Журнал «Социум» №7(19) 1992 год

Кратократия

Насилие–быт (быт как насилие и насилие как быт) – единственная форма бытия кратократии?

Советские коммунисты называют себя товарищами, говорят о своём гуманизме. По опыту могу сказать, что в их коллективах нет ни добросердечия, ни элементов помощи друг другу. Их общества представляют стаи дрессированных псов, набрасывающихся на указанную намеченную жертву. Именно в их коллективе развиваются дурные и низкие задатки.

Дмитрий Панин «Лубянка – Экибастуз»

...Скука и Тоска. Тоска человека выброшенного, куцего какого-то, переставшего жить. На рубеже прозябания, бездействия мозга и мысли, когда будут говорить только инстинкты.

Александр Суворин

Конечно же, не удивительно, что тюрьма, ЧК, армия и другие аналогичные или нишево сходные институты кратократического общества порождали homo robust us. Как заметил в интервью один военнослужащий, дедовщина, вообще жестокая система отношений между солдатами, иерархия, основанная на насилии и страхе – все эти явления армейской жизни возникают не только в армии, но везде и сами по себе, когда... Когда значительная масса людей оказывается предоставленной самой себе, когда практически институционально регулируются лишь отношения солдат с вышестоящей властью, но не между собой и когда, следовательно, место цивилизованных социальных норм и регулятивов поведения занимает насилие в своём самом простом – физическом виде. Происходит социальная архаизация, общественное одичание – вплоть до появления аналога возрастных классов в первобытном обществе («боец», «дед»), но, так сказать, в институционально организованной форме кратократической ячейки. Ясно, что именно в таких условиях и таких структурах, репрессивных, деградация субъекта (моральная, умственная, физическая) оказывается максимальной.

По данным 1990 года, полученным комиссией Парламента СССР¹ по проведению военной реформы, выходила следующая картина. Среди новобранцев до 45% парни с различными психическими отклонениями; 15% имели судимость; 30% солдат – стройбатовцы, то есть солдаты, не несущие по сути военную службу, а выступающие дармовой рабочей силой для генералитета. То, что именно в стройбате концентрировалась армейская преступность, а воинский облик лишь камуфлировал неформальные организации патологической социальности, не случайно.

Можно ли удивляться тому, что, как сообщила служба теленовостей «Вести» (в передаче от 2 октября 1991 года), в советской армии в мирное время с 1945 года по наши дни погибло 310 тысяч человек (в среднем 10 человек в день). Согласно сообщению той же передачи, в ФРГ за весь 1991 год погиб один солдат, если не ошибаюсь, уснувший за рулём. Эти цифры чётко иллюстрируют различие между армией как особым институтом капиталистического общества, с одной стороны, и эквивалентно сравнимой с ним репрессивной структурой кратократического общества. Можно было бы привести и другие цифры и сравнивать их с показателями армий других стран. Только стоит ли? Во-первых, любое сравнение ячейки власти с профессиональной подсистемой, особенно сравнение социального, а не военно-технического порядка, некорректно. Во-вторых, ситуация в репрессивных ячейках власти лишь выражает, как бы в сжатом виде, ситуацию в ячейках и структурах повседневной жизни.

Невыполнение той или иной кратократической ячейкой своих специфических «производственных» функций ускоряет и усиливает её деградацию – системную и субъектную и довольно быстро оборачивается социальной анемией, апатией, утратой ценностей, криминализацией. Вместе с тем та же армия по определению – наиболее специализированная ячейка кратократического общества. Таким образом, в армии противоречия кратократии и кратократического общества в целом проявляются наиболее остро. Остро и безнаказанно, ибо насилие легко камуфлируется демагогически («школа для настоящих мужчин») и реально (смерть и увечье можно списать на несчастный случай на учениях, во время несения службы и так далее). Нужно ли говорить, что в казарменном быту в обострённом виде проявляется лишь то, что уже есть на гражданке, что процветает и расцветает в обществе. Насилие, пронизывающее в том или ином виде мирные структуры, не может не проявляться сильнее в структурах военных, так как они по определению суть органы насилия. Следует заметить, что грань между мирной и военной частями общества, как когда-то между зоной и волей, нередко весьма пунктирна.

