Журнал «Социум» №12. 1991 год

Историческая «вертикаль»

«Вы и в самом деле верите, что прошлое реально существует?.. Существует ли прошлое конкретно, в пространстве? Существует ли такое место во Вселенной, где прошлое совершается?»

Дж. Оруэлл. 1984

Беседа корреспондента «Социума», историка Татьяны Филипповой с профессором Бостонского университета (США), специалистом по русской дореволюционной истории Анной Гейфман о нынешнем состоянии не поделённой на национальные сектора исторической науки.

– Анна Аркадьевна, Ваша эмигрантская судьба, профессиональная и языковая подготовка дают возможность сравнить состояние академической науки и исторического знания в разных странах. Что Вы можете сказать нам о ситуации в этой области в СССР и на Западе?

– Могу сказать, что и у «вас», и у «нас» ситуация схожая. Более того, она с неизбежностью универсальна, ибо универсален нынешний кризис исторической науки, самого процесса исторического познания. Признак его – неудовлетворённость историка (осознанная или подсознательная) своим занятием.

Я чувствую это и здесь, в России, и на Западе. Думаю, главная причина этой неудовлетворённости в том, что специалисты по традиции подразумевают под историей лишь связь между людьми на уровне личном, общественном или государственном. К исследованию таких плоскостных или «горизонтальных» отношений преимущественно и обращаются современные историки.

– Однако подобное видение мира не ново. Как, впрочем, и модель подобного исследования...

– Разумеется. Уверена, что корни нынешнего кризиса следует искать в XVIII столетии, в идеологии Просвещения, когда слово «наука» основательно подменило понятие «культура». А информированность всех и каждого стала предлагаться как панацея от всех человеческих бед.

Роль просветителей представлялась почётной миссией, целью её объявлялось создание рационального рая на земле. Образованное же меньшинство вызывалось научить «непросвещённое человечество», «как надо» жить. В таком, по сути, виде идея о всеобщей нужде образования – без учёта наклонностей, жизненных целей и духовных устремлений людей – дошла и до наших дней.

Результатом подобной ориентации стало переполнение «гуманитарного рынка» специалистов, измельчание тематики исследований как по содержанию, так и по уровню исполнения. В итоге: неудовлетворённость, близкая к смятению – у проницательных историков и плоская бесцветность исторического «осмысления» – у специалистов, равнодушных к нравственному смыслу своих занятий.

– Но ведь следующий XIX век дал много нового для теории и метода исторического анализа, да и бурное начало XX столетия изрядно обогатило тематику и профессиональный инструментарий историков. Я уже не говорю о нынешней оснащённости западного исследователя столь вожделенными и мало доступными у нас компьютерными средствами!

– Со всеми своими новациями именно прошлое столетие внесло свой неоспоримый «вклад» в создание нынешнего кризиса. Ведь на место традиционного описания исторического прошлого как череды войн, стихийных бедствий, подвигов героев и правителей пришла мода на марксизм с его жёстким классовым подходом к миродвижению, с его нелюбовью к политической истории.

Даже стремившиеся преодолеть сугубо экономический взгляд на существо и процесс человеческого бытия сторонники «социальной истории» – я имею в виду лучших из них: Марка Блока, Люсьен Февр и созданную ими позднее, в 20-е годы нынешнего века, школу «Анналов» – тоже изучали общество как обезличенную общность, дробили его на группы, детализировали по абстрактным социологическим признакам.

Ну а если говорить о нынешней оснащённости западных исследователей компьютерными и прочими современными научными средствами, вызывающими понятную зависть у советских историков, так ведь они помогают совершенствовать лишь внешние, чисто технические приёмы анализа и обобщения.

В итоге – характернейший пример! – мы получаем, скажем, фундаментальную монографию признанного специалиста по социальной истории Теодора Шанина о русском крестьянстве, где есть множество статистических сведений, прекрасно выполненных таблиц и графиков, остроумных рассуждений, но нет главного – русского крестьянина, едва ли не основной фигуры многовековой русской истории...

Ну а те специалисты, которые лишь методом сужения объекта исследования пытаются сказать что-то новое, зачастую обрекают себя просто на анекдотичное положение. И появляются – на грани абсурда! – работы «узких» (уже не бывает!) специалистов: «Запахи Парижа во время Парижской Коммуны», «Туз в пушкинской «Пиковой даме», «Убийства и самоубийства среди собак в Европе XIX века», «История сумасшествия, написанная сумасшедшим»...

– ???! Ну, последнее название звучит просто как метафора ко всем предыдущим!

– Вот именно. Но наиболее чуткие из современных историков смутно ощущают, что проходят мимо чего-то более важного, не замечая, а подчас и не сознавая существования его.

– Очень хочется узнать, а Вам ведомо это пока игнорируемое большинством нечто?

– Думаю, что это и есть «Дух Истории». Задумайтесь, как давно перестали ощущать историки необходимость увидеть преломление исторических событий «по вертикали», вырваться из их хаоса и дотянуться душой до высшего смысла явлений прошлого, отыскать в лабиринте истории место и значение этих событий в незыблемом Замысле! Ведь описание прошлого современным историком, я должна повториться, более всего напоминает рисунок ребёнка, где всё плоскостно и лишь схематично передаёт реальный мир.

Мелочность, безразличие или поверхностное любопытство – вместо полёта и желания познать истину. Сухость, пресность и, в лучшем случае, техническое совершенство исполнения – вместо всплеска красок, радости светлого творчества и мастерства в описании былого – вот тенденция в сегодняшней историографии. Но для большой истории, а история может быть только большой, этого мало.

