Журнал «Социум» №1(13). 1992 год

«Кротко идти по адову дня коммунизма»? (мера народности политики Ленина)

В нормальном государстве вне закона
Находятся два класса:
Уголовный
И правящий.
Во время революций
Они меняются местами, –
В чём,
По существу, нет разницы.
Но каждый,
Дорвавшийся до власти, сознаёт
Себя державной осью государства
И злоупотребляет правом грабежа,
Насилий, пропаганды и
расстрела.

Максимилиан Волошин

«Головное выражение национальной стихии»

Известно, что Ленин (умерший 68 лет назад), как Маркс и Энгельс, имел своих оппонентов, не менее страстно размышлявших как об утопических элементах социалистической модели, так и о социальной незрелости России для коммунистических экспериментов.

Ортодоксальные марксисты Г. Плеханов, Ю. Мартов, В. Чернов, К. Каутский, Р. Люксембург говорили о европейской природе социалистического идеала и о том, что попытка его утвердить в России приведёт к деспотии на коммунистической подкладке.

С другой стороны, крупнейшие русские философы Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк и другие мыслители, связанные со знаменитым сборником «Вехи», увидели грядущую трагедию революции: не только её величие, но и отражение в ней отвратительного лика старой, полицейски-самодержавной России с её неуважением к свободной мысли и совести, презрением к культурным ценностям.

Прогноз Н. Бердяева, например, что социал-демократия неизбежно породит царство мещанства, насильничество, сатанинское властолюбие, безличность, социалистическую лжерелигию, красносотенцев, идущих на смену черносотенцам, как бы перекликается с оценкой писателем А. Платоновым послереволюционной атмосферы, когда люди, попавшие в клещи новой власти, вынуждены были «кротко идти по адову дну коммунизма». Вся история России после Октября 1917 года – самое сильное доказательство того, что Ленин прошёл мимо этих предупреждений, считая их предательством по отношению к революции, «сплошным потоком реакционных помоев» (1).

Но даже самые беспощадные критики большевиков начала XX века не могли представить себе, что не пройдёт и века, как «отвратительный лик полицейской России» будет вызывать чувство ностальгии на фоне преступлений коммунистов.

Не буду вдаваться в полемику по поводу количества людей, истреблённых так называемой народной властью в годы гражданской войны, а затем сталинизма (с конца 20-х до начала 50-х годов).

В конце концов это дело историков. Отмечу только, что число жертв политического террора, по мнению большинства исследователей, исчисляется десятками миллионов. Впрочем, эти десятки миллионов надо увеличить в несколько раз, прибавив к ним родственников, друзей, знакомых арестованных, а затем расстрелянных, либо отправленных в лагеря. Покалеченные судьбы, изломанные биографии, люди с поселившимся в душах страхом – это тоже плоды инфернального строя.

А теперь сравним эту фантастическую расправу «народной власти» с интеллигенцией, рабочими, крестьянами, военнослужащими с некоторыми данными о политических процессах в царской России. С 1866 по 1895 год на 226 политических процессах в России были преданы суду 1342 человека, было вынесено 137 смертных приговоров, а приведено в исполнение 44 (!) (2).

При этом социал-демократия, активно развивавшаяся примерно с 1883 года и ставшая уже в 90-е годы главной силой революционного движения, вплоть до начала XX века миновала горнило царского суда. Её деятели лишь высылались под надзор полиции в разные концы страны, что способствовало распространению идей марксизма.

В число тех, кто попадал под репрессии царизма, в основном входили народовольцы-террористы. Судебные процессы обычно проходили гласно: на них выступали революционеры с речами, обходившими мировую прессу, почти каждый процесс становился ареной борьбы с царизмом, а скамья подсудимых – революционной трибуной.

В одной из своих статей в 1901 году Ленин требовал, чтобы правительство не смело свою политическую месть прикрывать комедией уголовщины, и призывал каждый политический процесс превращать в средство агитации (3). Публичность судебных заседаний, адвокатура, состязательность судебных процессов, независимость суда, несменяемость судей, институт присяжных заседателей кажутся вакханалией либерализма в 70–90-е годы XIX века в условиях торжества «реакционного» царского режима. О таком режиме можно было лишь мечтать в советскую эпоху, когда «друзьями» государства были уголовные преступники, социально более близкие власти по сравнению с «врагами народа».