Взглянем на повседневную жизнь. Роль силового фактора в нашем обществе, в его каждодневном бытии велика поразительно: кратократия – она и есть кратократия (властократия, силократия). В России всегда была в почёте именно сила, а не закон. Большевики, однако, стремились превратить силу (насилие – страх) в единственный по сути социально значимый закон и регулятор и в значительной степени преуспели в этом. Проявляется это во всём, вплоть до мелочей.

Наши журналисты и просто бывавшие за рубежом любят рассказывать о том, что автомобиль (точнее, водитель) в Нью-Йорке, Париже, Лондоне и так далее обязательно пропустит пешехода. И это действительно так. А вот у нас ни легковая, ни грузовая автомашины не станут останавливаться и пропускать пешехода или велосипедиста. Логика простая: я – «железный», мне ничего не будет, а ему не поздоровится, вот пусть он и думает. То есть всё наоборот. Вдумаемся, что значит это «наоборот»? В Нью-Йорке, Париже, Лондоне сильный уступает слабому. В кратократическом обществе это просто невозможно: здесь уступать может и должен только тот, кто слабее.

А взгляните на очередь, эту модель советской жизни. Как формируются и реализуются отношения в ней? Силократически, только силократически, а следовательно – социохирургически. Часть очереди откровенно заискивает перед продавцом. Он – сила в данной ситуации. И попробуй заспорь с ним (обвесил, недодал, обсчитал) – у него сразу же найдётся несколько холуев-защитников.

Далее. Появляется некто с книжечкой (ветеран, инвалид). Если его и не прогонят («Ещё неизвестно, где ты воевал» или: «Да ты здоровее нас, бугай»), то покупка вне очереди будет сопровождаться явным унижением. Но вот без очереди идут либо крепкие молодцы, матерящиеся и лихо расталкивающие бабулек и тёток, либо просто агрессивная пьянь. Реакция? В лучшем случае тихий ропот или неодобрительное молчание. В худшем: «Ну пусть уж возьмут, ребята молодые, торопятся».

Туда-сюда-обратно – тебе-и-мне-приятно. Рисунок: Кукрыниксы

Наконец, кого скорее всего вытолкнут из очереди? Угадали – слабого, или того, кому чувство собственного достоинства и сострадание не позволяют превратиться в социальную крысу. И в данном случае это не повторение законов дикой природы, а отражение социальной специфики кратократического общества, его коллективов, где, как верно заметил Панин, нет ни добросердечия, ни помощи друг другу. Точнее, эти формы не есть социально значимые.

Кому-то покажется, что всё это бытовые мелочи. Может возникнуть и сомнение, стоит ли касаться их в серьёзной статье. Но в том-то и дело, что в кратократическом обществе быт – это нечто большее, чем просто быт. Часто и для многих – это сама жизнь, если и не вся, то преимущественная её часть. Это – сфера производственных отношений, взаимной эксплуатации и обеспечения минимума психофизиологического существования. Об этом, например, много писал Юрий Трифонов. Критики упрекали его в соскальзывании к «мелочёвке», в сведении жизни к быту и так далее. Но ведь это и есть повседневная реальность того слоя полуслужащих-полуинтеллигентов, о котором писал Трифонов. Не случайно его герои (да и не только его, просто у него это показано наиболее талантливо и выпукло) терпят поражения именно в повседневно-бытовой жизни, не могут решить в ней свои проблемы и наладить отношения с близкими даже в этой сфере. Дезорганизованный быт – это один из ликов кратократии, одна из сфер, в которой она отчуждает волю и эксплуатирует человека почти незаметно: быт, мелочи, временные недостатки, частичные дефициты. Но все вместе эти «мелочи» создают жёсткую и труднопреодолимую систему подавления человека. Дезорганизованный быт – это первая линия оборонных укреплений кратократии.

