Журнал «Социум» №9. 1991 год

Когда бастуют рабы (о рабсиле древнеегипетской и советской)

Тут вот нам подбрасывают...

(Из властно-коридорного фольклора)

Со статьями философа и публициста Евгения Старикова мы уже знакомили читателей на страницах нашего журнала (см. «Социум» №№ 2, 3 за 1991 год). Предлагаем вашему вниманию его новую работу.

XII век до н. э. Забастовки в «Мёртвом городе»: от экономических требований к политическим

Собственность на средства производства в Древнем Египте была «общенародной», то есть государственной. И в этом плане Древний Египет мало чем отличался от своих соседей – повсюду в те далёкие времена царил «азиатский» способ производства.

В ремесленной индустрии все мастерские, естественно, тоже были государственными, а рабочая сила товаром не была. Попросту говоря, древнеегипетский работяга был прикреплён государством к своему предприятию и «уволиться» с него права не имел. Ну, для нас это дело знакомое – сами не имели такого права и лишь в 1956 годуу приобрели его, тем самым превзойдя древних египтян в области прав человека.

Всё остальное в древнеегипетском производстве нам тоже не в диковинку: на государственных предприятиях пользовались государственным инструментом и государственным сырьём под присмотром государственных чиновников, а всю продукцию сдавали государству же, причём на предприятиях Древнего Египта действовала очень строгая госприёмка.

Древнеегипетская рабсила делилась на квалифицированную (их так и называли «мастера») и неквалифицированную. Уже в те древние времена существовало нечто вроде трудового законодательства, по которому рабочий день мастеров ограничивался 8 часами.

Работали мастера по десятидневкам, так что каждый одиннадцатый день был выходным; отдыхали и в праздничные дни. От государства мастера получали так называемые должностные владения, то есть дом в «посёлке мастеров» (мы назвали бы это «ведомственной жилплощадью»), и ещё бесплатную гробницу, что при серьёзном отношении древних египтян к загробной жизни тоже было делом нелишним.

Денег в то время ещё не изобрели, и поэтому зарплата выдавалась натурой в виде продовольственных пайков, одежды и прочего ширпотреба с государственных складов.

Как видим, положение древнеегипетских мастеров было не столь уж и плохим, хотя свободными людьми этих прикреплённых к своим местам работников назвать нельзя.

Но, несмотря на своё полурабское положение, мастера цену себе знали и в случае необходимости постоять за себя могли. Вот что пишет по этому поводу историк Р. Нуреев: «Ремесленники были объединены в корпорации, которые уже со времён Древнего царства отстаивали свои права. В случае длительной задержки оплаты ремесленники бросали работу до тех пор, пока оплата не возобновлялась. Историкам Древнего Востока известны примеры таких древнейших забастовок».

А ведь мы-то, вплоть до наших шахтёрских забастовок, думали, что явление это имеет место лишь там, где рабочая сила – товар и где царит «наёмное рабство». Ан нет, трудящиеся Древнего Египта доказали, что и в безрыночно-безденежном обществе могут быть и стачкомы, и забастовки, причём не только экономические, но и политические.

Шаржируя, допускаю натянутые параллели и искусственные ассоциации? Ничуть.

Приведу для примера документальную хронику событий XII века до н. э. Речь идёт о работниках, занятых наиболее важным, с точки зрения древних египтян, трудом – о рабочем «соединении» (нечто вроде нашего строительно-монтажного управления), занятом на самом царском кладбище.

К заупокойным делам, как я уже говорил, египтяне относились трепетно, особенно если дело касалось царей, и вряд ли работники этого «кладбищенского СМУ» уступали по престижности своего труда ну хотя бы нашим шахтёрам. Но бюрократическое начальство... Ох уж это начальство! Оно одинаково на протяжении тысячелетий – будь то в Кузбассе XX века нашей эры или в египетском «городе мёртвых» XII века до нашей эры. Короче говоря, древнеегипетское начальство приворовывало из царских житниц, создавая тем самым продовольственный дефицит, а голодным работникам заявляло, что продовольствия в житницах нет.

И вот, как сообщает историк, 10-го числа 2-го зимнего месяца 29-го года царствования Рамсеса III изголодавшиеся работники прорвались через пять укреплённых стен, окружавших царское кладбище, где они трудились, и организовали нечто вроде митинга, требуя к себе начальство и апеллируя к главе государства (фараону) и к главе своего ведомства.

