во времена волнений и национальных потрясений, смятений «чужебесие» овладевало умами, особенно склонными к зависти, презрению к своему народу. Вопли о Руси – это-де пьяная, лапотная, сермяжная, нищенская земля – периодически пронзали наши пространства с конца прошлого века. Мнение о себе как о «немытой, грязной России» выело в наших душах незарастаемые язвы.

Когда сокрушали храмы, с горок катались на иконах, когда вскрывали сундуки и выбрасывали старые наряды, когда забывали ремесло, то полагали, будто тем самым выкидывали прочь из сердца эту самую «пьяную, нищую, дикую Россию». Полагали, что если мы отречёмся от прошлого, то сразу и переменимся. Ничуть не бывало. Точнее, переменились, конечно же, но в какую сторону – вот вопрос. С перелицовкой жизни, когда миллионы крестьян силою предначертаний «строительства коммунизма» были сняты с насиженных родовых земель, случилась утрата не только унаследованных десятин земли, но и атмосферы продления трудового опыта.

Самое же печальное в том, что, когда крестьянина согнали с земли и заключили в колхозно-совхозную обитель, когда его резко переключили в «другую жизнь», он разучился вникать в природу, наблюдать за нею. Он растерял не только прошлый нажитый опыт, который по родовой цепи передавался бесконечно, но и перестал пополнять энциклопедию мужицкого бытия. Эта энциклопедия деревенской культуры как бы захлопнулась. Да с такой силой, что разорвалась естественная цепочка жизни – запрограммированный ущерб для будущих поколений.

Это лишь немногие из этажей нашей славы

Жизненная «вертикаль»

Каждая деревня складывалась как организм живой природы в жёсткой борьбе естественного отбора и была рассчитана на строгое число изб. Предположим, где-то на излучине реки встал выселок в тридцать хозяйств. Тридцать первое гнездо уже невольно нарушало экологию, равновесие среды, тридцать первое гнездо уже не могло нормально кормиться, не сбивая ритм, распорядок жизни. И этот главный экологический закон равновесия мы нарушили в двадцатом веке, создав такие человеческие таборы, которые могут рухнуть, трагедийно кончиться от минимального злоключения – землетрясения не понадобится.

Отчего город бесформен, однообразен, несмотря на все планировочные ухищрения? Оттого, что во многом лишён человеческого чувства, личностных страстей и симпатий. Ведь далеко не все горожане участвуют в создании «жилых массивов» (оборот-то один чего стоит), за стенами которых происходит их жизнь.

Иное в деревне. Когда человек строил избу, он делал это с душой – для себя ведь, да и для будущих поколений. Он вписывал своё имение в природу.

И ещё... Одна из прелестей прежней деревни состояла в том, что её вершинной точкой всегда была церковь – средоточие не только пространственное, но и духовное. Она оказывалась в центре скрещения крестьянских взглядов. Утром выходил на крыльцо селянин, и взгляд его обязательно упирался в храм, в высоко летящий крест. Когда уплывал от своего гнезда по реке за какой-либо надобностью, то видел стоящую на горе церковь и долго провожал её взглядом; смотрел, как она отрывалась от земли и уже летела подобием белой птицы. А когда возвращался, церковь манила издали колоколенкой. Она же обнаруживала и разжигала стремление крестьянина к красоте, она была воздухоподъёмным крылом.

Что ни говори, но деревенский порядок слит в природе, разлит в ней; и печально, что, разрушив церковь, мы лишили деревню вертикали, головы. Когда встречаешь осыпающийся храм, сколько в сердце вспыхивает тревоги, томления и непонятного испуга! Дом, утекающий в землю, рассыхающийся, таких чувств не вызывает.

Сейчас мы озаботились церквами: давайте, мол, будем их реставрировать, а попросту – починять. Но нельзя починить вертикаль. Вертикаль проходит через душу и помещается в церкви. Ведь как говорилось: церковь не в брёвнах, а в рёбрах. Если в рёбрах её нет, то в брёвнах не выставить. Сначала нужно дозреть до восстановления вертикали, почувствовать стремление от земли вверх. Вот это чувство духовного стремления и будет рождаться, когда каждый примется строить свой дом.

