Журнал «Социум» №12. 1991 год

Скованные одной целью

В коротких биографических справках об авторах, которые публикуются в иных журналах, существует последняя стандартная строчка: «Живёт в Москве». Или, допустим, в Ярославле...

Если бы мне надо было написать не только о работе Ильи Нарижного, но и вообще о нём – об Илюше, известном едва ли не половине нашего супергорода; об Илюше, общих знакомых с которым можно обнаружить, счастливо подсев среди ночи в посланное небом такси где-нибудь в районе Дегунина; об Илюше, элегантном и изящном, как фарфоровая фигурка в технике «бисквит», которого можно встретить не так уж часто, зато в самых неожиданных местах – словом, если бы я писал об этом человеческом явлении, а не только о художнике, я бы такой фразой и ограничился: живёт в Москве.

Впрочем, и говоря о его работе, не обойтись без места жительства, ставшего образом мыслей и углом зрения. Он часто пишет на кухонных досках.

Вероятно, этому есть рациональные объяснения – например, такое: картина становится ещё и как бы утилитарно осмысленным предметом. Глядишь, кто-нибудь на ней хлеб нарежет. Или колбасу, допустим, по рубль девяносто (старая цена).

Для меня такие объяснения интересны, но не исчерпывающи. Тем более, что Нарижный наверняка их опровергнет, правда, я его не спрашивал. Но мне кажется более логичным другое объяснение: жизнь каждого нормального москвича проходит, как давно известно, на кухне, поэтому кухонная утварь – то, что перед глазами чаще всего. Доска для резки хлеба или колбасы (снова из подсознания всплывает это почти тайно-эротическое, а не гастрономическое слово!) – прекрасная поверхность для картины.

На наших кухнях – сначала коммунальных, с керогазами, столь же связанными с историей отечественной техники, как крупнейшие в мире домны, с прихотливо изогнутыми корытами, висевшими вдоль стен и бросавшими на лица тени от своих серебристо-конопатых жестяных боков, с тяжёлыми табуретками, служившими ещё как бы и прикосновенным запасом топлива; а потом и на кухнях новостроенных, черёмушкинско-бескудниковских, пятиметровых, с холодильниками «Саратов» и польскими гарнитурами, с диванчиками для запозднившегося гостя, сверхъестественно втиснутыми в угол, и даже на кухнях улучшенной планировки, с холодильниками «Панасоник» из «Берёзки» и гарнитурами вообще невесть откуда – мы жили и живём.

На наших нищих, с доисторической техникой, для арканзасской или айовской домохозяйки безнадёжно устаревшей году в пятидесятом, с продуктами столь же чудовищно недоброкачественными, сколь и скудными и притом трудно доставшимися – на наших кухнях мы создавали и создаём свою культуру, культуру цивилизации, не бывшей никогда прежде и, видимо, не могущей быть потом.

Я бы назвал это цивилизацией мечты о колбасе.

Нарижный на кухонных досках пишет людей этой БОЛЬШОЙ МЕЧТЫ.

Иногда совершенно прямолинейно – например, в виде Икара, стремящегося всё выше, и выше, и выше, но с большой колбасной гирей на ноге. Можно себе представить, сколько он выстоял в очереди за этим довеском к себе самому...

Иногда человек отсутствует, но виден только через дела его – к примеру, через королеву полей, початок которой снабжён чекой и стальной рубчатой рубашкой. Того гляди, явится человек в вышитой украинской сорочке да и рванёт чеку – и разлетятся остатки нашей деревни...

Так или иначе, Илья Нарижный на кухонных досках пишет наш групповой портрет с талонами на питание. У нас были художники строго реалистической школы.

Они переносили на холст всенародную любовь к вождю или энтузиазм комсомольских строек, уборку щедрого урожая или братание и без того братских народов – словом, нечто реально существовавшее.

Нарижный – сюрреалист в строгом понимании слова: он переносит на кухонные доски отсутствие продуктов как основу психологии поколений народа.

Это действительно сюрреализм – изобразить то, чего нет, через тени, оставшиеся в фантазиях людей.

Илья Нарижный – очень хороший художник. Возможно, что он не чужд даже социалистическому реализму, ведь он пишет не то, что видит, а то, о чём мечтает простой советский человек. Единственное, чего не хватает Нарижному, – это оптимизма.

Какой уж оптимизм! Как говорила одна пожилая женщина: «Я так смеялась, так смеялась, что начала плакать и уже не могла остановиться».

Александр КАБАКОВ

Журнал «Социум» 1991 год №12

Ещё в главе «Личность - культура - ноосфера»:

«…иду сказать людям, что они сильны и могучи»
Анатолий Кулинич
Скованные одной целью