Своей администрации и работникам идеологического фронта (жрецам) они заявили: «Нас привели сюда голод и жажда. Нет одежды, нет масла, нет рыбы, нет зелени. Напишите об этом фараону, нашему владыке, и напишите верховному сановнику, нашему начальнику, чтобы нам предоставили средства к существованию».

Как водится в таких случаях и по сей день, заворовавшееся местное начальство испугалось огласки и, дабы как-то разрядить напряжённую обстановку, отпустило голодающим довольствие... за прошлый месяц, а в остальном кормило работников бесчисленными обещаниями, естественно, невыполнявшимися. Посулы сменялись угрозами «суда», угрозы сменялись новыми лживыми посулами...

В общем, терпение трудящихся лопнуло и забастовщики радикализировались, перейдя от экономических требований к политическим. Проблема продовольственного дефицита отошла на задний план, и весь гнев обрушился на местную «номенклатуру»: «Воистину, мы прошли (стены) вовсе не от голода, мы имеем сделать важное показание: воистину, неправда творится в этом месте фараона» (перевод подлинного текста). Одним словом, долой попирающих правду!

А что же эти «попиратели»? Поскольку «неправда творилась» и в других «местах фараона», вечно идти на попятную перед требованиями древнеегипетских «масс» для древнеегипетской «номенклатуры» не было резона. У них была своя политика, своё на уме: откуда тогда воровать, если всех работяг снабжать по справедливости?

Ответ рабохозяев «недовольным»

У древнего руководства были свои контрпретензии к мастерам, поскольку описанный выше наёмный работник древневосточного типа трудился не на рынок, а на государство, трудовая дисциплина у древних египтян хромала не меньше, чем у наших сегодняшних земляков.

Даже при нормированном восьмичасовом рабочем дне древнеегипетские мастера, как пишет историк Е. Богословский, «прогуливали целые рабочие дни и не выполняли нормы. Тем не менее из источников нельзя установить, производились ли систематические и сколь-нибудь действенные наказания. За это даже редко пороли, хотя вообще-то в Египте пороли за малейшие провинности и без них...».

С точки зрения древнеегипетского государства, древнеегипетские трудящиеся вконец изнахалились, поскольку к забастовкам, митингам и прогулам присовокуплялось требование мастеров сделать их должностные владения наследственными, то есть, выражаясь современным языком, передать «ведомственную жилплощадь» в личную собственность «квартиросъёмщиков». Терпение государства лопнуло и... мастеров приравняли к «неквалифицированным».

А быть «неквалифицированным» в Древнем Египте – не приведи господь. Работали они без выходных и без праздников, даже древнеегипетский Новый год встречали на своём рабочем месте. За невыполнение нормы выработки они несли коллективную ответственность, так что во время работы следили друг за другом, и в случае чего неисправный работник получал «внушение» прежде всего от своих же товарищей.

Все их работы считались равно неквалифицированными, и каждый из них мог быть легко переброшен на другую работу. Жили они за пределами «посёлков мастеров», в трущобах, а их продуктовый паёк был намного меньше.

Что и говорить, условия несладкие. Одним словом, «лимита» древнеегипетская. Но, с другой стороны, государство гарантировало им как этот продовольственный паёк, так и минимум одежды и бесплатные трущобы. А в стране с избыточным населением эти, пусть и нищенские, социальные гарантии значили немало.

История не сохранила для нас сведения о том, как «неквалифицированные» встретили известие о переводе в их ряды бывших мастеров. Но, думается, мы не ошибёмся, если на основе собственного житейского опыта предположим, что древнеегипетские чернорабочие со злорадством приветствовали такое стремление своего фараона к «стиранию социальных различий», выразившееся в приравнивании сложного труда к простому.

Тенденция к нивелированию рабочей силы по низшему уровню свойственна всем странам «азиатского» способа производства. И если в Египте Нового царства этот процесс принял более или менее мягкие «брежневские» формы, то в Шумере, при третьей династии Ура, которая шутить не любила, всё это отлилось в предельно жёсткие формы древневосточного «сталинизма».