Городу – городово, деревне...

Восполнение нации надо начинать с дома, избы, с восстановления культуры жизни, бытия. Нужно возродить культуру промысла, культуру работы, одежды, кухни, культуру песен, отношения к земле, к ближним, между собой отношения. Чтобы восстановить порванную цепь, надо вспомнить – узнать поначалу то, что было до нашего появления на свет. Что-то и вольётся в нас. Вот, например, как устраивался рождественский стол – пречудный, но ведь восстановимый – хорошо бы! – мир. Ещё до приезда гостей ставили посреди комнаты стол с закусками из всякой всячины. На оловянных тарелках были насыпаны орехи: простые, калёные, сибирские, грецкие, волошские; жамки – груздики, кругляки, угольнички, сердечки, горошки; пряники вяземские, белевские, тульские, папушники; яблоки свежие разных сортов: свинцовки, боровинки, грушовки, апортовые, духовые, наливные, арапки, скрижапель, плодовидки, зимовки; груши мочёные, свежие, сухие, дули калужские; вишни владимирские, родителевка, васильевка, бель и украинские; варенья смородиновые, крыжовничные, вишнёвые, малиновые (сахарные и медовые); брусника мочёная, калина с мёдом упаренная, пастилы коломенские клюквенные и яблочные...

Только так называемый девичий стол содержал несчётное число закусок, заедок, и всяких сладостей! И если учесть, что русский народ многоплеменный, многосоставной, то можно представить, какова была национальная кухня, выродившаяся ныне в щи да котлеты.

И не грех ли презрительно кивать в сторону прежней Руси, упрекать её в темени и косноязычии. Прежней культуры нам уже не испить. Земно поклониться ей надо. Частыми поклонами, от которых, Бог даст, оттает холодный ум городской, технократический.

Что делать неопытному телёнку между двумя городскими «Запрещается»? Не повторить глупости буриданова осла!

Холодный ум технократии – что ты есть такое? Ты, исторгающий из себя «продовольственные программы» без продовольствия, зажавший великие реки в трубы и плотины, нарушивший этими тромбами кровообращение Земли – неужели никому не подотчётен? Ты, загнавший людей в отстойники, в гигантские мусорные резервации обезжизненной природы, а уж тогда объявивший расположенные в них деревни «неперспективными». Как тяжело перебираться из этих поруганных деревень в города – гигантские людские скопища, оставляющие вне осмысления проблемы проживания в них под шаманские пророчества о грядущем благополучии городской жизни.

Можно и таким вот образом воспроизвести тему «неперспективных» деревень.

Они – это догорающие свечи над тёмным провалом многовекового бытия. Рисунок: А. Игнатьев

* * *

Наша земля мне представляется как гигантский образ в драгоценных ризах. А деревни – это свечи. Сотни тысяч свечей освещают этот образ, образ земли. Каждая потухшая «неперспективная» свеча уносит с собой оттенок образа, сгущает сумерки. Вся нация, неведомо для себя, вскрикивает, когда угасает свеча. И может случиться миг, когда наступит темень и образ земли потухнет.

Этому селу Архангельской области повезло уцелеть в семидесятилетней государственной «игре» в «крестики-нолики»

Каждая деревня – это крохотное подобье, слепок с народа. В каждом селе прежде можно было сыскать и вождя, и праведника, и кузнеца Левшу, и серьёзного, не менее городского «книжника». Утрачивая деревни, мы позабываем не только оттенки земли как образа, но и затушёвываем оттенки нации.

Никакие войны так не губительны для земли, как нашествие тиранического государства (слово «тоталитарное» менее оттеночно), совершаемое всей своей чиновной армией. От её поступи содрогается и падает ниц самое великое в душах народа, образуются провалы бытия.

Для заполнения провала в потоке духовного, культурного и трудового опыта понадобятся теперь не десятилетия, а время и время.

По материалам авторских публикаций

Журнал «Социум» 1991 год №5(5)

Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:

Стирание различий между рассудком и безрассудством
Философская поэтика Родины