Быт – одно из средств отчуждения и эксплуатации в кратократическом обществе. Человек, который смог организовать свой быт, не соскальзывая при этом в торгашескую субкультуру и не участвуя в кратократической гонке за чинами, в значительной степени ослабил хватку системы на своём горле. Конечно, это не свобода; но это создание микросоциума, опорного пункта, который помогает сдерживать давление системы. Это – круг Хомы Брута от нежити и нечисти, границы которого священны. Разумеется, данный круг недостаточен для социальной или даже индивидуальной полной эмансипации. Но это одно из важнейших условий.

В кратократическом обществе нет и не может быть частной собственности. Однако налаженный, организованный быт максимально приближается к тому островку свободы, который обеспечивает частная собственность в капиталистическом обществе. Более того, отчасти он эквивалентно сравним с нею, хотя бы функционально (не случайно большевики стремились уничтожить индивидуальный быт бараками, поселениями, уплотнениями). Но сравним только при одном условии: если такой быт не есть материальное дополнение к кратократическому рангу и не есть результат воровства. В последних случаях он не островок автономии, а, напротив, плата за неволю, не круг против нечисти, а круг самой этой нечисти – круг первый и он же последний, награда за сдачу независимости, отказ от неё. Поэтому-то в своё время Сталин и создавал иерархию уровней бытового обеспечения. В полунищей стране, где нередко все силы человека тратятся на обеспечение только одного социального измерения – предметно-вещественного, это, помимо страха, становилось золотой цепью, на которой ходили-бродили вокруг своих «постов» кратократы. Пойдёт направо, песнь заводит (о Великом Вожде), налево – сказку говорит («Широка страна моя родная») и так далее и тому подобное.

Вежливость – 92. Рисунок: А. Казачков

Материальные вознаграждения в соответствии с рангом подчёркивались особо. Это в послесталинское время зрелая («поумневшая») кратократия стала прятать увеличивавшееся богатство. А вот на рубеже 40–50-х годов – напротив. Даже печатавшиеся в «Правде» некрологи государственных деятелей (включая академиков, народных артистов, «заслуженных рабов» и так далее) нередко сопровождались перечислением тех материальных благ, которые щедрое государство-грабитель отстёгивало родным (жёнам, детям, иногда даже сёстрам) усопших. В соответствии с рангом последних назывались суммы пенсий, единовременных пособий, стипендий вплоть до достижения определённого возраста². Разумеется, это была и демонстрация власти верхушки кратократии и самого обер-кратократа над всеми кратократами, включая эту самую верхушку.

Короче, быт в кратократическом обществе – это не мелочь. Само ранговое положение кратократа фиксируется в определённом, положенном его рангу уровне быта и бытового обслуживания. Место в иерархии власти материализуется в том или ином сорте колбасы («у вас какая? салями? ну а у меня брауншвейгская»), количестве комнат, наличии или отсутствии домашнего кинотеатра и так далее. Борьба за ранг есть и борьба за быт. В этом смысле кратократия есть бытократия. Далеко не все кратократы мечтают о власти как таковой и о постоянном восхождении по её лестнице. Это для высшего слоя «работает» принцип Вилли Старка: «доллары хороши до определённого предела. Потом значение имеет только власть». Для среднего, а также нижнего «массового» слоя кратократии власть, помимо возможности помыкать людьми постоянно, а не ситуационно и хамить «без обратной связи», есть прежде всего некое количество «кубометров быта», возможность увеличить «ранговую норму» путём обмена на «лишние» «дукаты власти».