Вряд ли в Европе (да только ли в Европе?) мы отыщем в XX веке более антинародный (а значит, и антинациональный) режим, чем большевистский. Не будем исключать даже гитлеровский. Прежде всего вспомним, что с самого начала Россия рассматривалась В. Лениным, Л. Троцким, другими «вождями пролетариата» в качестве полена для разжигания мирового революционного пожара.

«Россия и её судьба – только один из элементов этой грандиозной исторической тяжбы, от исхода которой зависит судьба человечества» (4), – утверждал Троцкий, говоря о претензиях большевиков на весь земной шар. Не случайно и Н. Бухарин с обезоруживающей прямотой признавал аморальность ленинского мировоззрения, для которого «нет ничего святого, ничего, кроме интересов социальной революции» (5).

И всё же вопрос о национальной или вненациональной природе ленинизма не решить ни «языческой акцией выноса Ленина из Мавзолея», ни проклятиями, посланными вдогонку уходящему строю ленинского образца. Ленинизм нельзя объяснить ни международной марксистской инфекцией, занесённой в «святую Русь», ни сугубо национальными чертами русского народа. Его можно понять лишь в мировом контексте.

Одним из первых о национальном начале Ленина говорил всё тот же Л. Троцкий, который, сравнивая вождя Октября с лидером эсеров В. Черновым, писал: «Чернов есть эпигонство старой революционной интеллигентской традиции, а Ленин – её завершение и полное преодоление». Говоря о Ленине как «головном выражении национальной стихии», Троцкий только забыл добавить, что преодоление Лениным и его соратниками интеллигентской традиции произошло вместе с уничтожением самой интеллигенции.

Размышляя о национальном в ленинизме, видимо, следует разделить два его аспекта: национальные истоки его генезиса и победы и степень выражения этим политическим течением национальных устремлений к модернизации. Насколько бесспорны национальные корни ленинизма, приведшие Россию к катастрофе, настолько трудно представить себе Ленина и его соратников выразителями общенациональных чаяний народа, прокладывающими путь к вершинам его прогресса.

Да Ленин и ленинисты никогда и не претендовали на общенациональную роль, делая упор на национальном расколе, совершая целый ряд антинациональных преступлений. Вот только четыре из них:

1. Деятельность по углублению гражданского раскола и дестабилизации политической жизни в стране с марта по октябрь 1917 года. Уже в первые дни после свержения монархии Ленин потребовал от своих соратников: никакой поддержки новому правительству и немедленное вооружение пролетариата. Большевики много сделали для деморализации армии, разжигания в ней социальной вражды, подталкивания страны в «бездну распада и отчаяния», о которой цинично заявили в резолюции VI Съезда партии.

2. Превращение империалистической войны в гражданскую. Осознавая, что сепаратный выход из мировой войны возможен только на путях её превращения в гражданскую, они, не дрогнув, пошли на это. Большинство советских историков и поныне утверждают, что большевики сумели избавить народ от страданий войны, а Временное правительство было неспособно осуществить это. Но много ли найдётся людей, которые во время нападения на их дом или во время пожара способны пойти на внутрисемейную бойню?

Как можно говорить о возвращении мира на русскую землю, когда для всех (включая самих большевиков) было очевидным, что переворот 25 октября 1917 года положил начало гражданской войне, жертвой которой стали 16 миллионов человек? Не случайно, что меньшевики-оборонцы на следующий же день после узурпации власти большевиками писали в своём воззвании: «Не верьте обещаниям большевиков. Обещание немедленного мира – ложь... Обещание хлеба – обман. Обещание порядка, обещание земли – сказка. Идите и разъясняйте тёмному, обманутому народу: ужас, гибель, нищету, рабство на десятки лет несёт нам их безумное восстание».