Нужны неустанные попытки историка связать мельчайшие детали с общим планом, понять который – его главная, пусть и в огромной степени неразрешимая задача. К слову сказать, именно так работали многие летописцы и историки Средневековья, во времена, когда верою и духовностью были наполнены не только творчество, но и повседневная жизнь.

«Задумайтесь, как давно перестали ощущать историки необходимость увидеть преломление исторических событий не по горизонтали – с педантичным набором фактов, а по «вертикали». Необходимость вырваться из хаоса этих событий и дотянуться душой до высшего смысла явлений прошлого, отыскать в лабиринте истории место и значение этих событий в незыблемом Замысле!»... Может быть, потому перестали, что исчез способный к этому тип историка?

– А не кажется ли Вам, Анна Аркадьевна, что социальный заказ, профессиональные соображения современного историка и полная зависимость средневекового автора от своего покровителя, феодального сеньора или церковного иерарха, в равной степени ограничивают «полёт духа» и ставят их в нравственном отношении примерно в равное положение? Несвобода и здесь, и там. В чём же разница, и где же религиозный, нравственный императив творчества?

– А разница в том, что в Средние века люди знали, что, продаваясь и не возвращая Богу Богово, они грешат против истинного творчества и духовности, которыми была пропитана их культура. Сегодня же, «продавая» свои труды, учёные перед собой и в глазах окружающих вроде бы чисты. Их мир не желает знать Бога и сконцентрирован на человеке. И, следовательно, нет ничего предосудительного в том, что историк работает на себя, для своей карьеры, славы, наконец, любознательности ради.

А теперь вспомните, каким светом, красотой и силой убеждения полны дошедшие до нас памятники средневековой культуры! Описывая прошлое созданного Богом мира, художник благодарил Его – доброго и мудрого правителя – за каждую радость, человеку дарованную, – удачную битву, богатый урожай; винил за грехи человеческие себя, а не социальную несправедливость, эксплуататоров или негодное правительство.

Нам сегодня, думаю, просто глупо выставлять напоказ своё якобы бесспорное профессиональное «превосходство» потому только, что средневековый автор кстати или некстати вставлял в свои труды фразу «волею Божьей...».

– Боюсь, Анна Аркадьевна, Вы требуете от современного исследователя невозможного, или, по крайней мере, очень трудно достижимого: не только подняться над самим собой, но и выйти за рамки своего века – рационального, хотя и заметно склонного к мистической абсолютизации любой идеи, особенно новой, вернее, хорошо забытой старой... Не приведёт ли Ваш призыв к религиозному мировосприятию картины прошлого к обновлённому жёсткому диктату трансцендентной Идеи? Столь же жёсткому, как и диктаты «классовой обусловленности» или «социально-статистической трактовки»? Ведь трудно ожидать от нынешнего историка, человека своего времени, боговдохновенности творчества, духовной обусловленности подхода к своему научному занятию. А ведь только эти – внутренние! – качества, похоже, смогут уберечь его от слепой бездуховной одержимости метафизической картиной мира, «подкреплённой» к тому же новейшими техническими средствами. Не выродится ли новая ориентация исторического познания, к которой Вы призываете, в большинстве случаев лишь в новую «установку», как это часто уже случалось в общественной и научной мысли?

– Тот факт, что историку трудно стать отчасти метафизиком, вряд ли означает, что он не должен им быть. Задача состоит в том, чтобы попытаться слить духовную жизнь с профессиональной. Несомненно, можно, не теряя внешних атрибутов профессионализма, оставаться псевдоисториком и, идя по легчайшему пути, ограничиться лишь описанием поверхностной, искажённой истории. А о вере вспоминать по большим церковным праздникам. Но из этого вовсе не следует, что именно такова истинная задача историка.

– Но ведь и религиозных картин мира в человеческой истории создано немало. Столько же, сколько и религий. Как быть с этим многообразием в сочетании со строгими научными законами профессионального исследования?.. Да, и вот ещё что: можно ли спросить Вас, Анна Аркадьевна, Вы христианка?

– Я православная. И хорошо понимаю, что и советский историк (как правило, атеист), и западный исследователь, обычно противник всякого универсализма мышления как покушения на любезный ему плюрализм подходов и методов, равно могут прийти в ужас от одной мысли о том, что связь между «горизонтальной» и «вертикальной» историей постижима единственно на путях духовного или религиозного взгляда на прошлое.

Однако как бы там ни было, духовная жизнь каждого глубоко интимна и неповторима, поэтому и в трудах историков при подобном подходе неизбежны будут расхождения и многообразие оценок. Истинное творчество всегда уникально. Над историческими проблемами, конечно же, работают люди разных вероисповеданий. И это не должно вести к потере взаимной научной и межчеловеческой терпимости. Просто единая объёмная история может быть описана с разных сторон. Внутри объёмного видения каждый волен стремиться к истине своим путём.

– Итак, весь вопрос – в едином и всеобщем стремлении к исторической «вертикали»?

– Вопрос – в стремлении ввысь. Без этого – плоскость, слепота, внутренний надлом исследователя. И само стремление может быть сугубо индивидуальным и независимым

Журнал «Социум» 1991 год №12

Ещё в главе «Прошлое - настоящее - будущее»:

Историческая «вертикаль»
Выйти из «советологического гетто»