Совершенно очевидно, что бытократия есть один из самых серых, скучных и заунывных господствующих слоёв в мировой истории. Достаточно почитать газетные интервью последних лет с кратократами различного уровня и различных ориентаций, как «демократической», так и «недемократической», а иногда просто взглянуть на антропологический тип, чтобы лишний раз убедиться в этом. Это – о бытократах последних лет. Про хрущёвско-брежневские времена и говорить не стоит. «Хомо придуркус». Смешно? Грустно. Конечно, мы их не выбирали. Но, тем не менее, социальный тон в обществе задавали они. Их вкусы формировали официальную культуру и неофициальную в какой-то мере. Иллюстрации можно найти в воспоминаниях Владимира Тендрякова, Бориса Жутовского и других о встречах Хрущёва и его окружения с «творческой интеллигенцией». Кто они, эти люди с «острова коммунизма»? Язык героев Зощенко. Книжные вкусы семиклассников. Кругозор неуспевающих пэтэушников. При этом, однако, потрясающе развитый инстинкт, инстинкт власти, компенсирующий с лихвой короткие мысли и «лозунговый» менталитет. И этот инстинкт работал только на одно – на обеспечение властебыта и бытовласти. Одуряющая скука, серость (фиксируемые, разумеется, если функционируют все подсистемы мозга, а не только рептильная). Но при этом, повторю, изворотливость, непотопляемость. Свежий пример – судьбы недавних обер-начальников футбола Колоскова и гостелерадио Кравченко, а также нескольких тележурналистов, усиленно топтавших «демократических оппонентов».

Примеры можно множить. Серые начинают и выигрывают... Но ведь быт и есть единственная форма бытия серых. Быт – начиная от выездных комсомольских «школ-семинаров» с саунами и девочками до положенных по рангу квартиры и пайка. Быт, пронизанный насилием, от жестокого до мягкого, «пайкового».

Паёк – пайка. А вы говорите: быт – мелочи, ерунда.

Как быть с этой «ерундой», если для большой части общества это положительный и сознательный смысл жизни, их единственная свобода, прикрываемая по «негативному» закону пропаганды акцентированием прямо противоположного: «бескорыстное служение», «не надо ничего материального, главное – духовное», «быт – это пошлость», «буржуазное перерождение», «комсомольцы-добровольцы», «цвела бы страна родная, и нету других забот». Да уж, действительно, какие там другие заботы: цветёт «страна родная», и кратократ с ней, ведь страна – это его собственность; страна для кратократа – это ячейка власти со всеми бытовыми удобствами. Это – всё.

Это на Западе быт – ерунда и мелочи, он там относительно дешёв и гарантирован даже низшим социальным группам. Отсюда – особая легитимность власти. В кратократическом обществе быт не условие или элемент бытия, а в значительной степени само бытие, «расширенный» для кратократии и «суженный» (принципиально) до необходимости для всех остальных. В быте соединяются, таким образом, свобода и необходимость значительной части кратократического общества.

Но вот загадка. Быт среднего кратократа – это с приземлённой точки зрения и при абстрагировании от власти уровень среднего класса, скажем, Греции, Португалии или Турции. И ради этого стоило лить кровь, насиловать страну? Ради такого крохотного материального пирожка запускать гигантский механизм террора, отчуждения социальной воли и духа? Механизм, маховик которого раскрутился так, что ради крохотного кусочка пирога была «скошена» большая часть самой кратократии. Если так подходить к проблеме, то, действительно, кратократия – один из самых неэффективных господствующих слоёв в истории, работающих вхолостую, с потрясающе низким КПД материальных отдач и ускользающей, распыляющейся материальной базой.

Но это так с точки зрения обществ, функционирующих по законам системной (классовой) социальности, где цивилизация есть нормальный результат взаимодействия универсальной и системной социальности (а коммунитарная социальность весьма ограничена в социальном пространстве и в лучшем случае подпитывает «малую традицию», противостоящую «большой традиции»). Совершенно иначе обстоит дело в ситуациях с господством коммунитарной социальности, тем более институционально оформленным в виде антикапиталистической зоны, империи. Можно, конечно, и нужно говорить о низком историческом и материально-культурном (не говоря о духовно-культурном) КПД кратократии, благодаря которому она часто бывает мало похожа на господствующую группу (что и служит ей отличной маскировкой). При этом, однако, следует кое-что уточнить и кое-что помнить.