Большевики принесли народу не мир, а лишь зыбкое перемирие с Германией, ибо, как признавал Ленин, «войну нельзя кончить отказом, войну нельзя кончить в одной стране» (6).

3. Захват власти, утверждение её нелегитимным путём. При этом узурпация власти произошла дважды: 25 октября 1917 года и в результате разгрома Учредительного собрания 19 января 1918 года. Строго говоря, это вообще была не революция, которая всегда начинается не сознательно-организованно, а стихийно, как хаос саморазрушения, как смута, по определению крупного русского мыслителя С. Франка. Такого рода смута, пишет он, есть «болезнь, разражающаяся в результате несостоятельности старого порядка и обнаруживающая его несостоятельность...» (7).

В данном же случае это был классический заговор, государственный переворот, блистательно организованный с военной точки зрения. С тех пор большевики так и не позаботились о легитимности своей власти, видимо, полагая, что в этом нет нужды, когда есть штыки.

4. «Похабный» (по определению Ленина) Брестский мир: потеря не только территорий с населением 55 млн человек, но и полное обесценивание всех жертв мировой войны со стороны России во имя сохранения власти большевиков любой ценой.

Возникает вопрос: может быть, в этой антинациональной политике правительства Ленина и есть парадоксальное национальное своеобразие подобных политических деятелей? Можно ли выводить истоки русского большевизма из свойств самого народа, если речь идёт о насильственной, криминальной сути идеологии коммунистов? Не похоже ли это, например, на объяснение причин захвата террористами самолёта и его посадки по их воле психологическими, нравственными и прочими социальными качествами пассажиров?

«Сколько б цари ни дурили, всегда достаётся ахейцам» (иными словами – народу)
Гораций, I в. до н. э.
Автор рисунка: В. Пасичник

Можно ли обуздать анархический индивидуализм социалистической муштрой?

Конечно же, при всей значимости роли насилия как самостоятельного фактора истории следовало бы учитывать, что невиновность жертв террора не отменяет необходимости исследовать социальную природу восторжествовавшего насилия. Потому-то его истоки следует искать, естественно, не только в свойствах российской леворадикальной части оппозиции самодержавию, не только в нравственных и психических качествах большевистского руководства, но и в особенностях исторического развития России, включая влияние конкретной общественно-политической ситуации, вплоть до последствий мировой войны...

Безусловно, торжество «логики безумия», по выражению Н. Бердяева, во многом оказалось следствием восприятия марксизма частью российских революционеров в качестве лжерелигии.

Безусловно, необходимы исследования, посвящённые выявлению истоков нашего российского псевдорелигиозного догматизма, основанного одновременно на фетишизации исторической необходимости и, по словам С. Булгакова, на политической жажде обуздать анархический индивидуализм социалистической муштрой. Нельзя забывать, что даже сегодня, когда так необходимы здравый смысл и отказ от «сказок Шахерезады», наша страна всё ещё не избавлена от коммунистических сновидений! И носители их – идеологи, политики, учёные, пропагандисты, полагающие, что отказ от нашей казарменности и возвращение на путь, «указанный» ими, возможны через ортодоксальное очищение текстов Маркса и Ленина от сталинских ересей.

В чём же причина такой неистребимой тяги многих наших соотечественников к абсолютно бессодержательному, нетоварному проекту коммунистического будущего, ненависти к рынку, частной собственности, экономическому и политическому плюрализму?

Некоторым нашим исследователям эта причина видится в своеобразии движения России к индустриализации и, соответственно, в остроте и неразрешимости социальных конфликтов, вызванных этим своеобразием. Оно (своеобразие) «разрешилось» социалистическим развитием не как посткапиталистическим вариантом, а как параллельным капитализму прорывом к индустриальному обществу.

Суть этого прорыва в индустриализации «сверху», без широко развитого потребительского рынка. Деспотическое государство (вначале самодержавное, затем советское) сохраняет и даже воспроизводит дотоварные уклады экономики (крестьянское хозяйство) во имя неэквивалентного, грабительского выкачивания из них ресурсов для стимулирования крупной индустрии. Тем более, что крестьянство (большинство населения) якобы отвергало идею частной собственности на землю и порождало тип массового работника, не принимавшего экономические методы хозяйствования.