Повальное равенство – кладбищенский принцип безрыночья

Государственные работники Шумера, как пишет историк А. Тюменев, «разбитые на партии, подчинённые особым надзирателям, передавались по мере надобности из рук одного надзирателя во временное распоряжение другого, перебрасывались с одной работы на другую, наконец, в связи с объединением местных хозяйств, переселялись из одного хозяйственного центра в другой. В такие условия поставлены были теперь не только неквалифицированные работники... но и профессиональные ремесленники, не исключая представителей наиболее квалифицированных видов ремесленного труда».

У создателя этой каторжной системы государственного хозяйства царя Шульги были твёрдые принципы, которыми он никогда не поступался: купля-продажа земли, как и вообще всякая частная нажива, была запрещена; в государственную собственность передано всё, что только можно; стёрты были все различия не только между «умственным и физическим» трудом, «городом и деревней», но и между мужчиной и женщиной, взрослым и ребёнком – женщины и дети выполняли те же работы, что и мужчины, вплоть до работ землекопа, грузчика и бурлака. (При этих «гулаговских» методах эксплуатации смертность рабсилы достигала в среднем от 20 до 25 процентов.)

В чём же смысл подобной нивелировки всех и всяческих видов труда (которой сопутствовало «выкашивание» работников), приведения их к некоему среднему знаменателю, а именно к труду чернорабочего? Ну точь-в-точь как у Верховенского в «Бесах»: «Мы всякого гения потушим в младенчестве. Всё к одному знаменателю, полное равенство».

А иначе и быть не может в безденежно-бестоварно-безрыночном хозяйстве, принадлежащем государству, будь то государство «азиатского» способа производства или же «реального» социализма. Ведь наличие ярко выраженных индивидуальных особенностей предполагает и наличие индивидуальных потребностей. И удовлетворять эти различные потребности можно лишь путём эквивалентного обмена различными потребительными стоимостями. А такой взаимный обмен возможен лишь между хотя и совершенно разными, но одинаково равноправными субъектами.

Короче говоря, различие способностей и потребностей может процветать только в условиях рынка, который разные потребительные стоимости сводит к всеобщему эквиваленту – деньгам. Ну а там, где нет свободного обмена, где государство сгребает весь произведённый продукт в один надел (на известном сленге – «общак») и уже из этой общей кучи производит централизованное распределение – там вполне естественно должны существовать не разнообразные субъекты собственности и права, а лишь объекты, лишённые индивидуальных особенностей, со стандартными, унифицированными, раз и навсегда данными и несменяемыми потребностями (естественно, минимальными, аскетическими).

Противоядием всеобщей унификации и нивелировки может быть лишь рынок – именно он автоматически отделяет сложный труд от простого, более производительный от менее производительного, вознаграждая каждый по заслугам. Если же нет товарного обмена, нет рынка, то открывается безграничное поле для реализации идеи повального равенства.

Вряд ли суть этого равенства можно сформулировать более откровенно и лапидарно, чем это сделал в прошлом веке представитель грубо-уравнительного «коммунизма» Вейтлинг: «Никакое частное преимущество не должно иметь места; этого мы хотим ради выгоды тех, кем пренебрегла природа».

Ну что ж, вполне прав оказался Столыпин, когда в своей речи перед второй Думой 10 мая 1907 года сказал: «...Приравнять всех можно только к низшему уровню. Нельзя человека ленивого приравнять к трудолюбивому, нельзя человека тупоумного приравнять к трудоспособному». Но ленивым, тупоумным и всем тем, «кем пренебрегла природа», этого и не надо. Они хотят обратного – чтобы умелых и талантливых работников нивелировали до уровня чернорабочих.

Но, став на путь такой нивелировки и сказав «а», резонно затем проговорить и весь алфавит. И подойти к тому, что наиболее полно принцип равенства реализуется в тюрьмах, лагерях (в 30-е годы в нашей стране апробация сего принципа достигала своего апогея – не дай Бог повторений). Ведь именно тюрьма или лагерь заключённых – неминуемое логическое завершение эгалитаристских утопий, идеальная и кристально чистая его модель.