Во-первых, надо помнить, что эффективность кратократии принципиально реализуется в сфере социальной, а не материальной. Здесь такая эффективность, которая не снилась ни фараонам, ни китайским императорам. Снести Храм Спасителя? Сей момент. Повернуть реки вспять? Проект готов. Положить тысячи людей, чтобы взять ничего не значащий населённый пункт и получить орден, медаль или лишнюю звезду на погоны? Элементарно. А ведь XX век! И никто не пикнет. А потому что – именем народа. Во-вторых, в нищей стране и кусочек, и даже крошка общественного пирога – это много, и ради него человек может пойти на многое, вплоть до убийства. Особенно, если, в-третьих, человеков этих много, ведь кратократия – это исторически первая и единственная массовая господствующая группа (и в этом, заметим, её сила и слабость одновременно).

В развитии кратократии тенденция к обособлению и сокращению постоянно нейтрализуется генетически – спецификой установления власти (революция, гражданская война, террор, борьба всех против всех), функционально – тенденцией к сегментации власти. Кстати, сегментация власти ведёт не только к разбуханию кратократии, но и, посредством постепенного усиления среднего её звена, к уменьшению власти верхушки и к тому, что народ перестаёт бояться её и начинает презирать. Об этом поступательном, с каждым новым верховным кратократом (приход которого каждый раз означал и обозначал очередной сдвиг и этап разбухания) снижении страха и нарастании презрения прекрасно написал Эрнст Неизвестный: «Ленина звали Ильич. Сталина – Хозяин. Хрущёва – Никита. А Леонида Ильича в народе зовут Лёнька. Более пренебрежительно назвать никак нельзя. Потому что «Ильич» в народе было почтенное прозвище. Так зовут стариков. «Хозяин» – слово грозное и отчуждённое. «Никита» – панибратское, но вместе с тем с долей симпатии. Лёнька? Кто такой Лёнька? Лёнька – рвань у пивной. Брежнев, маршал, генсек, хозяин президиума – а всего только Лёнька. В незаслуженных цацках-орденах, жалкий, потный, косноязычный Лёнька – символ ужаса и деградации многострадальной страны.

Он, как и его сотоварищи, не достоин суда, они не создатели системы, они охранители её. Тупые тюремщики, сами сидящие в клетке. Их надо просто лишить власти, и они, как все прежние булганины, кириленки, шелесты, шелепины, тут же станут теми, кто они есть в действительности, – бездарными, эгоистичными стариками, с которыми не будут разговаривать внуки, не будут здороваться во дворе даже мужики, играющие в домино. Настолько они неинтересны. Самое лучшее, на что они могут надеяться, что добрые пьяницы, стоящие у пивной, забывшие их величие, крикнут: «Эй, ты, Суслов, в рот нехороший, да подай же Лёне кружку пива! Видишь, у него уже с бровей сопли капают. На-а, опохмелись внеочерёдь, Лёнька!»³

Однако от периода упадка кратократии совершим временной бросок в дореволюционное прошлое России.

(Продолжение следует)

---

^1. Газета «Куранты» 20. 07. 91 г., стр. 5.

^2. На этот факт моё внимание обратила Н. Б. Шувалова.

^3. Э. Неизвестный. Лик – лицо – личина. «Советский экран», 1989, № 10

Журнал «Социум» 1992 год №7(19)

Ещё в главе «Прошлое - настоящее - будущее»:

У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)
Кратократия
Нострадамус ХХ века? (парадоксальные идеи и прогнозы Жана Гимпела)
При свечах