Слов нет, эта концепция, жёстко и фактически безальтернативно выводящая практический ленинизм, сталинизм и т. д. из объективного процесса индустриализации России, достаточно серьёзна, хотя и не бесспорна и не во всём оригинальна. Но с рядом положений её просто невозможно согласиться.

Во-первых, если альтернативы «новому строю» не было, то тогда нет никакой надежды преодолеть его и сейчас. Хотя сторонники этой точки зрения и признают необходимость развития товарного хозяйства в современных условиях, тем не менее в их рассуждениях есть элементы фаталистического подхода к прошлому, да и к будущему. Во-вторых, вызывает протест попытка обосновать возникновение коммунистического режима психологией и социальными качествами русского крестьянства. Получается так, что крестьяне были первыми жертвами этого режима и они же оказались социальной базой режима, их уничтожившего...

Отрицательное отношение к крестьянству составляло суть мировоззрения большевиков. Нелюбовь, даже ненависть к нему была широко распространена среди них и во многом определялась доктринальным самодовольством марксистских идеологов, мечтающих осчастливить человечество, их чванливым глумлением над традиционной культурой, недоверием к «мелкобуржуазной» природе крестьян и к эффективности мелкого хозяйства. Большевики-ленинцы совершили жесточайшее насилие над крестьянами, применили внеэкономическое принуждение, то есть фактически восстановили, пусть и модернизированные, но всё же государственно-феодальные формы производственных отношений, против которых крестьяне боролись веками.

Решительно возражая против тезисов об особой любви русского народа к сильной, деспотической государственной власти, о традиции раболепного «безмолвного» подчинения ей, о «наивном монархизме» русских крестьян, историк Н. Покровский отмечает, что крестьянское общественное сознание всегда отличала ярко выраженная и устойчивая антифеодальная направленность (8).

Потому-то не «примирение» с коллективизацией было характерно для крестьян, а тысячи восстаний, подавленных властью, и сохранившееся до сего дня у части населения тяготение к свободному, индивидуальному хозяйствованию.

Нет, в массе своей крестьяне приняли коллективизацию как неизбежное зло, как катастрофу, но они были экономически бессильны, не могли выступить на борьбу с системой, так как главное средство их существования – земля – была под предлогом обобществления узурпирована государством (вот такой вот оборот дела с ленинским декретом о земле).

Да, тяга к уравнительному землепользованию, отсутствие глубоких традиций частной собственности на землю, распространение общинных начал жизни способствовали некоей привлекательности марксистской доктрины коммунизма (нетоварного и самоуправляемого общества) у части населения России – недавних выходцев из деревни. Однако победоносная для большевиков война с крестьянством, завершившаяся его гибелью в ходе коллективизации, привела к ликвидации последних личных свобод, прервав цивилизующую тенденцию послереформенного (1861 года) развития. В результате отмены крепостного права личные свободы получили 18 миллионов крестьян. В ходе же коллективизации те, кто не был отправлен по этапу в ссылку и не погиб от голода, подчинились повторному изданию крепостного права. Фактически борьба двух тенденций общественного развития в России (крепостнической и буржуазной) завершилась уничтожением европейского типа цивилизации, основанного на абсолютном уважении частной собственности.

Без Сталина

Великий контрреволюционностью октябрь

Борьба между свободой и рабством завершилась победой рабства – большевики прервали цивилизующую тенденцию развития частной собственности, капитализма, столкнув страну на докапиталистический путь. Они не преодолели капитализм, а увели народ с дороги мировой цивилизации. Именно поэтому можно утверждать, что Октябрь 1917 года был контрреволюцией не только относительно Февраля 1917 года, но даже и буржуазно-демократических преобразований, начатых реформами второй половины прошлого века. Большевики перечеркнули послереформенное буржуазное развитие, вновь закрепостив народ. Опираясь на государственное насилие и используя самую отсталую (в экономическом, политическом и нравственном отношении) часть российского населения, они затормозили развитие страны на много десятилетий.