Одна из целей нивелировки труда – психологическое подавление личности. Другая цель – экономическая: нивелировка рабочей силы уменьшает необходимое рабочее время, увеличивая тем самым время прибавочное, а следовательно, степень эксплуатации. А сопутствующее этому понижение качества труда, да и чисто количественной его производительности, компенсируется в глазах «командиров производства» («слуг фараоновых») так же, как и социалистических «слуг народа», удобством управления обезличенной, уравненной, а следовательно, покорной рабочей силой.

Общество не должно быть «одной конторой и одной фабрикой»

Ещё в 1917 году Ленин предсказывал: «Всё общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы». На многотрудном пути к реализации этого идеала мы поэтапно достигали ощутимых результатов.

В 1931 году были утверждены тарифные ставки, которые отрицали принцип справедливого распределения по труду. Работаешь хорошо, работаешь плохо – почти одно и то же. В 1956–1965 годах количество квалификационно-тарифных разрядов сокращено с 8 до 6, а разрыв в тарифных ставках уменьшился с 3,5 до 1,5–1,7 раза. Но реальные различия в производительности труда рабочих, выполняющих одну и ту же операцию, оставались очень большими.

Причём на 50 процентов эти различия были обусловлены стажем и квалификацией, а на другие 50 процентов – отношением к труду. А взятые вместе, обе эти половины обусловливали перепад в производительности между плохим и хорошим рабочим в пределах 40–70 процентов. И этой огромной разнице в произведённой работе соответствовала и, увы, до сих пор соответствует разница зарплаты в... 13 рублей (данные социолога Николая Айтова по результатам исследований в Уфе).

Ну как тут не вспомнить слова П. Бунича, произнесённые им на первом Съезде народных депутатов СССР: «...Когда человек хуже работает, ему лучше. В расчёте на единицу труда он зарабатывает больше. Поэтому у нас существует не тяга подняться снизу вверх, а тяга опуститься сверху вниз...».

Я бы сказал вот что: «Кто не работает – тот ест того, кто работает».

А вот другая сторона того же самого дела. Речь идёт о темпах падения уровня зарплаты ИТР относительно зарплаты рабочего. В 1937 году зарплата инженеров на производстве составляла 1500 руб. в месяц против 200–300 у квалифицированного и 110 – у неквалифицированного рабочего (по номиналу тех лет, естественно). В 1970 году в промышленности среднемесячная зарплата инженеров превышала зарплату рабочих на 47,4 рубля, а в 1986 – всего на 22,6 рубля. В строительстве и того «социалистичнее». 1970 год – зарплата инженера была на 51,5 рубля больше, а в 1986 году стала (блистательные превращения нашей, с позволения сказать, экономики) на 6,1 рубля меньше, чем у рабочего.

И вот результат: в целом по стране более 20 процентов ИТР сменили профессию и занимаются трудом, не требующим столь высокой квалификации. Если же взять всех дипломированных специалистов в целом, включая учителей, врачей, агрономов и прочих, то окажется, что 4 млн. человек (12 процентов от общей численности) уже сейчас трудятся не по специальности.

Дальше все эти цифры будут значительно больше. «Единая контора» и «единая фабрика» не выдерживает конкуренции даже с получахлым, замордованным чиновничеством – слугами советского фараонства – кооперативными «конторками» и «фабричонками». Иные же из специалистов (мастеров), не веря в долголетие отпущенного кооперативам жития, устремляются в «закордонию».

Трагический выход из ситуации – «исход» из СССР. Трагический для самих отъезжающих; вдвойне, втройне трагичный для страны, ибо на восстановление утерянного «мозгового» потенциала потребуется смена двух поколений. Отставание теперь уже не от Запада, а от стран третьего мира – вот плата за тюремно-лагерный эгалитаризм, за копирование «социальной политики» египетских фараонов XX династии XXI века до н. э. и царей III династии Ура, царствовавших в XXI веке до н. э.

Боже праведный, мы на пороге XXI века нашей эры живём по закону симметрии или этакого беспримерного по своей тупости подражания!

Не лучше ли выбрать для подражания иные, более современные образцы.

На основе публикации журнала «Знамя». Иллюстрации: А. Игнатьев

Журнал «Социум» 1991 год №9(9)

Ещё в главе «Прошлое - настоящее - будущее»:

Когда бастуют рабы (о рабсиле древнеегипетской и советской)
Человечество накануне XXI века