Историческая вина большевиков во главе с Лениным заключалась в претензиях на истинность проекта «окончательного устроения» человечества. Монополизация большевиками всех ресурсов жизни, романтическая жажда рационализации социальных отношений обернулись их милитаризацией, использованием полного набора неэффективных, да и безнравственных средств.

Несмотря на признание неудачи и даже ошибочности методов военного коммунизма, на проявление здравого смысла в политике нэпа, у Ленина и его соратников осталась главная черта большевизма – воля к абсолютной власти, которая стала самодовлеющей и определяющей их поведение в отличие от меньшевиков с их, по их же признанию, «властебоязнью». Осталась вера в своё изначальное право на господство над народом, право на бесконечные социальные эксперименты, подкрепляемые идеей переделки человечества, лежащей в основе коммунистической доктрины.

Эта по сути бесчеловечная идея отрицала внутреннюю свободу человека, его нравственные начала и для своего воплощения нуждалась в диктатуре, в государственной тирании. В условиях тотального огосударствления ресурсов жизни новая система эксплуатации, новые формы классового угнетения, даже более жестокие, чем прежние, были неизбежны, хотя и подчас неожиданны для революционеров, соблазнённых ленинским марксизмом.

Так был ли Ленин выразителем национальных чаяний народа России? Отвечу. Был, если признать, что вековой мечтой русского народа были концлагеря, колхозы и голод.

Опирясь на теорию классовой борьбы, организацию профессиональных революционеров, великие демагоги – Ленин и его сторонники – выражали интересы не трудящихся, а люмпенизированных слоёв общества, выталкиваемых из общественной жизни стремительной индустриализацией и мировой бойней. Делая ставку на раскол общества, усугубляя его политически, большевики с их оправданием насилия несли в своём мировоззрении и практике идеи зависти и уравнительности, свойственные слоям населения, находящимся на социальном дне не только по объективным, но и по субъективным причинам.

Автор рисунка: Александр Медведев

Трудно не согласиться с мыслью, высказанной итальянским публицистом В. Страда: не надо демонизировать Ленина, но надо продолжать интеллектуальную работу по разоблачению идеологической системы, освящавшей убийство миллионов. Я бы добавил – эта работа должна быть непрерывной и комплексной – слишком рано трубить победу.

Коммунистическая идеология повержена, но не убита. Её адепты хотя и ведут арьергардные бои, но они (среди прочего прежде всего) настолько беспринципны, что готовы рядиться в любые одежды. Им не до покаяний, и никакие угрызения совести их не мучают. Верные последователи Ленина, призывавшего к использованию любых средств «во благо революции», они порой становятся даже под знамя антикоммунизма и антиленинизма.

Потому нужен системный анализ доктрины большевистского коммунизма, выявление её преступной и античеловеческой природы.

Виктор Киселёв, политолог. Из журнала «Радуга» (Таллинн)

Примечания

1 – В. И. Ленин, ПСС, т. 19, с. 173

2 – Н. А. Троицкий, Царизм – под судом прогрессивной общественности. M., 1979, с. 282

3 – В. И. Ленин, ПСС, т. 5, с. 294

4 – Л. Д. Троцкий, К истории русской революции. М.. 1990, с. 234

5 – Н. И. Бухарин, Избранные произведения. М., 1988, с. 67

6 – В. И. Ленин, ПСС, т. 35, с. 17

7 – «Новый мир», 1990, № 4, с. 208

8 – Н. Покровский, Мирская и монархическая традиции в истории российского крестьянства. «Новый мир», 1989, № 9, с. 225

Журнал «Социум» 1992 год №1(13)

Ещё в главе «Семья - нация - страна»:

«Нам было тяжелее остальных...»
На Елисейских полях
«Средь мира дольного для сердца вольного есть...» Путь один?
«Кротко идти по адову дня коммунизма»? (мера народности политики Ленина)